голой  стены прямо-таки удручает; почему же не
должен он удручать и Грегора, коль  скоро тот привык  к этой мебели и потому
почувст-вует себя в пустой комнате совсем заброшенным.
     -- И разве,-- заключила мать совсем тихо, хотя она и так Говорила почти
шепотом,  словно  не желая,  чтобы Грегор,  местонахождения которого  она не
знала, услыхал хотя бы звук ее голоса, а в том, что слов он не понимает, она
не  сомневалась,-- разве, убирая мебель, мы  не  пока-зываем, что  перестали
надеяться на какое-либо  улучшение  и  безжалостно предоставляем  его самому
себе?  По-моему, лучше всего постараться  оставить комнату такой  же, ка-кой
она была прежде, чтобы  Грегор, когда он к нам воз-вратится, не  нашел в ней
никаких перемен и поскорее забыл это время.
     Услыхав слова матери, Грегор подумал, что  отсутствие непосредственного
общения  с людьми  при однообразной жизни внутри семьи  помутило, видимо, за
эти  два  месяца  его  разум, ибо иначе  он  никак  не  мог  объяснить  себе
появившейся у него вдруг потребности оказаться в пустой комнате. Неужели ему
и  в  самом  деле  хотелось  превра-тить  свою  теплую,  уютно  обставленную
наследственной   мебелью  комнату   в  пещеру,  где  он,  правда,   мог   бы
беспрепятственно ползать во все стороны, но зато быстро и полностью забыл бы
свое человеческое прошлое? Ведь он и теперь уже был близок к этому, и только
голос  ма-тери, которого  он  давно  не слышал, его  встормошил.  Ни-чего не
следовало  удалять;  все  должно  было  оставаться  на  месте;  благотворное
воздействие мебели на его состоя-ние было необходимо; а  если  мебель мешала
ему бессмыс-ленно ползать, то это шло ему не во вред, а на великую пользу.
     Но сестра была, увы,  другого  мнения; привыкнув-- и не без основания--
при   обсуждении  дел  Грегора  высту-пать  в  качестве  знатока   наперекор
родителям,  она  и  сей-час  сочла  совет матери достаточным поводом,  чтобы
на-стаивать на удалении  не только сундука, но и  вообще всей  мебели, кроме
дивана,  без которого  никак  нельзя  было  обойтись.  Требование  это  было
вызвано,  конечно,  не   толь-ко  ребяческим  упрямством  сестры  и  ее  так
неожиданно  и так нелегко обретенной  в  последнее  время самоуверенно-стью;
нет,  она  и  в  самом деле  видела,  что  Грегору  нужно  много  места  для
передвижения, а мебелью, судя по всему, он совершенно  не пользовался. Может
быть,  впрочем,  тут   сказалась  и  свойственная  девушкам  этого  возраста
пыл-кость воображения,  которая всегда рада случаю  дать  себе волю и теперь
побуждала  Грету  сделать  положение  Гре-гора еще более  устрашающим, чтобы
оказывать  ему еще большие, чем  до сих пор, услуги. Ведь в  помещение,  где
были бы только Грегор да голые стены, вряд ли осме-лился бы  кто-либо, кроме
Греты, войти.
     Поэтому она не вняла совету матери,  которая, испыты-вая в этой комнате
какую-то неуверенность  и тревогу, вскоре  умолкла и принялась в  меру своих
сил  помогать сестре, выставлявшей сундук за  дверь. Без сундука  Грегор, на
худой конец, мог  еще обойтись,  но письменный  стол должен был остаться.  И
едва обе женщины, вместе  с сундуком, который они, кряхтя, толкали, покинули
комнату, Грегор высунул голову из-под дивана, чтобы найти способ осторожно и
по  возможности  деликатно вмешаться. Но на  беду  первой вернулась мать,  а
Грета, оставшаяся одна в соседней комнате, раскачивала, обхватив его обеи-ми
руками,  сундук,  который, конечно, так  и  не сдвинула с места. Мать  же не
привыкла к  виду  Грегора, она могла  даже заболеть,  увидев  его, и поэтому
Грегор  испуганно  попятился к другому краю дивана, отчего висевшая спе-реди
простыня  все  же  зашевелилась. "Этого  было  доста-точно,  чтобы  привлечь
внимание матери. Она останови-лась, немного постояла и ушла к Грете.
     Хотя  Грегор  все  время  твердил  себе,   что  ничего  осо-бенного  не
происходит   и  что   в  квартире   просто  перестав-ляют  какую-то  мебель,
непрестанное хождение женщин,  их негромкие возгласы,  звуки  скребущей  пол
мебели-- все это, как  он вскоре признался  себе, показалось ему  огром-ным,
всеохватывающим переполохом; и,  втянув голову. прижав ноги  к  туловищу,  а
туловищем  плотно  прильнув к  полу,  он вынужден был  сказать себе,  что не
выдержит  этого долго. Они опустошали его комнату, отнимали у не-го все, что
было ему дорого; сундук,  где лежали его лоб-зик и другие  инструменты,  они
уже вынесли;  теперь они двигали  успевший  уже  продавить паркет письменный
стол, за которым он готовил уроки, учась в торговом, в реальном и даже еще в
народном училище,-- и ему было  уже некогда вникать  в добрые намерения этих
женщин, о  существовании которых он, кстати, почти забыл, ибо  от  усталости
они работали уже молча и был слышен только тяжелый топот их ног.
     Поэтому  он выскочил из-под  дивана -- женщины были  как раз в  смежной
комнате,  они  переводили  дух,  опершись  на  письменный стол,--  четырежды
поменял  направление  бега, и  впрямь  не  зная, что  ему  спасать в  первую
очередь, увидел особенно заметный на  уже пустой стене портрет дамы в мехах,
поспешно вскарабкался на него  и прижался  к стеклу, которое, удерживая его,
приятно  охлаждало  ему  живот.  По крайней  мере  этого  портрета,  целиком
закрыто-го теперь Грегором,  у него наверняка не  отберет никто. Он повернул
голову к двери гостиной, чтобы увидеть женщин, когда они вернутся.
     Они отдыхали не очень-то долго и уже  возвращались;  Грета  почти несла
мать, обняв ее одной рукой.
     -- Что же мы  возьмем теперь? -- сказала Грета и оглянулась. Тут взгляд
ее  встретился  со  взглядом  висев-шего  на   стене  Грегора.  По-видимому,
благодаря присут-ствию матери сохранив  самообладание, она склонилась к ней,
чтобы помешать ей обернуться, и сказала-- сказала, впрочем, дрожа и наобум:
     -- Не возвратиться ли  нам  на минутку в гостиную? Намерение Греты было
Грегору  ясно-- она хотела уве-сти мать  в безопасное место, а потом согнать
его со сте-ны. Ну что ж, пусть попробует! Он сидит  на портрете и не  отдаст
его. Скорей уж он вцепится Грете в лицо.
     Но слова Греты  как раз и встревожили мать,  она  от-ступила в сторону,
увидела огромное бурое пятно на цве-тастых обоях, вскрикнула, прежде  чем до
ее    сознания   по-настоящему    дошло,   что    это   и    есть    Грегор,
визгливо-прон-зительно: "Ах, боже мой,  боже мой!"-- упала  с раскину-тыми в
изнеможении руками на диван и застыла.
     -- Эй, Грегор! -- крикнула сестра, подняв кулак и сверкая глазами.
     Это были первые после случившегося с ним превра-щения слова, обращенные
к  нему непосредственно. Она  побежала в  смежную  комнату  за какими-нибудь
каплями, с  помощью которых можно  было  бы привести в  чувство мать; Грегор
тоже хотел  помочь матери-- спасти портрет  время еще было; но Грегор прочно
прилип  к  стеклу  и на-силу от него оторвался; затем он  побежал в соседнюю
комнату, словно мог дать сестре  какой-то совет,  как в  прежние времена, но
вынужден  был  праздно  стоять поза-ди  нее;  перебирая разные пузырьки, она
обернулась и испугалась;  какой-то пузырек упал на  пол и разбился;  осколок
ранил  Грегору лицо,  а  его  всего обрызгало ка-ким-то едким лекарством; не
задерживаясь долее,  Грета взяла столько пузырьков, сколько могла захватить,
к побе-жала  к матери;  дверь она захлопнула ногой. Теперь Гре-гор  оказался
отрезан  от матери, которая по его вине была, возможно,  близка к смерти; он
не  должен  был от-крывать дверь, если не хотел  прогнать  сестру, а  сестре
следовало находиться с матерью;  теперь ему ничего  не оставалось, кроме как
ждать;  и, казнясь раскаянием и тревогой, он  начал  ползать,  облазил  все:
стены, мебель  и  потолок --  и наконец, когда  вся  комната уже завертелась
вокруг него, в отчаянии упал на середину большого стола.
     Прошло несколько мгновений. Грегор без сил лежал на столе,  кругом было
тихо,  возможно,  это  был  добрый  знак. Вдруг раздался  звонок.  Прислуга,
конечно, запер-лась у себя в кухне, и открывать пришлось Грете. Это вернулся
отец.
     -- Что случилось?-- были его  первые слова; должно быть, вид Греты  все
ему  выдал. Грета отвечала глухим голосом, она,  очевидно, прижалась лицом к
груди отца:
     -- Мама упала в обморок, но ей уже лучше. Грегор вырвался.
     -- Ведь я же  этого ждал,-- сказал отец,-- ведь я же вам всегда об этом
твердил, но вы, женщины, никого не слушаете.
     Грегору было ясно, что отец, превратно истолковав слишком скупые  слова
Греты, решил, что Грегор пустил в ход силу. Поэтому теперь Грегор должен был
попытаться как-то смягчить  отца, ведь  объясниться с  ним у него не было ни
времени,  ни  возможности. И подбежав к двери своей  комнаты,  он прижался к
ней,  чтобы  отец, войдя  из передней,  сразу  увидел,  что  Грегор исполнен
готовности немедленно вернуться к себе и что не нужно, следова-тельно, гнать
его назад, а достаточно просто отворить дверь-- и он сразу исчезнет.
     Но отец был не в том настроении, чтобы замечать по-добные тонкости.
     --  А!  -- воскликнул он,  как  только вошел, таким то-ном,  словно был
одновременно зол и рад. Грегор  отвел голову от двери  и поднял ее навстречу
отцу.  Он никак  не представлял себе  отца  таким,  каким сейчас увидел его;
правда, в  последнее время, начав ползать  по всей  комна-те, Грегор уже  не
следил, как прежде, за  происходившим  в квартире  и теперь,  собственно, не
должен был удив-ляться никаким переменам.  И все же, и все же -- неужели это
был  отец?  Тот самый  человек, который прежде устало  зарывался в  постель,
когда  Грегор  отправлялся  в  деловые  поездки; который  в вечера  приездов
встречал его  дома  в халате и,  не  в  состоянии  встать  с  кресла, только
припод-нимал руки в знак радости; а во  время редких  совмест-ных прогулок в
какое-нибудь  воскресенье или  по  большим праздникам в  наглухо застегнутом
старом пальто, осторож-но выставляя  вперед костылик, шагал между Грегором и
матерью,-- которые и сами-то двигались медленно,-- еще чуть-чуть  медленней,
чем они,  и если хотел  что-либо  ска-зать, то почти  всегда останавливался,
чтобы собрать  около  себя своих  провожатых.  Сейчас  он  был довольно-таки
осанист; на  нем был строгий синий мундир с золотыми пуговицами, какие носят
банковские  рассыльные;  над высоким тугим воротником нависал жирный двойной
подбородок; черные глаза глядели из-под кустистых бровей внимательно и живо;
обычно растрепанные, седые волосы были безукоризненно причесаны на пробор  и
напомажены.  Он бросил  на  диван, дугой через  всю комнату, свою  фуражку с
зо-лотой монограммой  какого-то, вероятно, банка и, спрятав руки  в  карманы
брюк,  отчего  фалды  длинного его  мунди-ра  отогнулись назад, двинулся  на
Грегора  с искаженным  от злости  лицом. Он, видимо,  и  сам  не  знал,  как
посту-пит; но он необычно высоко поднимал ноги, и Грегор поразился огромному
размеру его  подошв. Однако Грегор не стал мешкать, ведь он же с первого дня
новой своей жизни знал, что отец считает единственно правильным относиться к
нему с  величайшей  строгостью. Поэтому он  побежал от отца, останавливаясь,
как  только отец оста-навливался, и  спеша вперед, стоило лишь  пошевелиться
отцу.  Так  сделали   они  несколько   кругов  по  комнате  без   каких-либо
существенных происшествий, и так как дви-гались они  медленно, все это  даже
не походило на пресле-дование. Поэтому Грегор  пока оставался на полу, боясь
к  тому  же, что  если он вскарабкается  на  стену или  на  потолок, то  это
покажется отцу  верхом наглости. Однако Грегор чувствовал,  что даже и такой
беготни он  долго не  выдержит; ведь  если  отец  делал  один  шаг,  то ему,
Грегору,  приходилось  проделывать за это  же время  бесчис-ленное множество
движений. Одышка становилась  все ощутимее, а ведь на его легкие нельзя было
вполне полагаться и прежде. И вот, когда он, еле волоча ноги и едва открывая
глаза, пытался  собрать все силы  для бегства  не  помышляя в отчаянии ни  о
каком другом способе  спа-сения и уже почти забыв, что может воспользоваться
стенами,  заставленными   здесь,   правда,  затейливой  резной  мебелью   со
множеством  острых  выступов и зубцов,-- вдруг совсем  рядом  с  ним упал  и
покатился  впереди него какой-то брошенный сверху  предмет. Это было яблоко;
вдогонку за первым тотчас же полетело второе;  Грегор  в ужасе  остановился;
бежать дальше было бессмысленно, ибо отец решил бомбардировать его яблоками.
Он  напол-нил  карманы  содержимым стоявшей  на  буфете вазы  для фруктов  и
теперь,  не  очень-то  тщательно целясь, швырял одно  яблоко за другим.  Как
наэлектризованные,  эти  ма-ленькие  красные  яблоки   катались  по  полу  и
сталкивались друг  с  другом. Одно  легко брошенное  яблоко  задело  Грегору
спину, но скатилось, не причинив  ему  вреда.  Зато  другое,  пущенное сразу
вслед, накрепко застряло в спине у Грегора. Грегор хотел  отползти подальше,
как  будто  перемена  места  могла унять внезапную  невероятную боль; но  он
почувствовал себя  словно бы  пригвожденным  к  по-лу  и  растянулся,  теряя
сознание. Он успел увидеть толь-ко, как  распахнулась дверь его комнаты  и в
гостиную, опережая кричавшую что-то сестру, влетела мать в ниж-ней рубашке--
сестра раздела  ее, чтобы облегчить ей ды-хание во время обморока; как  мать
подбежала к отцу и с нее,  одна за другой, свалились на пол развязанные юбки
и  как она, спотыкаясь о юбки,  бросилась отцу  на  грудь  и,  обнимая  его,
целиком слившись  с  ним,-- но тут  зрение  Грегора уже  отказало,-- охватив
ладонями затылок отца, взмолилась, чтобы он сохранил Грегору жизнь.

        3
     Тяжелое ранение, от которого Грегор страдал  более месяца (яблоко никто
не  отважился удалить,  и оно  так  и  осталось  в теле наглядной памяткой),
тяжелое это  ране-ние напомнило, кажется, даже  отцу,  что, несмотря на свой
нынешний плачевный и омерзительный облик, Грегор все-таки  член семьи, что с
ним нельзя обращаться как с вра-гом, а нужно во имя семейного долга подавить
отвраще-ние и терпеть, только терпеть.
     И  если из-за своей раны  Грегор навсегда,  вероятно.  утратил  прежнюю
подвижность  и  теперь, чтобы пересечь  комнату, ему,  как старому инвалиду,
требовалось  несколь-ко  долгих-предолгих  минут  --  о том,  чтобы  ползать
ввер-ху, нечего  было и  думать,-- то за  это ухудшение своего состояния  он
был, по его мнению, вполне вознагражден тем, что под вечер всегда отворялась
дверь гостиной, дверь, за которой он начинал  следить часа за два  до этого,
и,  лежа в  темноте  своей  комнаты,  не видимый из гостиной, он мог  видеть
сидевших  за  освещенным  столом  родных  и слушать их речи, так сказать,  с
общего разре-шения, то есть совершенно иначе, чем раньше.
     Это  были,  правда,  уже не  те  оживленные беседы  преж-них времен,  о
которых Грегор всегда с тоской вспоминал в каморках  гостиниц,  когда падал,
усталый,  на  влажную  постель.  Чаще всего бывало  очень тихо. Отец  вскоре
пос-ле  ужина  засыпал  в  своем кресле;  мать и  сестра  стара-лись хранить
тишину; мать, сильно нагнувшись вперед, ближе к свету, шила тонкое белье для
магазина  готового  платья;   сестра,  поступившая  в  магазин  продавщицей,
за-нималась по вечерам стенографией и французским языком, чтобы, может быть,
когда-нибудь  позднее добиться  луч-шего  места.  Иногда отец просыпался  и,
словно  не заметив,  что спал, говорил матери: "Как ты  сегодня  опять долго
шьешь!"--  после  чего тотчас  же засыпал  снова,  а  мать и  сестра  устало
улыбались друг другу.
     С   каким-то  упрямством  отец  отказывался   снимать  и   дома   форму
рассыльного;  и  в то время как его  халат без пользы висел на  крючке, отец
дремал на своем месте со-вершенно одетый, словно всегда был готов к службе и
даже  здесь только  и ждал  голоса  своего  начальника.  Из-за  этого  его и
поначалу-то не  новая  форма, несмотря на  за-боты матери и сестры, утратила
опрятный вид, и Грегор, бывало, целыми вечерами глядел  на эту хоть и сплошь
в пятнах, но  сверкавшую неизменно  начищенными пуговицами одежду, в которой
старик весьма неудобно и все же спокойно спал.
     Когда  часы  били  десять, мать  пыталась  тихонько  раз-будить отца  и
уговорить  его лечь в постель, потому что  в кресле  ему не удавалось уснуть
тем крепким  сном, в  котором  он, начинавший  службу  в шесть часов, крайне
нуждался. Но из  упрямства,  завладевшего  отцом  с  тех  пор,  как  он стал
рассыльным,  он  всегда  оставался за  сто-лом,  хотя, как правило,  засыпал
снова, после чего  лишь с величайшим трудом удавалось убедить его перейти из
кресла в кровать.  Сколько ни уговаривали его  мать и  се-стра, он не меньше
четверти часа медленно качал головой, не открывая глаз и не поднимаясь. Мать
дергала его за рукав, говорила ему на ухо ласковые слова, сестра отры-валась
от  своих  занятий, чтобы помочь матери, но на отца  это  не действовало. Он
только еще глубже  опускался в кресло.  Лишь  когда женщины  брали  его  под
мышки, он  открывал  глаза, глядел  попеременно то на мать,  то та се-стру и
говорил: "Вот она, жизнь. Вот  мой покой на старо-сти  лет". И, опираясь  на
обеих женщин,  медленно, словно не мог справиться с весом собственного тела,
поднимался, позволял  им довести себя до  двери, а дойдя до нее, ки-вал  им,
чтобы они удалились, и  следовал уже самостоя-тельно дальше,  однако  мать в
спехе бросала шитье, а сестра -- перо, чтобы побежать за отцом и  помочь ему
улечься в постель.
     У  кого  в  этой  переутомленной  и  надрывавшейся  от   тру-дов  семье
оставалось время печься о Грегоре больше, чем то было безусловно необходимо?
Расходы на  хозяйство  все  больше  сокращались;  прислугу  в  конце  концов
рас-считали; для самой тяжелой работы приходила теперь по утрам и по вечерам
огромная костистая женщина с седы-ми развевающимися волосами; все остальное,
помимо  своей  большой  швейной  работы,  делала  мать.   Приходи-лось  даже
продавать   семейные   драгоценности,  которые  мать  и  сестра   с  великим
удовольствием надевала прежде в торжественных случаях,--  Грегор узнавал  об
этом по вечерам, когда все обсуждали вырученную сумму. Больше всего, однако,
сетовали всегда на то, что эту слишком большую по теперешним обстоятельствам
квартиру нельзя  покинуть,  потому что неясно,  как переселить  Грегора.  Но
Грегор понимал, что переселению мешает не только забота о нем, его-то  можно
было  легко перевезти  в  ка-ком-нибудь  ящике  с  отверстиями  для воздуха;
удержива-ли семью от перемены квартиры главным образом  полная безнадежность
и мысль о том, что с ними стряслось такое несчастье,  какого ни с кем  из их
знакомых и родственни-ков никогда не  случалось. Семья  выполняла решительно
все,  чего  требует  мир  от  бедных  людей,  отец  носил  завт-раки  мелким
банковским служащим,  мать надрывалась  за шитьем  белья  для  чужих  людей,
сестра, повинуясь поку-пателям, сновала за прилавком, но на большее у них не
хватало сил. И рана на спине  Грегора  каждый раз  начи-нала  болеть заново,
когда мать и сестра, уложив отца, возвращались в гостиную, но не  брались за
работу,  а  садились  рядом, щека к щеке;  когда  мать,  указывая на комнату
Грегора,  говорила  теперь:  "Закрой  ту  дверь,  Грета"--  и  Грегор  опять
оказывался в темноте, а женщины за стеной вдвоем проливали слезы или сидели,
уставясь в одну точку, без слез.
     Ночи и дни Грегор проводил почти  совершенно без  сна. Иногда он думал,
что .вот откроется дверь и он сно-ва, совсем как прежде, возьмет в свои руки
дела  семьи; в мыслях его после долгого перерыва вновь появлялись хо-зяин  и
управляющий,   коммивояжеры  и   ученики-мальчики   болван-дворник,  два-три
приятеля из  других фирм,  гор-ничная  из  одной  провинциальной гостиницы--
милое ми-молетное воспоминание,  кассирша  из одного  шляпного ма-газина, за
которой  он  всерьез,  но слишком  долго  ухажи-вал,--  все  они  появлялись
вперемежку  с