Надежда  Ивановна,  было  и  того  проще.  Начальник
строительства  Чечин  Юрий  Данилович  позвал  сюда и работу обещал хорошую.
Вылетел  из  Набережных  Челнов  на  разведку.  Полдня  ездили  с Чечиным по
площадке.
     "Что же вы мне дадите, Юрий Данилович?"
     "Вот это и дам. Первый корпус".
     "Где же он?"
     "Прямо перед нами". И рукой в голое поле показывает.
     "И весь мне?"
     "Весь.  От  первой  оси  до  сто  двадцать  пятой.  Все двадцать восемь
гектаров под одной крышей".
     "Ого! И быстро надо его на ноги поставить?"
     "За два года".
     "Тогда согласен".
     А  про  себя  прикинул: Валентине здесь должно понравиться, вода рядом,
климат  добрый. Детский садик для Каринки сам закончу. С садиками у нас пока
не  густо,  все  на  потом  откладываем.  А  бедные дети этого не понимают и
продолжают множиться.
     Жена  у меня верная, двадцать лет душа в душу. А мне, кроме раскладушек
и аквариума, ничего не надо. Люблю рыбок.
     И полетел за своими.
     Дни  и  годы  закружились,  словно  сидишь  в  машине  времени, и белые
солнечные  полосы  сливаются  с  черными полосами ночей, при таком ускорении
жизнь  приобретает  серенький  оттенок,  как  раз под цвет бетонного цветка,
распускающегося в земле по моей воле.
     И  кто  хоть раз залез в эту чертову машину времени, тому хода назад не
дано.  Новый  год  встречали  в  середине  октября. Когда это было, сразу не
сообразишь   -  октябрь  семьдесят  седьмого.  Сколотили  трибуну,  вывесили
транспаранты.  К  тому времени пришлось взять в штат специального художника,
который  расписывал  наши  успехи  и призывал к новым. Дед Мороз прикатил на
вездеходе  с  мешком  новогодних  подарков. Пригласили на концерт киноактера
Рыбникова,  пришлось  поломать  голову, по какой статье его пригласить, чтоб
не скупо было.
     А  кругом  вздыбленная  земля,  ямы,  колонны,  своды. То поле, которое
показывал  Чечин,  уже  перестало  быть  полем, хотя еще не сделалось первым
корпусом.  Мы засевали поле железом, всходы у нас не такие скорые, оттого мы
и спешили обогнать время.
     Нас ведет вперед тема: дать как можно больше мощностей.
     "Это  ты  правильно, сынок. Все верно. Я учить тебя не имею права, хотя
и  была твоей учительницей. Но спросить-то могу. Тебе не кажется, сынок, что
вы  слишком  стремитесь  вперед,  все  стремитесь,  а  сколько хлама всякого
остается  за  спиной, вы и не оглядываетесь, времени все нет. Что ты об этом
думаешь, сынок?"
     "Я  строю,  Надежда  Ивановна.  Мне думать некогда. Если мы все сядем у
самовара  размышлять,  то  и  работать  некому  станет,  от  этого получится
экономическое  торможение,  и  свет  может потухнуть, так как энергетический
кризис не ждет".
     "Хорошо, сынок, это мне понятно. А как же наши дети?"
     "Мой  лозунг  такой:  делать  сегодня  то,  что  ты знаешь. Размышления
потом.  Для них мы запланируем специальное время в будущем. Так и обозначим:
пятилетка  размышления. А что касается хлама за спиной, то это исключительно
от  ошибок,  допускаемых  в  планировании. Мы сознательно хлам не планируем.
Может  быть,  наши  дети  научатся  строить по-другому, а мы слишком глубоко
сидим  в  истории.  Нам  архитрудно,  но  мы делаем все, что можем делать на
сегодня. А наши дети будут делать то, что смогут завтра".
     "Ты  очень  умно  говоришь,  я готова поставить тебе "оч.хор.", урок ты
приготовил  прекрасно, это чувствуется. Но все-таки один вопрос: каким будет
конечный результат?"
     "Простите  меня,  Надежда Ивановна. Вы моя учительница, и я не смею вас
учить.   Но   мне   почему-то   кажется,  что  у  вас  философия  стороннего
наблюдателя.  А я признаю одну философию трудностей. Как мы живем? Трудности
не  дают  нам  расслабляться.  Вас  интересует  конечный результат. А меня -
начальный.  Я  смотрю  туда,  где начинается наше сознание. 724 метра на 400
метров  -  вот  моя  геометрия  на  земле.  Я  слагаю железную песнь первого
корпуса.  Я  рвусь  к центру земли, откуда начнет вырастать небывалый пресс.
Вы  смотрите  на дом - и морщитесь: отделка плохая, рамы не так покрасили. А
я  смотрю  на  дом и вижу поле, которое тут до того было, вижу, как этот дом
из  грязи  рос и распускался этажами. А рамы мы потом докрасим. Мы принимаем
философию  действия.  Это мы XXI веку даем мощности, не спрашивая о том, что
получили  от  века  XIX.  Мы  у  прошлого  не берем взаймы. Вот вы собрались
поставить  мне  "оч.хор.".  А  ведь  я  не  заслужил.  У  нас другие оценки:
почетные  грамоты  да  выговоры. У меня счет такой: 10:9 в пользу выговоров.
Один  выговор  даже  от  начальника  главка, это считается особой честью. От
главка  выговор,  от обкома партии переходящее Красное знамя. Вот и считайте
теперь, какой я руководитель: хороший или плохой?"
     Задумалась  Надежда  Ивановна,  не  отвечает.  Далеко  осталась  родная
школа, за морями, за долами - не долететь.
     Начальство  меня  не  отпустит  в  дорогу.  А  мне  без  разрешения  не
положено.
     Тогда  тоже  начальство  призвало.  Я  вел планерку, справа на тумбочке
прямой  телефон  из  горкома. И звонок по-особому отрегулирован, чтобы сразу
знать, кто и что.
     Словом,  призвали. Сидит первый секретарь. Рядом с ним Чечин, начальник
строительства.
     "Как первый корпус?"
     "Сдаем", - отвечаю.
     "А тепло там будет, как вы думаете, Николай Иванович?"
     "Так  я  тепло  не  веду,  товарищ  секретарь.  Об  этом  другая голова
заботится".
     "Этой головы уже нет, Николай Иванович".
     "Было бы дело, а голова найдется".
     "Вот мы и собираемся поручить вам теплотрассу, Николай Иванович".
     "Так морозы на носу, она ведь должна уже подходить к корпусу".
     "А вы не интересовались, где она на самом деле?"
     "Как-то  выходил  смотрел.  Не  видать  что-то.  Сколько там по проекту
отпущено?"
     "Это деловой разговор: восемь месяцев".
     "А у нас в запасе?.."
     "Полтора.  Не  знаю,  правда,  сколько по вашему календарю получится. Я
слышал, вы уже Новый год справили".
     И  взвалил  себе  на  шею  еще  и  теплотрассу.  Перво-наперво засел за
проект.  День  сижу,  второй  -  и глазам не верю. Что я рассчитывал найти в
затрепанных  папках  с  засаленными  тесемочками? Гениальное озарение мысли,
взлет  инженерной  идеи - и сроки спасены. Но я смотрел листы - и покрывался
пятнами.  Проект  был  бездарен, как мусорная яма, как городская свалка, как
отбросы  гнилого  мышления,  и  столь  же  зловонен.  Его  составлял тупица,
безмозглая   дубина,   протухший   окорок,   лишенный   всякого   намека  на
воображение.  Даже  разметку  норм  этот дуб делал по старым справочникам, о
новых материалах он не имел ни малейшего понятия, будто с луны свалился.
     На  КамАЗе  мы тянули похожую теплотрассу, я знал, как это делается. Но
теперь  меня  спасал  не  гений, а бездарь, безымянный тупица, чью подпись я
так  и  не  смог  разобрать.  Добросовестная  дубина,  хорошо,  что никто не
раскрывал  его  вонючих  листов,  лишь  начальник  замарал своим размашистым
крючком  верхнюю  часть  листа,  не  вникая  в  суть.  "Сколько  там  у  вас
получилось?  Восемь  месяцев? Ну и хорошо". Спасибо бездарю. Слава тупице! Я
посидел  две ночи, выбросил всю его недоумочную технологию. Восемь месяцев я
умял  до  трех.  Теперь  выиграть  еще  месяц  на энтузиазме - и я уложусь в
назначенный срок.
     Лишь  бы  эта  бездарь  не вошла в комиссию о приемке теплотрассы. А то
ведь еще начнет кричать: "Сделано не по проекту".
     Теперь видите, Надежда Ивановна, откуда у нас хлам берется?
     Признаться,  я первый и последний раз выезжал на чужой бездарности. Это
не   мой   стиль.   У   меня  помощники  толковые,  зубастые,  с  такими  не
закостенеешь.
     Снова  планерка. И снова прямой звонок. На проводе Первый: "Не могли бы
вы ко мне приехать?"
     Иван  домчал  за двенадцать минут. Поднялся на второй этаж. Расстановка
та же: секретарь, рядом с ним Чечин, два члена бюро.
     Первый, как всегда, к истине подбирается с дальних позиций.
     "Мы   вот   выбирали-выбирали,  Николай  Иванович,  и  никак  не  можем
остановиться   на   правильном   решении.  Нужен  нам  Промстрой-два,  чтобы
форсировать  инженерные  сети.  Что  вы  на  это  скажете?"  - а сам коварно
улыбается.
     Я же человек простой, к дипломатии не приучен. Рублю им правду-матку:
     "На два года раньше такой Промстрой был нужен".
     "Это можно понять так, что вы согласны?"
     "На что?" - спрашиваю.
     "На Промстрой-два. Организовать его и принять под свое начало".
     Первый  корпус  мы  тогда  уже  сдали.  Гремела музыка, звучали елейные
речи.  И  снова  будни  мешаются  в  серое  - под цвет бетона - до следующих
праздников. Только с Промстроем мне праздников не видать.
     Когда  приехал сюда, под моим началом было двести человек, а сейчас три
с  половиной  тысячи,  это  рост или не рост? Но кто растет? Я вообще думаю,
что рост зависит не от силы, а от самостоятельности.
     В  одном  я  начисто лишен самостоятельности - домой вовремя приезжать.
Уж на что моя Валентина Андреевна ангел, но тут и она не выдержала.
     "Надо  уметь,  -  говорит,  -  организовывать свой рабочий день. Это, -
говорит, - признак стиля и умения руководителя. Я читала в одной книжке".
     Карина привела свой довод:
     "Папа, я тебя так жду, так жду".
     "Хорошо, Кариночка, постараюсь исправиться".
     "Папа,  -  продолжает  она,  -  я  хожу  в  детский садик, а вот Оля из
второго подъезда не ходит. Почему она не ходит? Она не хочет?"
     Как   ей   объяснить?   Строим   мы   последовательно,   а  проектируем
параллельно.  От  этого  совершаются  некоторые  перекосы,  и  мы  стараемся
привести   их   в   нормальное   состояние,   применяя   те  же  методы:  то
последовательно,  то  параллельно  -  как  скорее.  Во  всех случаях принцип
быстроты  играет  определяющую  роль.  Вот  отчего иногда опаздывают детские
садики.
     Такое объяснение не всякий взрослый поймет, но более ясного я не знаю.
     Карина тем временем продолжает свои вопросы:
     "Папа, а правда, что сейчас международный год защиты ребенка?"
     "Правда", - отвечаю. Вопрос не трудный.
     "А от кого нас защищают, папа?"
     Вот  это  вмазала!  Если  наши  дети в пять лет способны задавать такие
вопросы,  то  что  же  они  через  двадцать лет спросят? От чего же мы своих
детей  защищаем?  Ведь  дети с детьми никогда не воевали. У меня под началом
целый  Промстрой:  я даю людям тепло, воду, даю дороги. Что я могу еще дать?
Ведь  я не бог. Но разве не сумею я поставить на земле детский сад на двести
восемьдесят мест, даже если его нет в плане?
     Я  человек  дела.  Достали  типовой проект и начали класть детский сад,
лишь  забор  повыше  сделали, чтобы никто не видел. Теперь эти методы широко
освоены.
     И  назвали его "Электрончик". Вот и Оля из второго подъезда туда пошла.
Начали  тянуть  бетонку на атомную станцию. Как какая шероховатость в работе
-  я к Ивану: "Мчи на бетонку". Правую полосу уже почти положили. Иван сразу
берет   скорость   сто   сорок.   Парю  над  бетонкой.  Такая  скорость  все
шероховатости сглаживает.
     Что   я  говорил:  попал-таки  в  родную  школу.  Подвернулись  длинные
праздники,  у  начальства отпрашиваться не надо. Долетел удачно, на автобусе
успел, все идет по программе. Уже и школа за садом проглядывает.
     Как  сад  разросся!  А  что  же  школа? Подхожу ближе - и душа у меня в
пятки. На школьной двери деревянный крест: две доски набиты.
     Как  же  я  теперь попаду в свой класс, чтобы там сосредоточиться и все
понять?
     Показался  пожилой  мужчина, видимо сторож. Подошел ближе, ба, ведь это
же  наш  директор  Дмитрий Павлович. Он посмотрел на меня и не узнал. Я тоже
не спешу. Что-то такое-этакое - подспудное - мешает мне открыться.
     "Что со школой? - спрашиваю. - Закрыли ее?"
     "Проклятые  строители. Второй год не могут настелить новые полы. А дети
при чем?"
     "Понятно, - говорю. - А я-то думал".
     "Вы кто такой будете?"
     "Нет-нет, не подумайте, - и руками замахал. - Я не строитель..."
     Что,  Иван? Руками зачем махаю? Разве я руками махал? А где же бетонка?
Уже проехали? Ну тем лучше. Скоро горком, надо сосредоточиться.
     Значит,  не  судьба побывать в старом классе. Полы осели, а новых никак
не настелют. Вечный вопрос - где доски достать?
     Размечтался  я сегодня. Хорошо бы стройку получить. Чтобы весь комплекс
- от первого колышка. Чтоб пришли мы в чистое поле - а там ничего нет.
     Но все будет! Срок отмерен.
     С  чего  начать?  Вот  в  чем  вопрос.  В  наше  время  вечных вопросов
скопилось столько, что дальше некуда.
     Еще  недавно  я не колебался бы. Посмотрел в проект - и начинай: первый
корпус, второй корпус, сто восемнадцатый...
     А теперь сам знаю, с чего начну. Я новое качество построю на земле.
     Мне  лишь  одно условие нужно. Чтобы там ничего не было, и вот встает в
чистом  поле  пестрая игривая коробка: не завод и не плотина, не домна, но и
не депо.
     Удивляются  люди:  "Что  это в чистом поле растет? Чуден терем-теремок,
не иначе".
     А  раз  он  один  в  чистом  поле растет, то для него и забора не надо.
Пусть встает теремок у всех на виду.
     А  от  него  во  все  стороны дороги расходятся. Пять дорог звездой - в
любые концы.
     И  поднялся  терем-теремок,  типовой,  панельный, но ладный и опрятный.
Окна светлые, лестница парадная. А рядом качели, горки, карусели.
     Стало  людям ясно: вырос в чистом поле детский сад, здесь и будет центр
нашей будущей жизни, начало нового города.
     Радуется  местное  население,  матери и отцы: "Кто же поставил на земле
это  детское  чудо?"  -  "Как?  Вы не слыхали? Это великий строитель Николай
Рулевский так решил. Его работа".
     Пусть  расходятся во все стороны света проспекты и улицы, встают вокруг
садика дома, универсамы, кинотеатры.
     И станут через сто лет вспоминать: с детского садика все началось.
     А  пока  стоит  "Электрончик"  один в чистом поле. Рано утром папаши со
всех  сторон  ведут  за  руки  детишек  -  и скорей на работу, строить новый
город.
     Кто  знает,  может,  повезет  мне  в  жизни. Поеду на новую стройку - и
встанет в чистом поле терем-теремок, панельное чудо.


7

     Здесь  я должен воспользоваться теми малыми авторскими правами, какие у
меня  есть,  чтобы на время приостановить своих героев и вступить в действие
самому,  иначе  останутся нераскрытыми те загадочные обстоятельства, которые
предшествовали моему появлению на сто шестой оси.
     Впрочем,  если  смотреть  в  корень, и тут во всем распорядились герои.
Так что же было?
     Мы  ехали  с Николаем Ивановичем Рулевским в городской комитет партии к
первому  секретарю,  у которого было назначено совещание с повесткой дня "на
месте".
     Николай  Иванович  выглядел  несколько утомленным и не был расположен к
разговорам.   Он   сидел   на  переднем  сиденье  в  глубокой  задумчивости,
подбородок  его  некоторым  образом  даже  на  грудь  склонился. Я же, как и
полагается  преданному  летописцу,  занимал заднее сиденье, где и пребывал в
позе  кропотливого  наблюдателя,  стараясь  не  упустить  ни  одной  детали,
которые  пробегали  мимо  нас  по  обе стороны дороги. Я с полным основанием
считал   себя   летописцем  жизни  Н.И.Рулевского,  ибо  записываю  ее,  эту
примечательную  жизнь,  свыше  десяти  лет  с момента нашей первой встречи в
Набережных  Челнах,  где мы познакомились в тесном строительном вагончике. С
той  поры я регулярно писал о Рулевском со средней цикличностью 1,5 раза в 2
года.   Затем   образовался   непредусмотренный   перерыв,   пока  Рулевский
перебирался  с КамАЗа на "Атоммаш", но недаром говорится, что мир тесен - мы
снова встретились.
     Это  не  загадка,  а  всего  подступы  к  ней. Продолжая перемещаться в
пространстве,  мы  подкатываем  к  беломраморному  подъезду  горкома, дружно
поднимаемся   на   второй  этаж,  перекидываясь  малозначащими  фразами,  не
сумевшими зацепиться в памяти.
     Стоим  в  приемной.  Сюда  съехались  все  герои,  цвет  и краса города
Волгодонска:  генеральный  директор  завода,  секретарь партийного комитета,
главный  инженер,  начальник строительства. Все бодрые, подобранные, волевые
-  такого  собрания  положительных  героев  хватило  бы  на  три современных
романа, уверяю вас.
     Я  предвкушал  всю сладость задуманного совещания с волнующей повесткой
дня:  "на  месте".  Сейчас  я  попаду в святая святых, услышу, что говорят в
узком  кругу  сильные  мира сего, ну если не всего мира, то во всяком случае
волгодонского.  Наконец-то  я  увижу в работе первого секретаря, назовем его
Докучаевым, а то все получаю сведения о нем из вторых рук.
     Но  товарищ  Докучаев  рассудил  иначе.  Точно  в назначенную минуту он
появился  в  приемной,  чтобы  пригласить  гостей  в  свой  кабинет.  Я  был
представлен  и соответственно моменту охарактеризован. Продолжая улыбаться и
радуясь  нашему  знакомству,  Докучаев  отвечал,  что  он  слишком ценит мое
время,  а  совещание  у  них  сейчас  произойдет  нехарактерное, более того,
скучное,  исключительно  цифирное,  и потому лучше всего как-нибудь в другой
раз и так далее и тому подобное.
     Я  уже  писал  о  том,  что  автор обязан прислушиваться к голосу своих
героев,  а  первый  секретарь,  вне всякого сомнения, был таковым с такой же
степенью определенности, с какой я был автором.
     Тезис  о  диктате  героев  над автором подкреплялся неукоснительно, при
этом  герой  с  завидной  легкостью  отказывался  от своего звания, не желая
попадать в книжку.
     Приглашенные  просочились  в  заветный  кабинет,  а  я остался в полном
одиночестве  среди  наспех  примятых  окурков,  с трудом успев зафиксировать
торопливую  реплику  Рулевского,  что  я  могу  воспользоваться его машиной,
поставленной на прикол.
     Почему  Докучаев рассудил именно так, а не иначе? Это есть загадка Э 1,
после которой последовали все остальные.
     Так  я  никогда  не  узнал  о  том,  что  же  было на том нехарактерном
совещании,  а  спросить  об  этом  у  Рулевского всякий раз забывал, так как
события начали разворачиваться стремительно.
     В  моей  напряженной  программе  образовалось  непредвиденное окно, и я
задумался на пороге приемной: куда же теперь направить свои стопы?
     И  раздался  отчетливый  голос,  прозвучавший  внутри  меня:  "В первый
корпус".
     Не  могу  объяснить,  каким  образом  я  сей голос воспринял, во всяком
случае  не через уши, но отчетливость его не оставляла сомнений. Я торопливо
спустился вниз и сел в машину.
     Что  означал  сей голос? Почему я решил ехать именно в первый корпус, а
не  в  кабинет  партийного  просвещения,  скажем,  где ждала меня прекрасная
девушка  Галя,  обещавшая подобрать подшивки местных газет? Это есть загадка
Э 2, и мне потом пришлось виниться за нее перед Галей.
     Я  и  не заметил, как домчался до первого корпуса. Прошагал по тоннелю,
повернул налево, поднялся по ступенькам и оказался под сводами корпуса.
     А теперь куда?
     И тот же отчетливый голос сказал: "Иди прямо к сто шестой оси".
     И я двинулся туда. Почему? Это есть загадка Э 3.
     Сто  шестая  ось  прорастала из земли, устремляясь в поднебесные сферы.
За  моей  спиной  горделиво  высился японский пресс, отсвечивая маслянистыми
округлостями  поршней.  Прямо  свисал  с перекладины кусок опоэтизированного
ситца.

                Чтоб работа наша шла
                Продуктивно и гладко,
                Выполняй правила
                Внутреннего распорядка.

     Зачем  я  запоминал  эти  никчемные  детали? Это есть загадка Э 4. Зато
отчетливо  помню,  как  меня  поразила  неизбежность перескока дактилической
рифмы  в  мужскую  в  третьей  строке.  При  этом  условии стихи приобретали
необъяснимое эпическое звучание и философскую глубину.
     И  это  все,  за чем