о эшелона. Они получили материальную
часть по форме 1098 - партию разнообразнейшего скобяного товара, которая,  к
гордости  Аластэра,  включала  и  его  миномет.  За  эту  гордость,  однако,
приходилось платить. Теперь Аластэр был крутом обвешан сумками с  минами,  а
на спине таскал противоестественно  тяжелую  стальную  трубку,  и  на  марше
стрелки имели все основание торжествовать над ним.
     Служба обнаружения парашютных десантов работала круглосуточно. Дежурная
рота спала не разуваясь и поднималась в ружье  на  рассвете  и  в  сумерках.
Солдаты выходили из лагеря с заряженной винтовкой, в каске и с противогазом.
Отпуска на  конец  недели  как  отрубило.  Капитан  Мейфилд  стал  проявлять
повышенный интерес к лохани для помоев; если обнаружится  излишек  отбросов,
сказал он, пайки будут урезаны. Командир части сказал: "Рабочие часы?  Такой
штуки теперь не существует" - и в пояснение сказанного прописал муштру после
чая. Была составлена памятка "Как  обучать  солдат",  оказавшая  необычайное
воздействие на Смолвуда: теперь,  когда  взвод,  измотанный,  возвращался  с
полевых учений, Смолвуд, назначал еще двадцать  минут  отработки  приемов  с
оружием, прежде чем отпустить людей на отдых. Так проявлялась  необходимость
"поднажать еще чуток", о которой  взывала  памятка.  Солдаты  в  этой  связи
говорили: "...над нами".
     Затем,  совершенно  неожиданно,  батальон  получил  приказ   отбыть   в
неизвестном направлении. Все поняли это так, что их отправляют за границу, и
возрадовались великим ликованием. Аластэр и Соня свиделись у караулки.
     - Сегодня вечером я не смогу выйти. Нас перебрасывают.  Не  знаю  куда.
Похоже, скоро будем в деле.
     Он  сказал  Соне,  где  ей  лучше  устроиться  и  чем  заняться  в  его
отсутствие. Они уже знали, что она ждет ребенка.
     Было отдано особое распоряжение, чтобы  никто  не  провожал  солдат  на
станцию, хотя, в сущности говоря, никто не  должен  был  и  знать,  что  они
отъезжают. Чтобы обеспечить  полную  секретность,  они  грузились  на  поезд
ночью, всколыхнув всю округу топотом ног и  ревом  грузовиков,  перевозивших
военное имущество на станцию.
     Солдатам   в   поезде   свойственно   создавать   впечатление   крайней
разнузданности. Они покидают лагерь щеголеватыми, как на параде. Проходят по
платформе церемониальным маршем, словно  по  казарменному  плацу.  Затем  их
распределяют по вагонам - и с этого момента начинается процесс трансформации
и разложения. Сбрасываются мундиры, вылезают  на  свет  божий  омерзительные
свертки с едой, окна  заволакивают  густые  облака  табачного  дыма,  пол  в
несколько минут исчезает под толстым слоем окурков, обрывков бумаги,  кусков
хлеба и мяса; в минуты отдыха все принимают чрезвычайно непринужденные позы;
одни  напоминают  трупы,  слишком  долго  пролежавшие  неубранными,   другие
уцелевших участников разгула в духе  античных  сатурналий.  Аластэр  большую
часть ночи простоял в проходе,  впервые  за  все  время  испытывая  ощущение
полной оторванности от прежней жизни.
     Перед рассветом, в силу  непостижимо  темного,  как  джунгли,  процесса
распространения новостей среди простых солдат, всем стало известно,  что  им
предстоит не бой, а служба "в береговой обороне, ... ее в душу".
     Поезд шел как  ходят  воинские  поезда  -  припадочными  рывками  между
долгими стоянками. Наконец в разгар утра они прибыли к  месту  назначения  и
прошли  маршем  через  небольшой  приморский  городок,  мимо  оштукатуренных
пансионатов с полукруглыми фасадами в ранневикторианском стиле, эстрады  для
оркестра эпохи Эдуарда VII и бетонного бассейна в новейшем стиле, в три фута
глубиной, с синевой на дне, призванном  оберегать  детей  от  приключений  и
романтики взморья. (Здесь не было ни раковин, ни морских  звезд,  ни  медуз,
которые истаивают на песке, ни гладких стеклянных камешков,  ни  бутылок,  в
которых могут быть запечатаны письма потерпевших кораблекрушение моряков, ни
больших волн, которые  вдруг  сбивают  тебя  с  ног.  Зато  няньки  могли  с
абсолютно спокойной душой сидеть вокруг этого прудка). Дальше,  еще  в  двух
милях за пригородом одноэтажных домов с  верандами  и  обращенных  в  жилища
железнодорожных вагонов, в парке  прогоравшего  за  последние  годы  летнего
клуба для них был подготовлен лагерь.
     Вечером Аластэр позвонил Соне; она приехала на следующий день  и  сняла
номер в отеле. Отель был простой и уютный,  и  Аластэр  приходил  к  ней  по
вечерам после службы. Они пробовали возродить атмосферу  зимы  и  весны  тех
дней в Суррее, когда солдатская  жизнь  Аластэра  представлялась  им  полным
новизны и необычности перерывом их домашних будней. Но  времена  изменились.
Война вступила в новую, еще более славную фазу. Та ночь в поезде,  когда  он
думал, что, их бросят в бой, стояла теперь между Аластэром и его прошлым.
     Батальону  был  отведен  для  обороны  прелестный  семимильный  участок
береговой  линии,  и  они  с  упоением  принялись  искоренять  все  удобства
приморской полосы. Они забрали песок в колючую проволоку и снесли  лестницы,
ведущие с эспланады на пляж Они  изрыли  стрелковыми  ячейками  общественные
парки, заложили мешками с песком эркеры в частных  домах  и  при  содействии
соседней саперной части блокировали дороги бетонными надолбами и дотами. Они
останавливали и обыскивали все  автомашины,  проезжавшие  через  участок,  и
изводили местных жителей  требованием  предъявлять  удостоверение  личности.
Смолвуд семь ночей подряд просидел с заряженным револьвером на площадке  для
игры в гольф: прошел слух, что там видели  вспышки,  и  он  хотел  выследить
виновника. Капитан Мейфилд  открыл,  что  телеграфные  столбы  пронумерованы
цифрами из гвоздей с  латунными  шляпками,  и  счел  это  делом  рук  "пятой
колонны".  А  однажды  вечером,  когда  с   моря   наполз   туман,   капрал,
командовавший отделением, в котором служил Аластэр,  послал  донесение,  что
видит дымовую завесу противника, и на многие мили окрест от  поста  к  посту
разнеслась весть о вражеском вторжении.
     - Как я погляжу, тебе не нравится больше военная служба, - сказала Соня
после трех недель береговой обороны.
     - Не то чтобы не нравится. Мне кажется, я мог бы  делать  что-то  более
полезное.
     - Но ты же говорил, что твой миномет  один  из  ключевых  пунктов  всей
обороны, милый.
     - Это так, - сказал Аластэр из чувства долга.
     - Так в чем же дело? И тут Аластэр сказал:
     - Сонечка, будет очень паршиво с моей  стороны,  если  я  попрошусь  на
особую службу?
     - А это опасно?
     - Ну, не так чтобы очень. Зато страшно  увлекательно.  Сейчас  набирают
людей в особые рейдерские отряды. Они высаживаются  с  моря  во  Франции,  в
темноте подкрадываются к немцам с тыла и режут им глотки.
     Он был взволнован. Он  перевертывал  новую,  страницу  в  своей  жизни,
подобно тому как более двадцати лет назад, лежа на животе  перед  камином  с
переплетенной подшивкой "Чамз", открывал первую страницу следующего выпуска.
     - Выбрал же ты время бросить женщину, - ответила она. - Но  я  понимаю,
тебе хочется.
     - У них особые ножи, пистолет-пулеметы и кастеты. И обувь с веревочными
подошвами,
     - Господи помилуй, - сказала Соня.
     - Я узнал об этом от Питера Пастмастера. У  них  в  полку  один  офицер
собирает такой отряд. Питер уже сколотил группу. Он говорит, я могу  быть  у
него командиром отделения. Очевидно,  они  смогут  устроить  мне  офицерское
звание. Вокруг пояса у  них  веревочные  лестницы,  а  в  швы  мундиров  они
зашивают напильники на случай побега. Ты не будешь очень уж против,  если  я
соглашусь?
     - Нет, милый. От веревочной лестницы мне тебя не удержать. Только не от
веревочной лестницы. Я понимаю.

     Анджела никогда не думала о том, что Седрик может погибнуть. Она узнала
о его смерти из официальной телеграммы и несколько дней не  хотела  говорить
об этом ни с кем, даже с Безилом, а когда заговорила, начала не с  начала  и
не с конца, а как бы продолжая начатую мысль.
     - Я знала, что нам нужна чья-то смерть,  -  сказала  она.  -  Только  я
никогда не думала, что это будет он.
     - Ты хочешь выйти за меня замуж? - спросил Безил.
     - Пожалуй, да. Ни ты, ни я не смогли бы связать свою жизнь с кем-нибудь
еще.
     - Это так.
     - Тебе хотелось бы быть богатым, так ведь?
     - А будет ли вообще кто-нибудь богатым после этой войны?
     - Уж если кто и будет, то  я  безусловно.  А  если  никто,  тогда,  мне
кажется, не такая уж беда быть бедным.
     - Я сам не знаю, хочу ли я быть богатым, - сказал Безил, подумав. -  Ты
знаешь, я не жаден до денег. Мне нравится лишь добывать их, а не иметь.
     - Во всяком случае, это неважно. Главное, мы теперь неразлучны.
     - Пусть нас соединит только смерть. Ты всегда думала, что это я  должен
умереть, так ведь?
     - Так.
     - Укушенный остался жив, собака околела... Ну что ж, во всяком  случае,
сейчас не время думать о женитьбе. Посмотри на Питера. Не прошло и  полутора
месяцев, как он женился, а он уже записался в отряд сорвиголов. Какой  смысл
жениться, когда жизнь, вон она какая? Я не вижу толку в женитьбе,  если  нет
надежды на покойную старость впереди.
     - В военное время главное  -  не  думать  о  будущем.  Будто  идешь  по
затемненной улице с затемненным фонариком. Видишь перед собой только на шаг.
     - Я ведь буду ужасным мужем.
     - Да, милый, разве я не знаю? Но, видишь ли, в нынешние времена  ни  от
чего нельзя требовать совершенства. В прежние времена, если что-нибудь  одно
было не так, то уж казалось, все пропало. Ну, а теперь до конца  наших  дней
будет иначе: если хоть что-нибудь одно так, как надо, то и славу богу.
     - Это очень напоминает беднягу Эмброуза в его китайском настроении.

     Бедняга Эмброуз переехал на запад. Лишь кишащая ширь Атлантики отделяла
его теперь от Парснипа. Он снял комнаты  в  небольшом  рыбацком  городке,  и
огромные морские валы бились о скалы под самыми его окнами. День проходил за
днем, а он абсолютно ничего не делал. Падение  Франции  не  встретило  почти
никакого отклика на этом отдаленном берегу.
     Вот  страна  Свифта,  Бэрка,  Шеридана,  Веллингтона,  Уайльда,  Т.  Э.
Лоуренса, думал он. Вот народ, некогда давший начало великой имперской расе,
чей гений ярко блистал на протяжении двух поразительных столетий  успехов  и
расцвета  культуры;  теперь  он  тихо  затворяется   в   своих   туманах   и
отворачивается от мира,  девиз  которого  -  борьба  и  действие.  Блаженные
островитяне, думал Эмброуз,  благодушные,  неинтересные  эскеписты,  которые
насмотрелись на золотые позументы и блеск свечей и уходят с  пира  до  того,
как  в  бледном  свете  зари  станет  видна  запятнанная  скатерть  и   лицо
подвыпившего шута!
     Он знал, что это не по нем;  глухой  кочевнический  инстинкт  в  крови,
вековое наследие бродяжничества и созерцательности не давали  покоя.  И  ему
представлялись не буруны Атлантики, а верблюды, возмущенно трясущие головами
на светлеющем небе, когда караван паломников просыпается для нового дневного
перехода.

     Старый Рэмпоул сидел в своей комфортабельной камере и повертывал  книгу
к свету, ловя последние отблески  угасающего  дня.  Он  был  сосредоточен  и
восхищен. В возрасте, когда люди в  большинстве  своем  стремятся  сохранить
старые, привычные радости, а не искать новых, - точнее  говоря,  в  возрасте
шестидесяти двух лет, - он вдруг открыл для  себя  прелести  развлекательной
литературы.
     В авторских списках их  фирмы  числилась  женщина,  за  которую  Бентли
всегда было немножко стыдно. Свои книги она подписывала "Рут Маунт  Дрэгон";
это был псевдоним, под которым  скрывалась  некая  миссис  Паркер.  Вот  уже
семнадцать лет подряд миссис Паркер каждый год выпускала  роман  о  домашних
перипетиях какой-нибудь семьи, каждый раз новой, вернее сказать, новой  лишь
по фамилии, так как при всех мелких различиях  в  композиции  и  фабуле,  по
существу, эти семьи ничем не отличались одна от  другой.  Однако  все  книги
миссис Паркер были отмечены печатью "обаяния". То это было  повествование  о
трех  дочерях  полковника,   живущих   в   стесненных   обстоятельствах   на
птицеводческой  ферме,   то   повествование   о   многообильном   семействе,
совершающем  круиз  по  Адриатике,  то  рассказ  о   докторе-молодожене   из
Хэмпстеда. Все комбинации и ситуации, могущие встретиться  в  жизни  верхней
прослойки среднего класса, методически эксплуатировались  миссис  Паркер  на
протяжении семнадцати лет,  но  "обаяние"  оставалось  неизменным.  Круг  ее
читателей был не особенно широк, но основателен; что касается, литературного
вкуса, его составляли люди, ушедшие от тех,  кому  просто  нравится  процесс
чтения, но отнюдь не приставшие к тем, кто  любит  одни  книги  и  не  любит
других. Рэмпоул знал миссис Паркер за автора, чье творчество было  не  вовсе
опустошительно для  его  кармана,  а  потому,  когда  новый  образ  жизни  и
созерцательные тенденции, которым он способствовал, побудили его взяться  за
чтение романов, он начал с нее и сразу же  перенесся  в  неведомый  ему  мир
совершенно очаровательных, достойных уважения людей, про которых он имел все
основания думать,  что  таких  не  существует  в  природе.  С  каждой  новой
страницей все более глубокое удовлетворение сходило на старого издателя.  Он
уже прочел десять книг и жадно предвкушал удовольствие, с каким перечтет их,
когда доберется до конца семнадцатой. Бентли  даже  пришлось  дать  обещание
привести к нему миссис Паркер в неопределенном будущем.  Тюремный  священник
также был почитателем ее таланта, и акции Рэмпоула сильно повысились,  когда
он раскрыл ее псевдоним. Он даже почти обещал священнику, что познакомит его
с ней, и не мог упомнить, чтобы когда-нибудь еще был так счастлив.

     Питер Пастмастер и смехотворно  молодой  полковник  нового  рода  войск
составляли в Брэттс-клубе список подходящих офицеров.
     - Похоже, большую часть времени на войне приходится  лоботрясничать,  -
сказал Питер. - Так, по крайней мере, будем лоботрясничать с друзьями.
     - Я получил письмо от человека, который утверждает, что  он  ваш  друг.
Некто Безил Сил.
     - Он тоже хочет к нам?
     - Да. Он подойдет?
     - Вполне, - ответил Питер. - Серьезная личность.
     - Ладно. Запишу его вместе  с  Аластэром  Трампингтоном,  будет  у  вас
вторым младшим офицером.
     - Ой, бога ради, не надо. Сделайте его офицером связи.

     - Вот видишь, я все о тебе знаю, - сказала Анджела.
     - Ты не знаешь одного, - отвечал Безил. - Если ты действительно  хочешь
еще раз остаться вдовой,  тогда  нам  лучше  поторопиться  с  женитьбой.  Я,
кажется, тебе еще не говорил, что меняю лавочку.
     - Что такое?
     - Это совершенно секретно.
     - Но почему?
     - Видишь ли, в военном министерстве за последнее  время  все  стало  не
так, как было. Не знаю почему, полковник Плам  разлюбил  меня.  Похоже,  ему
обидно, что я так нагрел его на "Башне из слоновой кости".  С  той  поры  мы
как-то с ним раздружились. Да и, знаешь  ли,  эта  лавочка  устраивала  меня
зимой, когда мы еще по-настоящему и не воевали. Ну,  а  теперь  она  мне  не
подходит. Теперь для мужчины есть  только  одно  серьезное  занятие  -  бить
немцев, и, пожалуй, мне это понравится.

     - Безил ушел из военного министерства, - сказала леди Сил.
     - Вот как, - сказал сэр Джозеф, и сердце  его  упало.  Вот  оно  опять.
Старая история. Пусть новости со  всех  концов  света  чрезвычайно  отрадны;
пусть у нас есть новое мощное  секретное  оружие  -  и,  бедный  болван,  он
действительно верил в то, что оно у  нас  есть,  -  пусть  он  сам  занимает
почетный, ответственный пост, - бедный болван шел в  тот  день  обсуждать  в
салонном кругу,  какие  хобби  можно  рекомендовать  служащим  подразделений
вьючно-гужевого транспорта, - пусть, пусть, пусть, но ему не уйти от Безила,
это  его  беспощадное  memento  mori  {Memento  mori  (латин.)  -  здесь   -
напоминание о смерти.}, и не будет ему с ним покоя. - Вот как, - сказал  он.
- Да, так, конечно
     - Он пошел в особые  отборные  части,  которые  сейчас  организуют.  Им
предстоят большие дела.
     - Он действительно уже там?
     - Ну да.
     - И я ничем не могу ему помочь?
     - Ах, Джо, дорогой,  вы  так  добры...  Нет.  Безил  все  устроил  сам.
Полагаю, ему очень помогло то, что он так  блестяще  зарекомендовал  себя  в
военном министерстве. Не всякий  молодой  человек  согласится  тянуть  лямку
скучной службы в учреждении, когда все ищут  дела  поувлекательней  -  взять
хотя бы глупую дочку Эммы Гранчестер с ее пожарной командой. И вот теперь он
вознагражден по заслугам. Не знаю, что именно они будут делать, но, как  мне
говорили, что-то очень лихое, и вполне возможно, они окажут решающее влияние
на исход войны.
     Омрачительный момент был позади. Сэр Джозеф, не перестававший улыбаться
во все время разговора, улыбался теперь с искренним довольством.
     - В воздухе носится что-то новое, - сказал он. - Я вижу это повсюду.
     И, бедный болван, на сей раз он был совершенно прав.