ошо - просто прекрасно.
     - Все это так печально, миледи.
     - Печально для немцев, Андерсон.
     В самом деле, думала леди Сил. Невилл Чемберлен  говорил  на  удивление
хорошо. Вообще-то он никогда ей особенно не нравился - ни он, ни  его  брат.
Брат-то, пожалуй, чуточку посимпатичней, но все равно оба они мало приятные,
серые личности. Однако нынче утром  он  выступал  весьма  похвально,  должно
быть, наконец в полной мере осознал свою ответственность. Надо бы пригласить
его на завтрак. Только, наверное, он  очень  занят.  Насколько  помнится,  в
военное время самые неожиданные люди бывают заняты.
     Ее воспоминания унеслись к той, другой войне, которая  до  сегодняшнего
утра называлась просто "война". Из ее близких никто не воевал. Кристофер был
уже стар, Тони еще молод. Ее брат Эдуард начал с командующего бригадой  -  в
штабной академии его очень ценили, - но, непонятно почему, никакой карьеры у
него так и не получилось, и к 1918 году он оставался все  тем  же  бригадным
генералом в Дар-эс-Саламе. Война принесла много печального.  Столько  друзей
ходили в трауре, а Кристофер так изводился из-за коалиции *. Так горько было
признать Ллойд Джорджа главой правительства, однако  Кристофер  как  патриот
пошел на эту жертву вместе со  всеми;  возможно,  только  ей  одной  и  было
известно, какой душевной борьбы это ему  стоило.  Но  самое  скверное  время
наступило  после  перемирия,  когда  дворянским  званием  торговали   словно
бакалеей, а из условий мира нагородили  бог  весть  чего.  Кристофер  всегда
говорил, что в конце концов за это придется платить.
     Отвратительный, еще всем в новинку, вой сирен противо воздушной обороны
прозвучал над Лондоном.
     - Это сигнал тревоги, миледи.
     - Я знаю, Андерсон. Я слышала.
     - Вы изволите спуститься вниз?
     - Нет, во всяком случае, не сейчас. Собери слуг внизу присмотри,  чтобы
не было шума.
     - Вам понадобится противогаз, миледи?
     - Не думаю. Судя по тому, что говорит  сэр  Джозеф,  опасность  газовой
атаки ничтожна. Во всяком случае, я  лично  считаю,  что  это  всего-навсего
учебная тревога. Оставь его на столе.
     - Это все, миледи?
     - Это все. Присмотри, чтобы девушки не волновались. Леди Сил подошла  к
выходу на балкон и посмотрела в ясное небо. Ничего, мы им еще покажем, пусть
только сунутся, думала она. Этого типа пора проучить. Сколько уж лет он
     -  Имеется  в  виду  коалиционное  министерство,  возглавленное   Ллойд
Джорджем, куда  вошли  либералы,  консерваторы  и  лейбористы,  мутит  воду.
Раздумывая, она вернулась к стулу.  Уж  я-то  никогда  не  носилась  с  этим
вульгарным Риббентропом. Я его на порог не пускала,  хоть  эта  умница  Эмма
Гранчестер и приставала ко всем, чтоб были с ним полюбезней.  Ну  так  пусть
вот теперь увидит, какая она была дура.
     Леди Сил спокойно ждала начала бомбежки.  Она  сказала  Андерсону,  что
это, вероятнее всего, просто учебная тревога. Людям следовало  так  сказать,
чтобы не было паники, - Андерсон, конечно, не подведет,  но  вот  девушки...
Однако в глубине души леди Сил была уверена, что налет состоится;  это  было
бы так похоже на немцев, которые всегда шумят,  всегда  грозятся  и  пыжатся
доказать, что "они могут". Леди Сил "проходила" историю  в  школе;  это  был
нехитрый рассказ об утверждении права перед лицом превосходящих сил  зла,  и
перечень  боевых  подвигов  ее  страны:  Креси,  Азенкур,  Кадис,  Бленгейм,
Гибралтар, Инкерман, Ипр - музыкой отдавался в  ее  ушах.  Англия  сражалась
против многоразличных врагов  с  многоразличными  союзниками,  зачастую  под
весьма туманными предлогами,  но  всегда  за  правое  дело,  рыцарски,  и  в
конечном счете побеждала. Часто в Париже леди Сил с гордостью думала о  том,
что ее народ не называет улицы именами своей бранной славы; это еще куда  ни
шло для недолговечных триумфов французов, только и  доказывающих  их  уменье
воевать, но поставить те  великие  проявления  божественной  справедливости,
какими были победы  Англии,  на  потребу  модисток  и  маникюрш  в  качестве
почтовых адресов  было  бы  низостью,  до  которой  не  опустились  бы  даже
радикалы.  Перед   ее   умственным   взором,   словно   живые   картины   на
благотворительном базаре, возникали гравюры  на  стали,  висевшие  у  них  в
классе: Сидней {Филип Сидней (1554-1586) -  английский  поэт,  придворный  и
дипломат. Погиб, сражаясь за независимость Нидерландов (в битве при  Зютфене
был смертельно ранен).} в битве при Зютфене, Вольф {Джемс Вольф  (1727-1759)
- английский генерал, одержал победу в битве под Квебеком, круто повернувшей
ход войны за отвоевание Канады у французов в пользу  англичан,  но  сам  был
смертельно ранен.} в битве при Квебеке, Нельсон  в  Трафальгарском  сражении
(один  только  Веллингтон  в  битве  при  Ватерлоо  был  изъят   из   парада
знаменитостей  по  причине  близости  Блюхера,  который  с  чисто   прусским
настырством вылез вперед урвать себе толику славы, добытой другим),  -  и  к
этой  сногсшибательной  ассамблее  (в  представлении  леди  Сил  сродни  тем
толпищам  богатых  и  респектабельных   людей   на   лужайке   штаб-квартиры
Королевского яхт-клуба в Каусе, с которых  делают  групповые  снимки,  чтобы
вывесить их потом в вестибюле или бильярдной с обозначением, где  кто)  была
прибавлена в то утро новая и, прямо сказать, невозможная фигура - Безил Сил.
     Прошлая война  ей  обошлась  недорого,  собственно  говоря,  не  стоила
ничего, кроме порядочного пакета иностранных  акций  и  репутации  ее  брата
Эдуарда как стратега. Теперь она может отдать стране  сына,  У  Тони  слабые
глаза п карьера, Фредди ей не родной, да и нет в нем героической жилки, зато
Безил, ее своенравный порочный Безил, так тяжко  ее  разочаровавший;  Безил,
чья необъяснимая тяга к дурному обществу за последние десять лет столько раз
ставила его в щекотливое положение и чьи грехи молодости не шли ни  в  какое
сравнение с грехами  молодости  его  дядюшки  Эдуарда;  Безил,  укравший  ее
изумруды и  принесший  печальную  известность  миссис  Лин,  -  этот  Безил,
влившись  со  всеми  странностями  своей  натуры  в  цвет  мужества  Англии,
наконец-то вступает во владение своим наследием. Надо попросить Джо устроить
ему офицерское звание в каком-нибудь полку поприличней.
     Она все еще была погружена в раздумье, когда вой сирен возвестил отбой,

     Сэр Джозеф Мейнуэринг завтракал в то утро у леди Сил. Они  договорились
еще в начале прошлой недели, не подозревая, что  выбранный  пмп  день  будет
особо отмечаться во всех календарях мира до скончания истории  человечества.
Он прибыл точно в назначенный час, как всегда, как прибывал бессчетное число
раз за долгие годы их дружбы.
     Сэр Джозеф редко посещал церковь, если только  не  гостил  в  одном  из
исключительнейших, августейших домов, где этот обычай был еще в ходу; однако
не было бы фантастическим преувеличением сказать, что в то  воскресное  утро
он  был  воспламенен  чем-то   вроде   религиозного   благочестия.   Правда,
утверждать, что он духовно очистился,  действительно  было  бы  фантастично;
просто в переживаниях утра было что-то деликатно прочищающее, а во всей  его
манере необычайная прыгучесть,  словно  он  по  ошибке  приложился  к  чужой
бутылке со средством от похмелья. Вид у него был такой, будто он  сбросил  с
плеч десяток лет.
     Леди Сил удостаивала этого старого болвана  глубокой  личной  приязнью,
какой его не сильно баловали многочисленные  друзья,  и  возлагала  на  него
непостижимые упованья самого, однако, низменного свойства.
     - Больше никого  не  будет,  Джо,  -  сказала  она,  поздоровавшись.  -
Собирались прийти Гранчестеры, но ему пришлось бегать к королю.
     - Бот и отлично. Теперь, как я  полагаю,  мы  все  будем  снова  заняты
делом. Я, правда, еще не знаю  толком,  что  именно  на  меня  взвалят.  Все
выяснится  завтра  утром,  когда  я  побываю  на  Даунинг-стрит.   Вероятно,
какую-нибудь работу в качестве советника при военном кабинете. Хорошо  снова
чувствовать себя  в  гуще  событий,  словно  десяток  лет  с  плеч  сбросил.
Волнительные времена, Синтия, волнительные времена.
     - Я как раз хотела  повидаться  с  Эммой  Гранчестер  по  одному  делу.
Теперь, наверно, мы создадим столько всяких комитетов. В  прошлую  войну  мы
занимались бельгийскими беженцами. На этот раз, вероятно, придется  заняться
поляками. Очень жаль, что это народ, языка которого мы не знаем.
     - Да, бельгийцев на этот раз не предвидится. Да и война будет во многих
отношениях  не  та.  Война  на  экономическое  истощение  -  так  я   думаю.
Разумеется, мы не можем обойтись без всех этих  гражданских  ПВО,  убежищ  и
прочего. Радикалы спекулировали на этом вовсю. Но,  я  полагаю,  можно  быть
уверенным в том, что никаких воздушных налетов не будет, во всяком случае на
Лондон. Возможно, немцы попытаются напасть с воздуха на портовые города,  но
не далее  как  вчера  я  имел  в  "Бифштексе"  интересный  разговор  с  Эдди
Бест-Бингемом.  Мы  обладаем  очень  ценным  изобретением,  оно   называется
радиопеленгатор и дает возможность, отражать их удары.
     - Джо, дорогой, у вас всегда в высшей  степени  утешительные  сведения.
Что это такое - радиопеленгатор?
     - Я и сам толком не знаю. Все это строго секретно.
     - У бедной Барбары в Мэлфри беженцы.
     - Какой ужас! Милая, мечтательная Мэлфри! Подумать  только:  изысканный
салон  с  отделкой  Гринлинга  Гиббонса  {Гринлинг  Гиббонс  (1648-1720)   -
выдающийся английский скульптор, резчик по дереву и декоратор.} будет  отдан
под школу-интернат! Это какая-то чепуха, Синтия. Вы знаете, я не  склонен  к
скороспелым пророчествам, но, я думаю, одно мы  можем  принять  за  аксиому.
Воздушных налетов не будет. Немцы  никогда  не  посягнут  на  линию  Мажино.
Французы, если понадобится, будут держаться  вечно.  Воздушные  базы  немцев
расположены слишком далеко, они не смогут на нас напасть. А если нападут, мы
их этого... того... зарадиопеленгируем.
     - Джо, - сказала леди Сил, когда они остались одни за кофе,  -  я  хочу
поговорить с вами относительно Безила.
     Как часто за последние двадцать лет сэру  Джозефу  приходилось  слышать
эти тягостные слова, произносимые с самыми различными  интонациями  в  самом
широком спектре настроений, но всегда, при всех обстоятельствах предварявшие
не то чтобы скуку, но, во всяком случае,  некоторое  умаление  занятности  и
теплоты их собеседований. Ибо лишь на этих материнских  конференциях  Синтия
Сил оставляла желать лучшего как  друг,  лишь  на  них,  вместо  того  чтобы
давать, она как бы требовала умеренной мзды за богатый дар своей дружбы.
     Обладай сэр Джозеф соответствующим складом ума,  он  мог  бы  начертить
график частоты и интенсивности  подобного  рода  бесед.  Начиная  с  детской
комнаты, кривая неуклонно шла  вверх  через  все  школьные  годы  вплоть  до
университета - это было время, когда  сэра  Джозефа  призывали  восторгаться
каждой новой фазой скороспелого развития  Безила.  В  те  годы  он  принимал
Безила по номиналу и считал его исключительно  одаренным,  красивым  молодым
человеком, которого могут испортить. Затем, к концу второго года  пребывания
Безила в Бейлиол-колледже, последовал ряд мелких сейсмических  потрясений  -
это было  время,  когда  Синтия  Сил  поочередно  впадала  то  в  безмолвное
замешательство, то в многоречивое расстройство; затем первая  катастрофа,  и
тотчас же вслед за ней смерть Кристофера. С тех пор  кривая  то  ныряла,  то
головокружительно  шла  вверх,  соответственно  тому,  возносила  ли   молва
бесчинства Безила на свой гребень или низвергала их в свои хляби,  однако  с
течением лет в среднем  уровне  этой  кривой  наблюдался  отрадный  спад;  в
последний раз сэр Джозеф слышал о Безиле по меньшей мере полгода назад.
     - А!.. - сказал он, пытаясь  угадать  по  тону  хозяйки,  что  от  него
требуется - рассудительность, сочувствие или готовность к  поздравлениям.  -
Так что же Безил?
     - В прошлом вы так часто мне помогали.
     - Старался как мог, - сказал сэр Джозеф, мгновенно вспомнив длинный ряд
своих провалившихся попыток что-нибудь сделать  для  Безила.  -  В  мальчике
масса добрых задатков.
     - С нынешнего утра я намного спокойнее за него, Джо. Последнее время  я
порой начинала сомневаться, удастся ли нам вообще найти  для  него  то,  что
нужно. Он столько всего перепробовал и всегда был не  на  своем  месте.  Так
вот, война, мне кажется, снимет с нас эту ответственность. В  военное  время
для всякого найдется место - для всякого человека. Безила  всегда  подводила
его индивидуальность. Вы часто говорили мне это, Джо. Ну, а в военное  время
индивидуальность не в счет. В военное время мы все просто люди, не так ли?
     - Да, - с сомнением произнес сэр Джозеф. - Да.  В  Безиле  всегда  было
сильно, как бы это сказать? Индивидуальное начало, вот. Сейчас ему  тридцать
пять или тридцать шесть? Не совсем тот возраст, как бы это  сказать,  э-э...
чтобы начинать солдатом.
     - Ерунда, Джо. В прошлую войну мужчины сорока пяти  v  даже  пятидесяти
лет добровольно записывались в рядовые и умирали не менее доблестно, чем все
прочие.  Так  вот,  я  хочу,  чтобы  вы  поговорили  с  подполковниками   из
гвардейской пехоты, куда он лучше подойдет...
     Синтия Сил уже  не  в  первый  раз  обращалась  к  нему  с  немыслимыми
ходатайствами за Безила. То, о чем она с  такой  легкостью  просила  сейчас,
было для сэра Джозефа одним из самых тягостных поручений. Но он был  старый,
преданный друг и человек дела; больше того, подвизаясь  всю  свою  жизнь  на
поприще служения обществу, он изрядно поднаторел  в  искусстве  манкирования
долгом
     - Разумеется, дорогая Синтия, я не могу ручаться за результаты....

III

     Анджела Лин возвращалась поездом с юга Франции. В эту пору  она  обычно
отправлялась  в  Венецию,  однако  в  нынешнем  году,  когда   международное
положение нудно лезло всем на язык, она оставалась в Каннах до последнего  -
и даже сверх последнего - момента. Французы  и  итальянцы,  с  которыми  она
виделась, говорили, что войны просто  не  может  быть;  они  с  уверенностью
утверждали это  до  пакта  с  Россией  и  с  удвоенной  уверенностью  после.
Англичане говорили, что война будет, но не так скоро. Одни только американцы
знали, каких событий следует ожидать и когда именно.  И  вот  теперь  она  с
необычными неудобствами проезжала через страну, которая вступала в войну под
суровыми лозунгами: "Il faut en finir" {"С этим надо покончить" (франц.).} и
"Nous gagnerons parce que nous sommes les  plus  forts"  {"Победа  будет  за
нами, потому что мы сильней" (франц.).}.
     Это было утомительное путешествие; поезд опаздывал уже на восемь часов;
вагон-ресторан исчез во время ночной стоянки в Авиньоне. Анджеле приходилось
делить двухместное купе со своей  служанкой,  и  она  еще  считала,  что  ей
повезло; несколько ее знакомых  вообще  застряли  в  Каннах  с  единственной
надеждой на то, что  обстановка  улучшится:  в  данный  момент  французы  не
гарантировали получение  билетов  по  предварительным  заказам  и  на  время
военных действий словно спрятали всю свою вежливость в карман.
     На столике перед Анджелой стоял  стакан  виши.  Прихлебывая  воду,  она
смотрела в окно на пробегающий ландшафт, каждая  миля  которого  являла  все
новые признаки перемен в жизни страны; голод и бессонная ночь  как  бы  чуть
приподняли ее над реальностью, и ее ум, обычно быстрый и методичный, работал
теперь в ритме поезда, который то уторапливал ход, то полз  еле-еле,  словно
ощупью нашаривая путь от станции к станции.
     Посторонний человек,  пройдя  мимо  открытой  двери  купе  и  задавшись
вопросом о ее национальности и месте в мире,  легко  мог  бы  подумать,  что
перед ним  американка,  быть  может,  закупщица  от  какого-нибудь  большого
магазина готового платья в Нью-Йорке, а рассеянность ее следует  отнести  за
счет тягот доставки ее "ассортимента" в военное время. На ней был  в  высшей
степени модный  наряд,  предназначенный,  однако,  скорее  для  того,  чтобы
уведомлять, а не привлекать: ничто из ее  туалета,  ничто,  как  можно  было
предположить,  и  из  содержимого  обтянутого  в  свиную  кожу  футляра  для
драгоценностей над ее головой не было выбрано мужчиной или для  мужчины.  Ее
элегантность была сугубо индивидуальна; Анджела решительно не принадлежала к
числу тех, кто с руками  рвет  новейшую  безделушку  в  те  немногие  недели
ажиотажа, что проходят между ее появлением на прилавке и наводнением мировых
рынков дешевыми подделками под нее; ее внешность  была  летописью,  которую,
если можно так выразиться, из года в год вела в укор веяньям моды одна и  та
же четкая, характерная рука. Но погляди любопытствующий подольше - а он  мог
бы сколько угодно разглядывать ее без  риска  оскорбить,  так  глубоко  ушла
Анджела в раздумье, - его пытливости был бы поставлен предел, когда он дошел
бы до лица избранного  им  объекта.  Все  атрибуты  Анджелы:  груды  багажа,
наваленные у нее над головой и вокруг, ее  прическа,  туфли  и  ногти,  едва
уловимая атмосфера духов, окружавшая ее, стакан с виши и  томик  Бальзака  в
бумажном переплете, лежащий на столике перед ней, - все это говорило о  том,
что (будь она американкой, какой казалась  с  виду)  она  назвала  бы  своей
"индивидуальностью". Однако  лицо  ее  было  безгласно.  Гладкое,  холодное,
огражденное от всего  человеческого,  оно  было  словно  вырезано  из  яшмы.
Посторонний мог бы наблюдать ее на протяжении многих миль пути - так  шпион,
любовник или газетный репортер могут околачиваться на панели перед  запертым
домом и не уловить ни отблеска, ни единого шелоха за прикрытыми ставнями - и
уйти   восвояси   по   проходу,   в   смятении   и   замешательстве,   прямо
пропорциональных его проницательности. А если бы ему рассказали факты,  одни
только  факты  об  этой  внешне  бесстрастной,  сухой,  высокоинтеллигентной
женщине без явных примет национальности, он бы  заклялся  впредь  составлять
мнение о своем  ближнем.  Ибо  Анджела  Лин  была  шотландкой,  единственной
дочерью миллионера из Глазго - жизнерадостного  жулика-миллионера,  взявшего
жизненный  разбег  в  уличной  шайке;  она  была   женой   дилетантствующего
архитектора и матерью единственного малосимпатичного  здоровяка  сына  -  по
общему признанию, вылитой копии дедушки, - а страсть до такой степени губила
ее жизнь, что друзья отзывались  об  этой  купающейся  в  золоте  избраннице
счастья не иначе как с сожалительным эпитетом "бедная": бедная Анджела Лин.
     Лишь в одном случайный наблюдатель попал бы в точку: внешность  Анджелы
не предназначалась для мужчин. Иногда спорят -  и  даже  затевают  опросы  в
популярных газетах - о том, станет ли женщина заниматься своим  туалетом  на
необитаемом острове; Анджела  для  себя  лично  решила  этот  вопрос  раз  и
навсегда. Вот уже семь лет она жила на необитаемом острове, и  ее  внешность
стала для нее  коньком  и  развлечением,  занятием,  всецело  продиктованным
самоуважением и вознаграждающим само по себе; она изучала  себя  в  зеркалах
цивилизованного мира с тем  вниманием,  с  каким  узник  наблюдает  проделки
выдрессированной в темнице крысы. (Мужу ее вместо  моды  служили  гроты.  Их
было у него шесть, купленных в разных  местах  Европы,  одни  под  Неаполем,
другие в Южной Германии, и с превеликими трудами, по камешку, доставленных в
Гэмпшир.)
     Вот уже семь лет, - ей было тогда двадцать  пять,  а  ее  замужеству  с
денди-эстетом два года, - как "бедная" Анджела была влюблена в Безила  Сила.
Это была одна из тех интриг, которые  завязываются  беспечно  в  надежде  на
приключенье и  столь  же  беспечно  воспринимаются  друзьями,  как  занятный
скандал,  а  затем,  будто  окаменев  под  взглядом   Горгоны,   приобретают
невыносимое постоянство, как если бы миру,  полному  капризных