к полагаю?
     - Должны, мистер Безил. Двенадцать фунтов десять шиллингов.
     - Так много? Пора бы вернуть вам долг.
     - Да, пора.
     - Я верну его, Бенсон.
     - Смею надеяться, сэр. Я в этом уверен. Безил в раздумье  отправился  в
ванную. В здешних местах никто не пустит к себе Конноли. Даже за сто фунтов.
Даже за сто фунтов.
     С начала войны Барбара взяла в обыкновение завтракать  внизу,  ошибочно
рассудив, что так будет меньше хлопот.  Если  раньше  ей  подавали  плетеный
поднос на столик у кровати, то теперь приходилось  накрывать  целый  стол  в
маленькой столовой, на  два  часа  раньше  разводить  огонь,  чистить  много
серебряной посуды и подрезать фитили у керосинок. Этого новшества не одобрял
никто.
     Когда Безил вошел, она сидела склонившись к камину,  с  чашкой  кофе  в
руках; она повернула к нему свою курчавую  темную  голову  и  улыбнулась;  у
обоих было погибельное сочетание темных волос  и  прозрачных  голубых  глаз.
Нарцисс приветствовал Нарцисса из их водной глуби, когда Безил; целовал ее.
     - Дурачинушка, - сказала она.
     - Я уломал Бенсона.
     - Какой ты способный, милый.
     - Пришлось дать старику пятерку.
     - Врешь.
     - Ладно, не хочешь, не верь.
     - И не поверю. Знаю я Бенсона, знаю и тебя. Помнится, в последний  раз,
когда ты у нас гостил,  мне  пришлось  уплатить  ему  что-то  больше  десяти
фунтов, которые ты у него занимал.
     - Ты уплатила?
     - Да. Боялась, что он спросит с Фредди.
     - Ну и жук! Так или иначе, он остается.
     - Ну конечно. Я и сама, как обдумала все  хорошенько,  поняла,  что  он
останется. Просто не знаю, почему я вчера приняла это так близко  к  сердцу.
Наверное, так ошеломила меня встреча с Конноли.
     - Сегодня мы должны их где-то пристроить.
     - Это безнадежно. Их никто не пустит,
     - Ты имеешь право действовать в принудительном порядке.
     - Да, но я просто не могу им воспользоваться,
     - Зато я могу, - сказал Безил. - За милую душу.

     После завтрака они направились из столовой в  восьмиугольную  гостиную.
Коридор, которым они шли, хоть и был  одним  из  кружных  путей  дома,  имел
пышный карниз и высокий оштукатуренный потолок; дверные проемы были украшены
классическими фронтонами, в искрошившихся антаблементах которых стояли бюсты
философов и композиторов. Такие же бюсты стояли с правильными интервалами на
мраморных пьедесталах. Все было гармонично и великолепно  в  Мэлфри  -  все,
если не считать Дорис, которая в это утро подстерегала их в засаде,  обтирая
собой пилястру, словно корова пень.
     - Привет, - сказала она.
     - Привет, Дорис. А где Мики и Марлин?
     - Во дворе. Не беспокойтесь. Они нашли снежную  бабу,  которую  сделали
другие ребята, и теперь уродуют ее.
     - Ну так беги к ним. - Я хочу быть здесь с вами - и с ним. .
     - Ну конечно, - ответил Безил. - Вот уж не мечтал о  таком  счастье.  Я
подыщу вам хорошую квартиру за много-много миль отсюда.
     - Я хочу быть с вами.
     - Иди помоги уродовать снежную бабу.
     - Это детская игра. А я не ребенок. Почему вы вчера вечером не захотели
потаскать меня за волосы, мистер? Может, вы подумали, у меня гниды?  У  меня
их больше нет. Сестра в заведении все вычесала и смазала волосы маслом.  Вот
почему они у меня чуточку сальные.
     - Я не таскаю девочек за волосы.
     - Таскаете. Я сама видела. Ее вот таскали...  Он  ваш  мальчик,  да?  -
спросила она, поворачиваясь к Барбаре.
     - Он мои брат, Дорис.
     - А!.. - сказала она, глядя на них своими темными свинячьими  глазками,
в которых проглядывала мудрость трущоб. - Но вы на него глаз положили, да? Я
видела.
     - Правда, жуткий ребеночек? - сказала Барбара.

III

     Проблему  подыскания  жилья  для  Конноли  Безил  решал  с  чувством  и
методично, удобно  устроившись  за  столом  с  картой  военно-геодезического
управления, местной газетной и небольшой адресной книгой в  красном  кожаном
переплете. Книга эта в числе прочих вещей досталась Барбаре по наследству от
покойной миссис Сотилл,  и  в  нее  были  внесены  имена  всех  мало-мальски
состоятельных соседей в  радиусе  двадцати  миль  окрест,  в  большинстве  с
пометой Т.П.С., что означало: Только для Приема в Саду.  Барбара,  не  жалея
усилий, пополняла этот бесценный справочный труд последними данными и  время
от времени вычеркивала умерших или уехавших из  прихода  и  вписывала  вновь
прибывших.
     - Как насчет Харкнессов из Дома в старой Мельнице в Северном Грэплинге?
- спросил Безил.
     - Это пожилая пара. Он на пенсии после  какой-то  службы  за  границей.
Она, кажется, музицирует. А что?
     - Вот объявление, они приглашают жильцов.
     Он сунул ей газету, и в разделе "Жилищные услуги" она прочла:
     - "Примем жильцов, на полный пансион в чудесной  мельнице  пятнадцатого
века с современными удобствами. Идеальная обстановка  для  пожилых  Людей  и
художественных  натур,  желающих   укрыться   от   тягот   войны.   Продукты
исключительно местного производства. Уединенные старинные сады.  6  гиней  в
неделю. Гарантируем отличные рекомендации, таковые же необходимы.' Харкнесс,
Дом в Старой Мельнице, Северный Грэплинг".
     - Ну так как, подойдет это для Конноли?
     - Безил, ты не посмеешь!
     - Еще как посмею. Сию же минуту беру их в оборот. Тебе дают  добавочный
бензин для разъездов по устройству эвакуированных?
     - Да, но...
     - Прелестно. Сейчас же отправляюсь  туда  с  Конноли.  Это  мой  первый
серьезный вклад в военные усилия, понимаешь?
     Обычно, когда машина выезжала из гаража,  мальчишки  из  эвакуированных
как угорелые бросались к ней и  висли  на  подножках  с  криком:  "Тетенька,
прокатите!" Однако в это утро, видя на заднем сиденье страшилищных  Конноли,
ребятишки молча отступили. Матери не разрешали им играть с Конноли.
     - А почему мне нельзя сидеть с вами впереди, мистер?
     - Ты должна следить, чтобы брат и сестра не баловались.
     - Они не будут баловаться.
     - Это ты так думаешь.
     - Они не будут баловаться, если я им скажу, мистер.
     - Тогда почему ж они не ведут себя как следует?
     - Потому что я велю им вести себя плохо. Так,  для  потехи;  понимаете?
Куда мы едем?
     - Искать для вас новый дом, Дорис.
     - Далеко от вас?
     - Очень далеко.
     - Слушайте, мистер, Мики в общем-то не такой плохой, а Марлин не  такая
глупенькая. Ты глупенькая, Марлин?
     - Не очень, - ответила Марлин.
     - Она умеет следить за собой, когда хочет. Когда я велю.
     Так вот, мистер, давайте по-честному. Позвольте нам остаться с вами,  и
уж я ручаюсь, детишки будут хорошо себя вести.
     - Ну, а как насчет тебя, Дорис?
     - Мне не надо хорошо себя вести. Я не маленькая. Ну как, порядочек?
     - Нет.
     - Вы все равно увозите нас?
     - Безусловно.
     - Ну так подождите! Посмотрите, как  мы  отделаем  этих,  куда  вы  нас
везете.
     - Не буду ни ждать, ни смотреть, - ответил Безил. - Но  не  сомневаюсь,
что со временем услышу о вас.
     Северный Грэплинг, возведенный в камне поселок с неровными  крышами  из
каменной же плитки, каждой из которых было не меньше ста  лет,  находился  в
десяти милях от Мэлфри. Он лежал в стороне  от  большой  дороги,  в  ложбине
между холмами; через него, вдоль его единственной улицы и пересекая  ее  под
двумя старыми каменными мостами,  протекала  река.  В  верхнем  конце  улицы
стояла церковь, форматы и богатая отделка которой заявляли  о  том,  что  за
столетия, истекшие со времени  ее  постройки,  Северный  Грэплинг  сжался  в
размерах, тогда как остальной мир разрастался; в  нижнем  конце,  за  вторым
мостом, стоял Дом в Старой Мельнице -  именно  та  тихая  пристань,  осколок
седой старины, о которой может мечтать человек, вынужденный зарабатывать  на
жизнь под иным, более суровым небом. И мистер Харкнесс в самом деле мечтал о
ней, мечтал годами, убивая себя на службе  в  Сингапуре  или  отдыхая  после
работы на клубной веранде, в окружении тучной зелени и кричащих красок.  Еще
будучи молодым, он купил дом на деньги из отцовского наследства  в  одну  из
своих побывок на родине, рассчитывая уединиться  в  нем,  когда  придет  его
черед уйти на покой,  и  лишь  единое  терзанье  омрачало  ему  долгие  годы
ожидания - что он  вернется  и  застанет  поселок  "на  подъеме",  с  новыми
красными крышами, вкрапленными среди серых, и гудронированным шоссе на месте
неровной улицы. Однако дух  новизны  пощадил  Грэплинг;  вернувшись,  мистер
Харкнесс застал его в точности таким, каким он  был  в  тот  поздний  летний
вечер, когда он впервые набрел на него, гуляя, - камни, еще не  остывшие  от
послеполуденного солнца, и ветерок, напоенный свежесладким ароматом гвоздик.
     В это наполовину утонувшее в снегу утро камни, казавшиеся летом серыми,
были  золотисто-коричневые,  а  между  липами,  которые  своими  сплетшимися
ветвями скрывали низкий
     фасад, когда стояли в полной листве, теперь видны были средники окон  и
отливы над ними, солнечные часы под высоким  центральным  окном  и  каменный
навес над входом в виде раковины моллюска. Безил остановил машину у моста.
     - Господи Иисусе, - сказала Дорис, - вы не оставите нас здесь.
     - Сидеть и не рыпаться, - приказал Безил. - Сейчас увидите.
     Он набросил коврик на радиатор, открыл  маленькую  железную  калитку  и
пошел к дому по мощенной каменными плитами дорожке - мрачный посланец  рока.
Низкое зимнее солнце зловеще  отбрасывало  его  тень  на  дверь  перед  ним,
которую мистер Харкнесс выкрасил в  яблочно-зеленый  цвет.  Рядом  с  дверью
поднимался узловатый стебель глицинии и, перекручиваясь, вытягивался во весь
свой нагой рост между вертикальными стояками  окон.  Безил  оглянулся  через
плечо - не видно ли его юных пассажиров  -  и  дернул  за  шнурок  железного
колокола. Колокол мелодично прозвонил где-то совсем рядом,  и  дверь  вскоре
открыла служанка в яблочно-зеленом платье, переднике из муслина с  разводами
в  виде  веточек  и  накрахмаленной  белой  шапочке,  представлявшей   собой
смехотворную помесь голландки и  монашеской  камилавки.  Эта  фантастическая
фигура повела Безила за собой, и, сначала поднявшись на ступеньку,  а  потом
на ступеньку опустившись,  они  вошли  в  гостиную,  где  служанка  оставила
Безила, и он имел время рассмотреть убранство. Пол здесь был застлан грубыми
тростниковыми  циновками,  а  в  некоторых   местах   пестрыми   балканскими
ковриками. На стенах висели торнтоновские гравюры с изображением цветов (вот
только его шедевра, "Царицы ночи", не  видать  было),  вышивки  и  старинные
географические карты. Самыми выдающимися предметами обстановки были  большое
фортепьяно и арфа, а кроме них стояли еще какие-то столы и  стулья,  имевшие
такой вид,  будто  их  сработали  прямо  из  сырого  бука.  Открытый  камин,
топившийся торфом, то и дело попыхивал в комнату клубами дыма,  и  у  Безила
скоро заслезились глаза. Как  раз  такую  комнату  представлял  он  себе  по
объявлению, и как раз такой парой оказались мистер и миссий Харкнесс. Миссис
Харкнесс отличало шерстяное одеяние ручной вязки, большие  поэтичные  глаза,
длинный и красный от мороза нос и неописуемого  цвета  волосы,  уложенные  в
художественном беспорядке. Муж ее сделал все возможное, чтобы  замаскировать
последствия двадцати лет, проведенных в клубе и бунгало на Дальнем  Востоке.
Он отпустил небольшую козлиную бородку, он носил домотканые бриджи  в  стиле
пионеров  велосипедного  спорта,  он  заправлял  свободно  висящий  шелковый
галстук в кольцо с камеей - и все же в его манере  до  сих  пор  сохранялось
что-то напоминавшее того щеголеватого человека в белых  парусиновых  брюках,
который из вечера в вечер в свой черед выставлял розовый джин  другим  таким
же щеголеватым людям  в  белом  и  дважды  в  год  обедал  в  губернаторской
резиденции.
     Они вошли через дверь, открывавшуюся в  сад.  Безил  так  и  ждал,  что
мистер Харкнесс скажет: "Присаживайтесь" и, хлопнув в ладоши, спросит джину.
Но вместо этого супруги поглядели на него  вопрошающе  и  даже  с  некоторым
отвращением.
     - Меня зовут Сил. Я пришел по вашему объявлению в "Курьере".
     - Ах, по нашему объявлению... Да, да, - неопределенно проговорил мистер
Харкнесс. - Была у нас такая мысль. Нам стало чуточку стыдно, что у нас  тут
так много места, так  красиво.  По  нашим  нынешним  запросам  дом  для  нас
великоват. Мы действительно думали, что, быть может, если бы нас познакомили
с какими-нибудь людьми нашего склада, с такими же простыми вкусами, мы могли
бы, э-э... соединить свои усилия, так сказать, в нынешние трудные времена. В
сущности говоря, у нас уже есть одна жилица, и я не думаю, чтобы мы серьезно
хотели принять к себе еще одного, так ведь, Агнес?
     - Это так просто, праздная  мысль,  -  сказала  миссис  Харкнесс.  -  В
зеленом месте зелень дум {Перифраз строки из стихотворения английского поэта
XVI в. Эндрю Марвелла. У автора дословно; "Зеленые думы  (мысли)  в  зеленой
сени (тени)".}...
     - У нас, видите ли, не гостиница. Мы только принимаем жильцов на полный
пансион. Это совершенно разные вещи.
     Безил   понял   их   нерешительность   с   поразительной    для    него
проницательностью.
     - Я прошу не за себя, - сказал он.
     - А, это другое дело. Я полагаю, мы могли бы  пустить  еще  одного  или
двух человек, если б только они действительно э-э... Миссис Харкнесс  пришла
ему на помощь.
     - Если бы мы были уверены, что они могут быть тут счастливы.
     - Вот, вот. В сущности говоря, у нас дом, где все счастливы.
     Безилу казалось, будто он вновь слышит заведующего пансионом при школе:
"В сущности говоря, у нас дом энтузиастов, Сил. Может, мы и не завоюем  всех
кубков, но по крайней мере стараемся".
     - О да, конечно, - галантно ответил он.
     - Вы,  наверное,  хотите  осмотреться.  С  дороги  дом  кажется  совсем
маленьким, но в действительности, если сосчитать комнаты,  он  на  удивление
большой.
     Сто лет назад на месте пастбищ вокруг Грэплинга были сплошные  нивы,  и
мельница молола зерно на всю округу. Еще задолго до Харкнессов она пришла  в
упадок и в восьмидесятых годах прошлого века была  превращена  в  жилой  дом
одним из последователей  Уильяма  Морриса.  Речку  отвели,  мельничный  пруд
осушили и выровняли, и на его месте, в котловане, разбили сад. В помещениях,
где стояли жернова и приводные механизмы, а также в длинных верхних  ярусах,
где  хранилось  зерно,  деликатно  настелили  полы,  оштукатурили  стены   и
поставили перегородки. Миссис Харкнесс с материнской  гордостью  перечисляла
эти особенности.
     - Ваши  друзья,  которые  собираются  к  нам  приехать,  художественные
натуры?
     - Да нет, пожалуй, едва ли их можно так называть.
     - Они не пишущие люди?
     - Пожалуй, что нет.
     - Я всегда думала, что тут у нас идеальное  место  для  пишущих  людей.
Позвольте спросить, кто же они такие, эти ваши друзья?
     - Ну, вероятно, их можно назвать просто эвакуированные. Мистер и миссис
Харкнесс любезно засмеялись этой милой шутке.
     - Горожане, ищущие тихого прибежища, так, что ли?
     - Именно так.
     - Ну что же, они найдут, его здесь,  правда,  Агнес?  Они  вернулись  в
гостиную. Миссис Харкнесс положила руку на золоченую шейку арфы и  устремила
взор куда-то за сад,  придав  мечтательное  выражение  своим  большим  серым
глазам. Так она глядела в Малайе за площадку для  игры  в  гольф,  мечтая  о
доме.
     - Мне приятно думать, что этот прекрасный старый дом все  еще  приносит
пользу людям. В конце  концов,  для  того  он  и  был  построен,  чтобы  его
использовали. Сотни лет тому назад он  давал  людям  хлеб.  Потом  наступили
другие времена, и его покинули, забросили. Потом  он  сделался  жилищем,  но
по-прежнему оставался отрезанным от мира, от жизни народа. И вот теперь  ему
наконец  снова  воздадут  должное.  Он  будет   удовлетворять   потребность.
Возможно, я покажусь вам чудачкой, - сказала  она  манерно  и  словно  витая
мыслями где-то далеко-далеко, - но последние несколько недель мне  казалось,
будто я вижу, как наш старый дом улыбается про себя,  казалось,  слышу,  как
эти старые бревна шепчут: "Они думали, мы ни на что не годны. Они думали, мы
косное, отсталое старье. Но им не  обойтись  без  нас,  всем  этим  занятым,
поспешающим по пути прогресса. Они вновь обращаются к нам в трудный час".
     - Агнес всегда была поэтом, - сказал мистер Харкнесс. - Практически  за
хозяйку здесь я. Вы видели наши условия в газете?
     - Да.
     -  Возможно,  они  покажутся  вам  несколько  завышенными,  но  вы   же
понимаете, что наши постояльцы живут совсем как мы сами. Мы живем просто, но
мы любим комфорт. Тепло, - сказал он, слегка попятившись от камина, как  раз
в этот момент изрыгнувшего в комнату клуб духовитого дыма, - сад,  -  сказал
он, указывая на промерзший, заваленный снегом котлован за окнами. - Летом мы
принимаем пищу под старой шелковицей. Музыку. Каждую неделю у  нас  камерная
музыка. У нашей Старой Мельницы есть некие трудно  определимые  достоинства,
некие невесомости, которые, грубо говоря, имеют свою рыночную  стоимость.  И
мне не кажется, - скромно сказал он,  -  мне  не  кажется,  что  при  данных
обстоятельствах (причем в обстоятельства - Безил был в этом  уверен  -  явно
включался толстый кус поэтического воображения миссис Харкнесс) шесть  гиней
слишком высокая цена.
     Настал момент, которого Безил все время ждал, - момент бросить гранату,
которую он лелеял за пазухой  с  той  самой  минуты,  как  открыл  маленькую
калитку из кованого железа и потянул за шнурок железного колокола.
     - Мы даем восемь шиллингов шесть пенсов в неделю, - сказал он.
     Это  была  предохранительная  чека.  Подскочил  рычажок,   распустилась
пружина; внутри насеченной металлической скорлупы плюнул  огнем  капсюль,  и
пламя невидимо поползло по пальцу дистанционной трубки. Медленно сосчитай до
семи и бросай. Раз, два, три, четыре...
     - Восемь шиллингов шесть  пенсов?  -  переспросил  мистер  Харкнесс.  -
Боюсь, тут какое-то недоразумение. Пять, шесть, семь. Пора. Бац!
     - Наверное, мне следовало сказать вам с самого начала. Я квартирьер.  У
меня в машине трое детей.
     Это выглядело грандиозно. Все было как на войне. Кто-кто, а Безил был в
некотором роде специалист по шокам. Лучшего он не мог припомнить.
     Реакция Харкнессов после  первого  ошеломленного  молчания  прошла  три
стадии: негодующий призыв к разуму и  справедливости,  смиренная  просьба  о
помиловании   и,   наконец,   безразличное,   полное   достоинства   приятие
неизбежного.
     Первая стадия:
     - Я позвоню миссис Сотилл... Я дойду до местных властей... Я  напишу  в
министерство просвещения и лорду-наместнику. Это же просто  курам  на  смех.
Десятки арендаторов в коттеджах наверняка рады будут приютить этих детей.
     - Только не этих, - ответил Безил. - К  тому  же,  как  вы  знаете,  мы
сражаемся за демократию. Нехорошо  получается,  когда  богатые  отказываются
вносить свой вклад.
     - Богатые! Мы и берем-то жильцов только оттого, что еле сводим концы  с
концами.
     - Да и место для детей тут самое неподходящее. Они  могут  свалиться  в
речку и захлебнуться. На четыре мили кругом нет ни одной школы...
     Вторая стадия:
     - Мы уже не такие молодые. После стольких  лет  на  Востоке  английская
зима переносится так трудно. Всякое лишнее бремя... - Мистер Сил, вы  своими
глазами видели этот чудесный старый дом и как мы здесь живем. Неужели вы  не
чувствуете здесь нечто совсем иное, нечто драгоценное, и это нечто так легко
убить!
     - Именно в таком влиянии  и  нуждаются  эти  детишки,  -  жизнерадостно
ответил Безил. - Немножко культуры им не повредит.
     Третья стадия:
     Враждебность, холодная, как заснеженный склон холма над поселком. Безил
провел Конноли по мощенной плитами дорожке  и  через  яблочно-зеленую