ба и подробнейшим образом  записывали  их
показания. В конце концов стало ясно, что либо все свидетели  сговорились  о
лжесвидетельстве, либо лохань улетучилась каким-то сверхъестественным  путем
без всякого человеческого содействия. В результате комиссия вынесла решение,
что ни один подозреваемый не может быть обвинен  в  упущении  по  службе,  и
рекомендовала возместить ущерб за казенный счет.
     Председатель комиссии сказал:
     - Я не думаю, что  командир  одобрит  наше  решение.  Скорее  всего  он
завернет нам бумаги для нового расследования.
     Тем  временем  взвод,  вверенный  попечению  старшины,  разбившись   на
отделения, отрабатывал приемы устранения задержек в ручном пулемете Брена.
     - Пулемет  даст  два  выстрела  и  снова  отказывает.  Куда  вы  теперь
смотрите, Трампингтон?
     - На газовый регулятор...  Снимаем  магазин.  Нажать,  оттянуть  назад,
нажать. Пулемет номер два к бою готов.
     - Про что он забыл?
     Хор:
     - Накладка плечевого упора!
     - Муфта ствола, - сказал один солдат. Так он ответил однажды, когда все
остальные  терялись  в  догадках,  и  оказался  прав,  за  что  ему  вынесли
поощрение. С тех пор он  говорил  это  всегда,  подобно  игроку,  который  в
длинной полосе невезенья упорно ставит на одну и ту же масть, рассчитывая на
то, что рано или поздно она непременно откроется.
     Капрал игнорировал его.
     -  Совершенно  верно,  накладка  плечевого   упора.   Опять   погорели,
Трампингтон.
     Была  суббота.  Занятия  кончались   в   двенадцать.   Воспользовавшись
отсутствием взводного, они пошабашили на десять минут раньше и прибрали  все
снаряжение, с тем  чтобы,  как  только  прозвучит  сигнал  горна,  сразу  же
разбежаться по квартирам Аластэр имел отпускную до понедельника, с  явкой  к
утренней побудке. Ему не надо было идти за вещами: все необходимое он держал
дома. Соня ждала его в машине перед караулкой.  Они  никуда  не  уезжали  на
субботу и воскресенье,  а  проводили  их  по  большей  части  в  постели,  в
меблированном доме, который сняли по соседству.
     - Сегодня утром я довольно ловко управился с пулеметом Брена, -  сказал
Аластэр. - Сделал только одну ошибку.
     - Ты у меня умница, милый.
     - А еще мне удалось профилонить физподготовку.
     К тому же они закруглились на десять минут раньше, и  утро  можно  было
считать весьма удовлетворительным. Теперь впереди у него  было  полтора  дня
уединения и досуга.
     - Я ездила за покупками в Уокинг, -  сказала  Соня,  -  достала  всяких
вкусных вещей и все еженедельные газеты.  Там  крутят  кинофильм,  можно  бы
съездить посмотреть.
     - Можно бы, - с сомнением произнес Аластэр. - Только там, должно  быть,
полным-полно солдат ... их в душу.
     - Милый, таких слов при мне никогда еще не произносили.  Я  думала,  их
только в романах печатают.
     Аластэр принял ванну и переоделся в костюм из твида. (Собственно,  ради
того, чтобы носить штатское, он и сидел дома по субботам  и  воскресеньям  -
ради этого и еще из-за холода на дворе и вездесущих военных.) Затем он выпил
виски с содовой и наблюдал, как готовит Соня. У них была  яичница,  сосиски,
грудинка и холодный сливовый пудинг. После еды он  закурил  большую  сигару.
Опять шел снег, он нарастал валиками вокруг окон в стальных рамах,  закрывая
вид на площадку для игры в гольф. Они растопили вовсю камин и напекли к  чаю
сдобных пышек.
     - У нас весь этот вечер и весь завтрашний день, - сказала Соня.  -Разве
это не чудесно? Знаешь, Аластэр, мы с тобой всегда  сумеем  весело  провести
время, правда? Где бы мы ни были.
     Таков был февраль 1940 года, та до странности уютная  интермедия  между
войной и миром, когда отпуска давались каждую неделю и не  было  нехватки  в
еде, питье и куреве, когда французы стойко держались на линии Мажино, и  все
говорили о том, какую, должно быть, жестокую  зиму  переживает  Германия.  В
одно из таких воскресений Соня зачала.

VI

     Как и предсказывал Бентли, Эмброуз  вскоре  оказался  зачислен  в  штат
сотрудников министерства информации. Больше  того,  он  был  лишь  одним  из
многих, кто появился там в результате  реорганизации  и  первого  сокращения
штатов,  за  которым  последовали  другие.  В  Палате   общин   относительно
министерства был сделан ряд запросов; пресса, взятая в  узду  многочисленных
ограничений, вдосталь отыгралась на  собственных  неурядицах.  Было  обещано
принять меры, и через неделю интриг были  сделаны  новые  назначения.  Филип
Хескет-Смидерс  перекочевал  в  отдел  народных  танцев;  Дигби-Смиту   дали
Полярный круг; сам Бентли после головокружительной недели, в течение которой
он один день ставил фильм о почтальонах, один день подшивал газетные вырезки
из Стамбула, а остальное время осуществлял контроль над работой столовой для
министерских сотрудников, в конце концов снова оказался во главе литераторов
подле своих бюстов. Тридцать или сорок служащих с тихой радостью удалились в
сферу коммерческой конкуренции, а на их места  пришли  сорок  пли  пятьдесят
новых мужчин и женщин, и среди них - хотя он совершенно не мог  понять,  как
это сталось, - Эмброуз. Печать хотя и не верила, что из всего  этого  выйдет
что-нибудь путное,  тем  не  менее  поздравила  общественность  с  исправным
функционированием системы правления,  при  которой  воля  народа  так  скоро
претворяется в жизнь. "Урок неразберихи  в  министерстве  информации  -  ибо
неразбериха, несомненно, имела место - состоит не в том, что  подобные  вещи
случаются в демократической стране, а в том, что они поддаются  исправлению,
- писали  газеты.  -  Отделы  министерства  продуло  чистым,  свежим  ветром
демократической критики; обвинения открыто выдвигались,  и  на  них  открыто
отвечали. Нашим врагам есть над чем призадуматься".
     На нынешней фазе войны место Эмброуза как  единственного  представителя
атеизма в отделе религии было одним из самых незначительных. Эмброуз не смог
бы, явись у него такое желание, украсить свою комнату  скульптурой.  У  него
был для работы единственный стол и единственный стул. Кроме него, в  комнате
сидел секретарь, молодой мирянин-фанатик католического вероисповедания,  без
устали указывавший на расхождения между "Майн кампф"  и  папской  энцикликой
"Quadragesimo  Anno"  {"Quadragesimo  Anno"  -  по  начальным  словам:  "Год
сороковой" - название энциклики, выпущенной папой Пием XI  в  1931  году  по
вопросам  труда  и  социальным   проблемам.},   благодушный   протестантский
священник и англиканский священник, заступивший место того. что  протащил  в
министерство prie-dieu красного дерева.  "Нам  надо  переориентироваться  на
Женеву, - говаривал он. -  Первый  неверный  шаг  был  сделан  тогда,  когда
положили под сукно доклад Комиссии Литтона  {Комиссия  Литтона  -  комиссия,
созданная в декабре 1931 года Советом Лиги наций для расследования положения
в Маньчжурии, оккупированной Японией.}. Он спорил  долго  и  мягко,  католик
долго и яростно, тогда как протестант озадаченным посредником восседал между
ними. Эмброузу  ставилась  задача  разъяснять  атеистам  у  себя  дома  и  в
колониях, что нацизм по существу своему мировоззрение агностическое,  притом
сильно пропитанное религиозными предрассудками; его коллеги имели перед  ним
завидное  преимущество:  они  располагали  обширными  сводками   достоверных
материалов о разогнанных воскресных школах, преследуемых монахах  и  поганых
нордических ритуалах. У него была потная работенка: он  работал  на  публику
немногочисленную, зато с критическим складом ума. Однако всякий раз, как ему
удавалось откопать в груде иностранных газет, переходивших со стола на стол,
какие-нибудь данные о посещаемости церквей в Германии, он рассылал  их  двум
или трем журналам, преданным его делу. Он подсчитал, сколько раз слово "бог"
встречается  в  речах  Гитлера,  получил  внушительную  цифру.  Он   написал
маленькую острую статью,  в  которой  доказывал,  что  травля  евреев  имеет
религиозное происхождение. Он делал все, что мог, но скука томила его, и, по
мере того как проходила зима, он все чаще и чаще покидал  своих  ненавистных
коллег ради более человеческого общества Бентли.
     Толпище талантов, которые в  поисках  работы  осаждали  министерство  в
первые недели войны, схлынуло до ничтожной горсточки. Швейцару  в  проходной
внушили приемы распознавания и отпугивания  нанимающихся.  Никто  больше  не
хотел реорганизации, по крайней мере в ближайшем будущем Кабинет Бентли стал
оазисом культуры в варварском мире. Здесь-то  и  зашел  впервые  разговор  о
башне из слоновой кости.
     - Искусство для искусства, Джефри. Назад к лилии и лотосу, подальше  от
пропыленных иммортелей, от одуванчиков на пустыре.
     - Своего рода новая "Желтая книга", - сочувственно отозвался Бентли.
     Эмброуз, созерцавший портрет Сары Сиддонс, круто повернулся.
     - Джефри, как можно быть таким жестоким?
     - Дорогой мой Эмброуз...
     - Именно так они это назовут.
     - Кто они?
     - Парснип, - со злобой ответил Эмброуз. - Пимпернедл, Пупка Грин и Том.
     После долгой паузы Эмброуз сказал:
     - Если б только знать, что готовит будущее. В задумчивости вернулся  он
в отдел религии.
     - Это скорее по вашей части, - сказал  ему  представитель  католицизма,
протягивая вырезку из швейцарской газеты. В ней  говорилось  о  штурмовиках,
присутствовавших на заупокойной
     службе в Зальцбурге. Эмброуз прикрепил ее  скрепкой  к  листку  бумаги,
написал: "Копии "Свободной мысли", "Атеисту с объявлениями"  и  "Воскресному
дню без бога в семейном кругу" и сунул в корзинку для исходящих  документов.
В двух ярдах от него священник-протестант проверял статистические выкладки о
посещаемости пивных под открытым  небом  крупными  фашистскими  чиновниками.
Англиканский священник  старался  выжать  максимум  из  довольно  бессвязных
сообщений из Голландии о жестоком обращении с животными в Бремене.  Тут  нет
фундамента для башни  из  слоновой  кости,  подумал  Эмброуз,  нет  гирлянды
облаков, чтобы увенчать ее вершину,  и  его  мысли  жаворонком  воспарили  в
рисованное темперой  небо  четырнадцатого  века,  -  небо  плоских,  пустых,
сине-белых облаков, с перекрестной штриховкой золотом на обращенных к солнцу
боках, в безмерную высь, выведенную мыльной пеной на панно из  ляпис-лазури.
Он стоял на высокой сахарной вершине, на новоявленной  вавилонской  башне  -
муэдзин, выкликающий свое обращение миру куполов и облаков, - а у  него  под
ногами, между ним и нелепыми маленькими фигурками, вскакивающими и падающими
ниц на полосатых молитвенных ковриках, лежала прозрачная  воздушная  бездна,
где резвились голуби и бабочки.

VII

     В составленный покойной миссис Сотилл список "Только для приема в саду"
входили большей частью люди очень пожилые, те, кто, дослужившись до пенсии в
городе или за  границей,  удалялись  на  покой,  купив  небольшой  помещичий
особняк  или  дом  священника  побольше.  При  таких  домах,  в  свое  время
содержавшихся на ренту с участка в тысячу акров и десятка коттеджей,  теперь
имелась  только  лужайка  да  обнесенный  стеною  сад,  и  их  существование
поддерживалось   исключительно    на    пенсию    и    личные    сбережения.
Сельскохозяйственный  характер  окружающей   местности   вызывал   особенное
неудовольствие этих мелких землевладельцев. Крупные  земельные  собственники
вроде  Фредди  охотно  продавали  отдаленные  фермы  тем,  кто  хотел  вести
хозяйство. "Только для приема в саду" страдали при этом и  протестовали.  Ни
расширить узкий клин, ни подрезать дерево,  мешающее  телеграфным  проводам,
нельзя было без того, чтобы этого не отметили с сожалением в  тех  солнечных
светелках.  Обитатели  их  были  благожелательные,  общительные   люди;   их
заботливо урезанное потомство давно уже выпорхнуло из родного гнезда и  лишь
изредка наведывалось к родителям. Дочери имели квартиры и работу в Лондоне и
жили собственной жизнью; сыновья, люди служивые или  деловые,  также  крепко
стояли на ногах. Дары империи помаленьку притекали в аграрные  края:  амбары
для хранения десятинного  зерна  превращались  в  общинные  дома,  бойскауты
получали новую палатку, а приходская  медсестра  автомобиль;  старые  скамьи
вытаскивались из церквей, хоры разбирались, королевский герб  и  скрижали  с
десятью заповедями выносились из-за алтаря и  замещались  ширмами  из  синей
шелковой ткани, поддерживаемыми по углам золочеными солсберийскими ангелами;
лужайки  коротко  подстригались,  удобрялись  и  пропалывались,   и   с   их
великолепной поверхности вставали пучки  пампасной  травы  и  юкки;  руки  в
перчатках из года в год копались в искусственных горках с навалом камней, из
года в год работали ножницами на травянистых рубежах;  в  залах  на  столах,
рядом с подносами для визитных карточек, стояли лубяные корзинки. Сейчас,  в
мертвых глубинах зимы, когда пруды с кувшинками были затянуты толстым  слоем
льда, а огороды застилались на ночь мешками, эти славные  люди  каждый  день
подкармливали птиц крошками со своего стола и заботились  о  том,  чтобы  ни
один старик в деревне не остался без угля.
     Таков был тот неведомый мир, который Безил рассматривал на забранных  в
кожу страницах адресной книги покойной миссис Сотилл,  -  рассматривал  так,
как хищный зверь глядит с холмов на тучные пастбища;  как  пехота  Ганнибала
глядела  с  высоты  вечных  снегов,  когда  первые  слоны,  опробовав  ногой
вытравленные в снегу островки почвы, уводящие  вниз  на  равнины  Ломбардии,
покачиваясь и трубя, переступали через гребень хребта.
     После успешной битвы при Северном Грэплинге  Безил  доехал  с  Дорис  в
городок  по  соседству,  щедро  накормил  ее  жареной  рыбой   с   хрустящим
картофелем, сводил в кино, позволил ей  жать  его  руку  жестоким  и  липким
пожатьем на протяжении двух бездонно сентиментальных  фильмов  и  привез  ее
обратно в Мэлфри в состоянии восторженного послушания.
     - Вы ведь не любите блондинок, правда? - с тревогой спросила она его  в
машине.
     - Очень даже люблю.
     - Больше, чем брюнеток?
     - Да нет, мне все равно.
     - Говорят, свой своего ищет. Она-то темная,
     - Кто она?
     - Ну, та, которую вы зовете сестрой.
     - Дорис, ты должна выкинуть это из головы. Миссис Сотилл в  самом  деле
моя сестра.
     - И вы в нее не влюблены?
     - Ну разумеется, нет.
     - Значит, вы любите блондинок, - печально сказала Дорис.
     На следующий день она  улизнула  в  деревню,  таинственно  вернулась  с
каким-то небольшим свертком и все утро скрывалась в холостяцком крыле. Перед
самым вторым  завтраком  она  явилась  в  оранжерею  с  головой,  обвязанной
полотенцем.
     - Я хотела вам показать, - сказала она и обнажила копну  волос  местами
бледно-желтого, местами первоначального черного  цвета,  местами  в  пестрых
пятнах всевозможных переходных тонов.
     - Господи боже, деточка! - сказала Барбара. - Что ты наделала?
     Дорис глядела на Безила.
     - Вам нравится? Сегодня вечером я попробую еще.
     - Я бы не стал, - ответил Безил. - Я бы оставил как есть.
     - Вам нравится?
     - На мой взгляд, просто великолепно.
     - А я не слишком полосатая?
     - В самый раз.
     Если  до  сих  пор  внешности  Дорис  чего  и  не  хватало  до   полной
страховидности, то сегодня утром она восполнила этот пробел.
     Безил любовно изучал адресную книгу.
     - Подыскиваю новый дом для Конноли, - сказал он.
     - Безил, мы должны как-то выправить голову бедного ребенка, прежде  чем
передадим его дальше.
     - Ничего подобного. Это ей идет. Что тебе известно о Грейсах из Старого
дома священника в Эддерфорде?
     - Это прелестный домик. Он художник.
     - Богема?
     - Нисколько.  Очень  утонченный.  Рисует  портреты  детей  акварелью  и
пастелью.
     - Пастелью? Это подходяще.
     - Она как будто слаба здоровьем.
     - Превосходно.
     Конноли пробыли в Старом доме священника два дня и заработали  двадцать
фунтов.

VIII

     Лондон был снова полон. Те, кто  поспешно  уехал,  вернулись;  те,  кто
отдавал последние распоряжения, намереваясь  уехать  после  первого  налета,
остались. Марго Метроленд закрыла дом и переселилась в отель "Ритц"; открыла
дом и переселилась обратно; решила в конце концов, что в "Ритце"  ей  больше
нравится, и снова закрыла  дом,  на  этот  раз,  сама  того  не  подозревая,
навсегда. Руке слуги не суждено  было  вновь  отвести  ставни,  прикрывавшие
высокие окна; они оставались на запоре до тех пор, пока в конце года  их  не
выбросило взрывом на Кэрзонг стрит; мебель все еще стояла под чехлами, когда
ее разбили в щепы и сожгли.

     Сэра Джозефа назначили  на  высокий,  ответственный  пост.  Теперь  его
частенько можно было  видеть  с  генералами,  а  то  и  с  адмиралом.  "Наша
первоочередная военная задача, - говаривал он, - состоит  в  том,  чтобы  не
допустить вступления Италии в  войну  до  тех  пор,  пока  она  не  окрепнет
настолько, чтобы стать на нашу сторону". Внутреннее положение  в  стране  он
характеризовал следующим образом: "Противогаз  берут  на  службу,  но  не  в
клуб".
     Леди Сил больше не беспокоила его по поводу Безила.
     - Он в Мэлфри, помогает Барбаре с эвакуированными, - говорила она. -  В
армии сейчас все забито. Вот когда у нас  будут  потери,  тогда  все  станет
намного легче.
     Сэр Джозеф кивал, но в глубине души был настроен  скептически.  Больших
потерь  быть  не  должно.  Он  разговаривал  в  "Бифштексе"  с  одним  очень
интересным человеком, который знаком с немецким профессором истории;  сейчас
этот профессор  в  Англии;  о  нем  очень  высокого  мнения  в  министерстве
иностранных  дел;  профессор  утверждает,  что  в   Германии   насчитывается
пятьдесят миллионов  немцев,  готовых  завтра  же  заключить  мир  на  наших
условиях. Вопрос лишь в том, чтобы свалить тех, кто сидит  в  правительстве.
Сэр Джозеф видел, и не раз, как сваливают правительства. В военное время это
делается запросто - ведь свалили же запросто Асквита (в скобках заметим, что
он был куда лучше Ллойд Джорджа, который пришел на его место). Потом свалили
Ллойд Джорджа, потом свалили Макдональда. Кристофер Сил - вот тот знал,  как
это делается. Он бы в два счета свалил Гитлера, будь он в живых  и  будь  он
немцем.

     Пупка Грин и ее приятели были в Лондоне.
     - Эмброуз стал фашистом, - сказала она.
     - Не может быть!
     - Работает на правительство в министерстве информации, ею подкупили,  и
он издает новую газету.
     - Фашистскую?
     - А то нет.
     - Я слышал, она будет называться "Башня из слоновой кости".
     - Это и есть фашизм, если хотите.
     - Эскепизм.
     - Троцкизм.
     - У Эмброуза никогда не было  пролетарского  мировоззрения.  Просто  не
представляю, как мы до сих пор его терпели. Парснип всегда говорил...

     Питер Пастмастер вошел в бар Брэттс-клуба, в боевой форме, на  плече  -
нашивка части, в которой он раньше не служил.
     - Привет. Ты чего это  так  вырядился?  Питер  ухмыльнулся,  как  может
ухмыляться только солдат, которому известен важный секрет.
     - Да так, ничего
     - Тебя что, вышибли из полка?
     - Временно отчислен для выполнения особого задания.
     - Я сегодня уже встретил пятерых переодетых ребят, ты шестой.
     - То-то и оно - надо хранить тайну, сам понимаешь.
     - Да в чем дело?
     - Со временем узнаешь, - отвечал Питер с безграничным самодовольством.
     Они подошли к стойке.
     - С добрым утром, милорд, - сказал Макдугал, бармен.  -  Как  вижу,  вы
тоже собрались в Финляндию? Сегодня ночью  отправляются  очень  многие  наши
джентльмены.

     Анджела Лин вернулась в Лондон; с госпиталем было все в  порядке,  сын,
доставленный в начале войны с восточного побережья в Дартмур, был в  частной
школе. Анджела сидела "дома" - так она называла то место, где теперь жила, -
и слушала по радио последние из