то сказали? Какова пропускная способность тоннеля? К сожалению,
еще  не  подсчитали,  но я полагаю, что не меньше чем пропускная способность
подземного   перехода  в  Москве  или  Ленинграде.  Под  Невским  проспектом
прекрасные переходы.
     Откуда  я  знаю?  Так  мы  же из Ленинграда приехали: я, жена, сын. Где
жили? На улице Пестеля. Вы там бывали?..
     Где  работает  моя жена? Она экономист. По-моему, вполне довольна своей
работой.
     "Откуда  он  знает  про  улицу  Пестеля?  Ведь Вера улетела, рассказать
некому.  Вера уехала. Вера уехала. Теперь задача - вернуть Веру. Как же так:
Вера  была  тут  и  Вера  улетела?  Как  же  так: я без Веры? Минутная пауза
останется   невысказанной.  Пусть  Вера  тревожит  мои  мысли,  но  не  моих
попутчиков, которых я сопровождаю по приказу свыше".
     Вы  что-то  сказали?  Простите,  я  задумался  на  темы дня. Совершенно
верно,  поднимаемся  по  лестнице  и попадаем в царство технологии: пролеты,
краны, стальные сплетения.
     Внимание!   Перед  нами  обечайка,  наша  жизнь,  наша  гордость,  наша
надежда.  Слово  это  старое, я пытался докопаться, что оно означает, откуда
происходит,  но  у  нас на "Атоммаше" никто этого не знает. Пришлось перейти
на  семейные  связи,  попросил  жену - и вот что она выяснила. Происхождение
слова  до  сих  пор  остается  неизвестным.  Д.Н.Ушаков в своем словаре дает
версию  областного  происхождения.  В.И.Даль считает, что "обечайка" - слово
восточное,   а  этимологический  словарь  русского  языка  А.Преображенского
анализирует  оба  эти  предположения,  не  отдавая предпочтения ни одному из
них.  "Обечайка"  сводится  к  глаголу  "вести",  "веду  обод" и прочее. Это
необъяснимо  в  звуковом отношении, утверждает Преображенский. Тогда была бы
"обичайка"  или  "обвичайка".  Но  это тоже сомнительно; во-первых, "вица" -
это   гибкий  прут,  а  не  луб;  во-вторых,  это  противоречит  диалектному
"обечка",  как  говорят на Севере. По Далю, "обечайка" получилась из цепочки
слов:  "ячейка",  "ячея",  "глазок  невода".  А  может, это заимствование? -
спрашивает Преображенский.
     Одно  несомненно:  "обечайка" старое слово и означало оно лубочный обод
на  сите,  решетке,  коробе. Оттуда и перешло на металл. Наша обечайка - это
огромное  кованое  кольцо  высотой  до  трех метров и весом до трехсот тонн.
Обечайка  - основная часть реактора, из них он и сваривается. Можно сказать,
обечайка - ведущий смысл нашего производства. И наша цель.
     Вот  они!  Всюду!  Кругом  нас!  Обечайка  плывет  на  кране.  Обечайка
крутится  на  расточном  станке.  Обечайка  завалена  набок и сваривается со
своей  сестрой  на  специальном  аппарате,  доставленном из Италии. Обечайка
здесь,  обечайка  там.  Когда  первый  корпус  начнет  действовать на полную
мощность, в работе будет одновременно более сотни обечаек.
     Посмотрели  мы  проект  и  ахнули:  технологический маршрут обечайки по
корпусу  составляет двадцать семь километров. Главный инженер завода Елецкий
задался   целью:  а  нельзя  ли  сократить  эти  дорогостоящие  переноски  и
перевозки?  И  что  же?  Переставили оборудование - путь обечайки стал около
двенадцати километров, это огромный выигрыш.
     Вас  интересует,  когда  я  впервые  попал  на  завод?  Про "Атоммаш" я
прочитал  в  газете  и  заинтересовался, хотя скорее платонически. А потом в
Ленинград  приехал мой товарищ из Харькова. Он и соблазнил меня "Атоммашем".
Вера,  это  моя  жена,  сначала  ни  в какую. Решаю лететь в разведку. Попал
прямо к Елецкому, он самолично потащил меня по корпусам.
     Ничего  подобного  тогда  не  было,  никакой  технологической  мощи. Мы
шагали  меж  колонн  по  распоротой  земле,  и  Елецкий  рисовал передо мной
захватывающие  технологические  дали.  "Здесь  встанут  термические печи, вы
знаете,  какой  они  глубины?  Двенадцать метров. Это же вещь! А тут, на сто
шестой  оси  поднимется  пресс, какого в мире нет: на пятнадцать тысяч тонн.
Мы  сможем создавать металл самой высшей структурой, - говорил Елецкий. - Мы
обрабатываем металл на уровне атома".
     А   на  месте  будущего  пресса  зияла  рваная  дыра,  на  дне  которой
копошились  машины.  Строители забирались в земные глубины. По-моему, первый
корпус  производил  тогда более сильное впечатление. Сейчас все упорядочено,
все  по  ранжиру.  А  тогда  все  клокотало и сопрягалось. Я сразу понял про
Станислава  Александровича  Елецкого: это энтузиаст. Мне захотелось работать
под его началом.
     "Ваше  мнение?" - спросил он меня. Как сейчас помню, мы стояли тогда на
сто  шестой оси. "Согласен на восемьдесят процентов. Остальное зависит не от
меня".  -  "Понимаю,  двадцать  процентов  приходится  на половину, у нас же
равноправие".
     Вера,  разумеется,  сначала  в  штыки,  но я, что называется, развернул
перед ней красочные перспективы - согласилась.
     Странный  вопрос - где сейчас моя жена? Я полагаю, на работе, где же ей
быть,  она  находится  в  другом  корпусе,  если  вы  желаете,  можем  к ней
позвонить, справиться о самочувствии.
     А  вот  и  сто  шестая  ось.  Японский пресс во всем своем великолепии.
Высота - десятиэтажный дом.
     Хотите  с  кем-либо  поговорить?  Извольте,  вот  как  раз стоит Михаил
Федорович  Грибцов,  мастер-бригадир  монтажного  управления, они здесь, что
называется,  от  первой  гайки?  Вот она, кстати, прямо по курсу. Не верите,
что  это гайка? Осмотрите внимательно: внутри резьба, снаружи шестиугольник.
Типичная  гайка. А то, что в ней двенадцать тонн веса, так это всего-навсего
дополнительная  деталь,  придающая некоторую пикантность. Это гаечка как раз
от японского пресса.
     Михаил  Федорович,  можно  вас  на минутку? Вот товарищ из Москвы хочет
познакомиться с вами.
     Не стану вам мешать. В сторонку отойду.
     "Почему  он  про  Веру  спросил? Что-то знает или просто так? Откуда он
может  знать?  Случайные  вопросы. Впрочем, я дал ему понять, что не намерен
развивать эту тему.
     Да,  Вера  уехала, но это наше личное дело, я не нуждаюсь в советчиках,
тем  более  в  летописцах.  Всю  неделю  я  был  занят,  мы  даже  не успели
поговорить толком перед отъездом. Она улетела, я даже не проводил.
     Однако  не  надо  кривить душой перед самим собой. Пусть так и будет, я
сам  хотел  того.  Пусть она побудет одна, чтобы самой решить, где ей лучше.
Пыль,  грязь,  дождик - все это дамские разговоры. А истинная причина в том,
что между нами наступило отчуждение.
     Когда  это началось? Первый разговор состоялся сразу после Нового года,
а  сколько  размолвок  было  до того... Возьмем те случаи, когда виноват был
только  я.  Юра  получил  двойку  по  литературе, и вечером я решил защитить
мужчину:  мой  сын  будет  технократом,  он  вполне  обойдется  телевизором,
литература  ему ни к чему. И вообще не стоит время терять на эти слюни. Вера
смертельно  обиделась,  все  воскресенье  не разговаривала с нами. Потом она
попросила  меня  после  работы  съездить в химчистку, это в Старом городе, и
надо  ехать  на  троллейбусе.  Я ответил, что это слишком далеко, а я взял с
собой  работу,  я  занимаюсь  сейчас  обечайками,  а  в химчистках ничего не
смыслю.  Ответ  показался  мне  бравым,  и  в  голосе  моем, видимо, звучала
особенная лихость, я бы с удовольствием повторил.
     Тогда  Вера  не  обиделась, она заплакала. А я хлопнул дверью и ушел на
улицу.  Слава  богу, Юры не было дома, я опозорил себя в отсутствие главного
свидетеля.
     Каким  же  ничтожеством я был. И даже не просил потом прощения, считая,
что  и  так  все сгладится. А почему, собственно, я должен просить прощения?
Они  забывают  вовремя  строить  кинотеатры  и прачечные, а мы потом с самым
серьезным   видом   обсуждаем   статистику  разводов,  сетуем  об  оскудении
нравственности. Если бы химчистка была за углом, разве я не сходил бы?
     Жалкая  цепочка  причин  и  следствий.  Вера  уехала,  а виноват в этом
управляющий  трестом,  не  построивший  вовремя баню. Зато я снова выгородил
себя: отважный рыцарь.
     Поехали  на  рыбалку  большой  компанией.  Улов  удался,  и  я  получил
назначение  на  главного  уховара.  Мне  помогали два ухаря, Петр и Василий.
Женщины чистили добычу, подтаскивали воду.
     Юра пропадал на берегу. Явился переполненный информацией.
     - Папа,  ты  знаешь,  в  чем состояла истинная трагедия Ивана Сусанина?
Что же ты молчишь?
     - Пока не знаю. Дай мне соль.
     - Истинная   трагедия  Ивана  Сусанина  в  том,  что  он  действительно
заблудился.
     - Да-да,  сынок,  это  уже было. Где же соль? Не вижу соли. Товарищи, у
нас  нет  соли,  это  же  трагедия.  Ох,  вот она, ну, слава богу. Подбросим
дровишек.
     А Юра переключился на Василия, к нему прилип.
     - Дядя Вася, в чем истинная трагедия Ивана Сусанина, вы знаете?
     Я в запале колдую над котлом.
     - Не  чувствую  перца,  пожалуй,  подбавим.  Юра,  не тереби дядю Васю,
сходи лучше за дровами, у нас кончаются, да смотри не заблудись.
     Вера вмешалась, подойдя к нам:
     - Юра,  оставь  дядей,  они  оглушены  ухой.  Пойдем,  я  выслушаю твою
историю.
     Бедный  мальчик, ему так хотелось покрасоваться перед нами, но взрослым
нет  никакого  дела  до  старых  легенд,  трансформированных  в  современные
анекдоты. Никогда не забуду горького лица, с каким он отошел от костра.
     Во  всем виновата наша суетность, которую мы обрядили в тогу динамизма.
Мы  оглушаем  себя  действием,  но куда мы идем? Ведь еще Паскаль двести лет
назад говорил: "Разуму легче идти вперед, чем углубляться в себя".
     Остановка  случилась  вынужденная,  но  мне не хочется стоять на месте,
мне  лень  стоять,  я  слишком  динамичен для этого, я рвусь вперед. Дилемма
такова:  а)  беру административный отпуск и лечу в Ленинград, чтобы повлиять
на  Веру: "Прости меня, дурака старого"... б) позвонить Зое и договориться с
ней на вечер.
     Увы,  тут нет альтернативы. В чем истинная трагедия Григория Пушкарева?
В том, что он всегда избирал самые резиновые варианты".
     - Ну   как,  вы  уже  наговорились  с  бригадиром  монтажников?  Сейчас
попробую   показать   вам   нечто  интересное.  Пройдемте  к  тому  зеленому
вагончику,  здесь  сидит шеф-монтажник господин Судзуки, я вас познакомлю, у
мистера  Судзуки  припрятана  тут  одна занятная штучка - действующая модель
пресса.
     Неудача.   Дверь  на  замке.  Судзуки-сан  отбыл  в  кафе  "Наташа"  на
обеденный перерыв, который полагается ему по контракту.
     В  таком  случае:  вперед!  Шагаем  вослед  за современной технологией.
Перед  нами  расточной  станок, прибывший с Апеннинского полуострова. Высота
двенадцать  с  половиной метров, диаметр вращающегося круга - восемь метров.
Недаром  итальянцы  прозвали  эту  махину:  "Русский  бык".  Обечайка любого
размера  и  профиля  разместится  тут как на ладони, да еще останется резерв
для грядущих реакторов повышенной мощности.
     - Разве  вам  мало  этих  тонн  и этих метров? - спросил автор, нарушая
границы   жанра   и   тем   самым  оказываясь  неким  бесцеремонным  образом
непосредственно на месте действия под сводами первого корпуса.
     - К  чему  вы  призываете  нас?  -  забеспокоился  Григорий Пушкарев. -
Топтаться на месте? Помните, еще у Паскаля было сказано...
     - Позвольте,  Григорий  Сергеевич.  Вы  же прекрасно помните, Паскаля я
вам сам приписал, так что не козыряйте им. Ваше дело стремиться вперед.
     - А  ваше,  товарищ  автор?  -  ревниво спросил он. - Вы призываете нас
углубляться  и  углубляетесь сами - но куда? но в кого? Вы хотите углубиться
-  но  не  в  себя,  а в меня. Для вас это не углубление, а движение вперед,
против  которого вы протестуете. Вы хотите стать глубоким - но за счет своих
героев, так я вас понял?
     Незапланированная  перепалка  автора  и  героя  была  сродни обеденному
перерыву,  записанному  в редакторском контракте. Впрочем, мы уже насытились
взаимными обвинениями и вступали в стадию поисков общего языка.
     - Вы  технократ,  Григорий  Сергеевич.  Мне трудно углубиться в вас. Вы
прошли  хорошую  закалку,  термообработку.  Вы  стали  как  броня и способны
говорить  вслух лишь о прессах, станках и прочем железном скрежетании. А где
при  этом  ваше  сердце? Если я спрошу напрямик о ваших семейных неурядицах,
вы же мне не расскажете?
     - Конечно,  не  расскажу. Я не обязан. Вам палец в рот не клади, вы тут
же  откусите  его,  мало  того,  размножите мой откусанный палец тиражом два
миллиона экземпляров.
     - Профессиональная  тайна  ваших  воспоминаний  гарантируется. А если я
все  же  напишу,  то  заменю ваше имя, чтобы снять все ваши нарекания на сто
страниц вперед.
     - Все равно. Наш читатель дошлый, он узнает по деталям.
     - Они-то мне и требуются.
     - Для  вас  это  художественные  детали,  а  для  меня надрез по живому
сердцу,  сквозная  рана.  Впрочем,  я  понимаю,  это и есть ваша технология.
Предпочитаю иметь дело с металлом...
     - Чтобы не углубляться в себя?
     - Кажется,  мы начинаем по второму кругу. В таком случае вперед! Сейчас
я  посмотрю вашу программу на сегодня, утвержденную Варварой Семеновной. Вот
она.  Через  сорок  минут  у  вас  назначена  встреча  с нашим замечательным
строителем  Николаем  Ивановичем  Рулевским.  Он настолько прекрасен и чист,
что  выступает  под  собственным  именем.  А  мы  тем временем продолжим наш
осмотр.
     И мы бодро зашагали вперед, углубляясь в технологические пущи.


6

     - Поехали,  Иван.  Мчи  сначала  на  бетонку  - и сразу в горком. Через
двадцать  две  минуты  совещание.  А  я  пока  помолчу,  сосредоточусь. Если
бетонку к празднику не дадим, нам счастья не видать.
     Опять  в  этом  году отпуск пропустил. Прошлым летом уехал в Крым почти
тайно,  даже  название  санатория  не оставил. На одиннадцатый день дежурная
приносит  телеграмму.  Ну, думаю, устроили всесоюзный розыск, а после узнал:
меня  в  постройкоме  выдали  - ведь я у них путевку брал - и корешок от нее
остался. Всюду мы пускаем если не корни, так корешки...
     В  телеграмме, известное дело, полный панический набор: "График сорван,
необходимо ваше присутствие..."
     Рядом  с  почетными грамотами можно вывешивать неиспользованные путевки
на бездельную жизнь.
     А  ведь  есть  время  и  в  этом году. Сдам бетонку и напишу заявление:
прошу  предоставить  за  неиспользованное  время...  И  пущусь  в  погоню за
прошлогодним снегом.
     Я  знаю, куда мне ехать. Не теплые края меня зовут, а дальние и давние.
Увы,   сейчас   меня   призывает   горком.  Осталось  двадцать  минут.  Надо
сосредоточиться,  ведь в горкоме - как на духу, могут задать вопрос на любую
тему.  Поэтому  туда  являешься  чистенький,  как из баньки, при себе только
тонны, кубометры, гектары и центнеры - ничего отвлекающего.
     "Итак, товарищ Рулевский, чем вы нас порадуете к праздникам?"
     Вечный вопрос, ответ на который всегда подвешен под потолком.
     Поэтому отвечаю бодро:
     "Бетонку  я  сдам.  Как  раз  к  празднику.  Даже на сорок восемь часов
раньше". Однако негоже открывать свои резервы даже в горкоме.
     А  дальше  что?  Форсировать газопровод? Ах да, я же в отпуск собрался.
Хотя  бы  на пять дней. И не в Крым. Сяду в другой самолет. Первая остановка
в  Ташкенте,  но  я там не задержусь, сразу - в местный самолет. Еще полтора
часа  лета  -  и  я  в  Чимкенте,  ловлю  попутную  машину  -  и дальше. Уже
показались  горы,  иду  параллельным  курсом.  Люди должны чаще видеть горы,
тогда  они  становятся  сильнее.  А  если  горы  далеко от тебя, надо всегда
помнить  о  них.  И  вот  я  вернулся  к моим вершинам, с которых пустился в
большую жизнь.
     Впрочем,  еще  не вернулся. Еще мечтаю о том, чтоб вернуться, а сам еду
на  бетонку,  которую  надо  сдать  к  праздникам  и  даже чуть быстрее, ибо
бетонка нужна нам для скорости.
     О  возвращении  в  родную школу остается лишь мечтать. Машина выехала в
поселок.  Наверное,  теперь  ходят  рейсовые  автобусы,  тогда их не было. Я
выхожу на остановке и прямо через сад спешу к школе, скорей, скорей.
     Тихо  подойду,  ни  у  кого  ничего  не  стану спрашивать, помню все до
последней  щербинки  в дощатом полу, давно бы следовало перестелить, да руки
никак  не  доходят. В коридоре может показаться директор Дмитрий Павлович, я
прошмыгну мимо, будто не узнал его.
     Скорей  в  класс.  Третья  дверь  налево.  Хорошо, что я попал во время
урока.  Войду  в  класс  и тихо сяду на заднюю парту. Надежда Ивановна ведет
урок  географии.  Она  увидит,  что  в  класс  вошел посторонний, но меня не
узнает.
     "Коля,  сынок,  что  же  из  тебя  получится?" - причитала она над моим
бывшим  чубом,  а  я топтался перед ней, мечтая скорей удрать во двор, чтобы
продолжить там наши игры.
     "Товарищ, вы откуда?" Нет, конечно, она меня не узнала.
     А  я  и  ей  ничего  не  отвечу,  только  сделаю знак, что все хорошо и
правильно,  я, мол, буду сидеть тихо и слушать ее рассказ про Южную Америку,
это очень далеко от Вановской средней школы - и от меня тоже.
     Так  приятно  сидеть  и  слушать  ее родной певучий говорок. Наконец-то
можно  отвлечься  и  сосредоточиться на самом главном: зачем я есть на белом
свете?
     За  окном школы, за листвой сада угадываются белоснежные вершины. Зачем
живут горы? Для других гор? А для чего я?
     "Товарищ, я снова к вам обращаюсь, откуда вы?"
     Ах,  Надежда  Ивановна,  разрешите  пока  не  отвечать,  мне  так важно
сосредоточиться,  ведь  я  приехал  за тысячи километров, до конца урока еще
пять  минут,  я успею сосредоточиться и все пойму, вот сейчас, сейчас, через
минуту. А после мы поговорим, я попробую ответить на ваш вопрос.
     Учитель  вправе  спрашивать и ждать правильного ответа. За ложный ответ
выставляется  двойка,  и  я мечтал попасть в родную школу вовсе не для того,
чтобы  лгать  самому  себе.  На  этот  раз  правильный  ответ нужен не моему
учителю,  но  мне  самому.  И  я  готов еще раз преодолеть тысячи километров
пространства  ради  такого  ответа,  столь необходимого мне теперь, на сорок
третьем году жизни.
     Звонок!  Опять  не успел. Хорошо, попробую сосредоточиться на следующем
уроке.
     "Здравствуйте,  Надежда  Ивановна. Вы еще спрашивали о том, что из меня
получится? Помните?"
     "Кто же ты? Никак не узнаю. Стара стала, на пенсии уже".
     "Рулевский  я.  Коля  Рулевский из детдома. Ни отца, ни матери не имею,
только вас одну. Вы же меня сынком называли, помните?"
     "Так  это  ты, сынок? Хулиганил ты, помню. Учился так себе, тоже помню.
От  хулиганства  учился неважно, это точно. Ты же способный. А теперь в окно
смотрю  и  думаю:  кто это подкатил к нам на белой "Волге"? Значит, это твоя
машина? В большие люди вышел, сынок".
     "Разве в том дело, Надежда Ивановна? В машинах разные люди ездят".
     "Не  говори,  сынок.  Вот  ты  же  приехал  ко  мне. Ведь не все ко мне
приезжают. И гостинцы небось привез?"
     "Так  я  еще  не  приехал,  Надежда  Ивановна.  Я  только мечтаю. И про
гостинцы даже не подумал. Но я скажу водителю, пусть заедет в универсам".
     "Кем же ты стал, Коля?"
     Что  ответить  старому  учителю?  Я ушел из школы без сожаления, удачно
поступил  в  Чимкентский  политехникум. Меня все мотало - то в технику, то в
спорт.  В  59-м  получил  звание  мастера  по  боксу,  рвался  в олимпийские
чемпионы. Бил всех своих дружков, пока меня самого не побили.
     Победила  дружба.  Замелькали  поселки,  города.  Арысь,  Миргалимсай -
точка  на  карте, зарубка в душе. Отслужил в армии на востоке, вернулся было
в Казахстан, но все не сиделось на месте, еще не нашел конечного дела.
     Начал  складывать жизнь из крупных блоков. Семь лет отдал КамАЗу, и вот
уже  четвертый  год  на "Атоммаше". На КамАЗе Карина родилась. Чем "Атоммаш"
одарит?
     Решение  было  правильное: я строитель. На КамАЗе увлекся сваями, из-за
них сюда и приехал.
     А   если  хотите,