Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
если вам очень интересно.
- Да, интересно. В особенности, когда я опять вижу сейчас гусара,
который ходит перед подъездом театра и поджидает вас. И это уже другой
гусар. Это начинает меня беспокоить. Вы очень молоды и неопытны... Я
чувствую за вас ответственность перед... перед...
Леля засмеялась:
- Да ведь это Илюша Нисветаев!.. А перед кем вы чувствуете
ответственность?
- Перед вашими родителями, если они у вас есть. Нет? Ну хотя бы перед
вашими родными...
- Значит, перед теткой Лушей, она у меня одна.
- Перед теткой Лушей. И вообще безразлично, почему человек чувствует
ответственность! Я чувствую - и все. Он пойдет вас провожать?
- Наверное, потащится.
- Я пойду с вами. Познакомьте меня с ним.
- Ну и чудак вы все-таки, - сказала Леля. - Я же вам говорю, что это
просто Илюшка. Еще знакомить! Смех!
Розовощекий адъютантик командующего, Нисветаев, с девичьей талией, с
его мальчишеской страстью к пистолетам, нашивкам и значкам, славился
безрассудной храбростью при выполнении боевых поручений, постыдной
слабостью к сладкому и в особенности к меланхоличным провинциальным
девицам, в которых он влюблялся при самых неподходящих обстоятельствах с
поразительной быстротой и переменным успехом.
В Лелю он влюбился сразу же и, остановив в коридоре штаба, деловито
сказал:
- Ты подумай, такое суровое, грозное время, совсем неподходящее для
нежных чувств, а я в тебя влюбился, как какой-нибудь безумец. Вот ирония
судьбы, верно?
- Бывают же такие случаи, - с неопределенным выражением сочувствия,
серьезно вздохнула Леля.
- Насмешка! Ведь жизнь наша коротка. Цветы надо срывать, пока они еще
свежи!.. А что я, неправду говорю? Факт. Живем мы один только раз. Мы
заняты всякой прозой жизни и не обращаем внимания, что благоухают цветы и
каждая былинка в природе, все зовет нас к любви. Чего нам ждать? Пойдем
вечером в парк.
- Здорово. И действует?
- Не понимаю этого вопроса.
- Ну, спрашиваю, действуют эти былинки и всякое садоводство?
Жеребятина-то эта?
- На нежных девичьих устах и такие фельдфебельские приговорки! -
печально сказал Нисветаев.
- Что же не отвечаешь? Действуют на твоих барышень?
- Ну, как когда... Раз на раз не приходится, - нехотя сознался
Нисветаев. - Хотя в общем жаловаться нельзя... Но тебе-то я говорю от всей
искренности моих нерастраченных чувств.
- Илюша, - сказала Леля, - ты же неглупый малый. Не представляй из
себя Петрушку.
Нисветаев почернел как туча. Еле выдавливая слова, обидчиво сказал:
- А что, я их сам придумываю, что ли? Виноват я, раз им нравится? А
нравится, так мне что? Пожалуйста! Я еще много знаю... - Он криво улыбнулся
и с робкой надеждой спросил: - А тебе как нравится?
Леля протянула руку, легонько и дружелюбно потрепала его по плечу.
- Ах, вот как? Ты мне предлагаешь дружбу? - Он рассмеялся
саркастическим смехом. - Дружба между мужчиной и женщиной! Ну, я не
мальчик! - Он чопорно козырнул и ушел твердым шагом, не оглянувшись.
На другой день в том же коридоре он опять остановил Лелю и бодро
сказал:
- Ты не обращай внимания, что там я тебе говорил. Чепуха! Да и ты дала
мне прикурить! Но ведь вон как интересно получается, теперь-то я в тебя
правда влюбился! Да нет, ты на меня не махай руками, я тебе только к тому,
как другой раз интересно получается... - Добродушно и недоуменно улыбаясь,
он пожал плечами и ушел, покачивая головой.
Потом как-то он вдруг принес и разложил молча перед ней восемь
фотографий своих девиц: барышня, облокотившаяся на обломок античной колонны
у провинциального фотографа; длиннолицая девица с челкой, вырезанная из
семейной фотографии так, что сбоку виднелось чье-то плечо и торчал острый
конец уса; несколько бледно-желтых фотографий, отклеенных от старых
удостоверений; и одна на картоне: пухленькая девушка с обнаженным плечом и
раскрашенной розой в зубах.
- И все это я могу сию минуту сжечь! - сказал Нисветаев. - Хочешь?
- Вот эта мне нравится, - показала Леля на маленькую, бледно-желтую
девчоночку в шапочке.
Нисветаев просиял:
- Ты считаешь?.. Да, верно, самая лучшая. А эти что! Ну, как решаешь?
Жечь?
- Да жалко, сколько хлопот собирать было? Подумай!
- Ну... не то чтобы уж очень... А конечно все-таки. Ну, пусть лежат!
И, собрав их в одну пачку, бережно спрятал в боковой карман.
С тех пор у них сделались простые отношения, легкие и шутливые. Они
обедали вместе в штабе, а иногда он провожал Лелю через весь город к старой
учительнице.
Так и теперь он пришел к театру, чтобы пройтись вместе с Лелей, и
увидел, как она выходит из подъезда в сопровождении величественно
опирающегося на свою дубину Кастровского.
Они пошли втроем. Леля сразу спросила:
- Ну, как жизнь, Илюша? Коротка?
- Коротковата! - охотно отозвался он на привычную шутку. - Живем-то
небось один раз!
- Ирония судьбы! - вздохнула Леля, и они оба с Нисветаевым
расхохотались.
- Что? О чем вы говорите? - подозрительно допытывался Кастровский.
- Был у нас один знакомый, это мы про него! - смеялась Леля.
Денис Кириллович встретил их в палисаднике. Повязанный женским
передником, он, сидя на низенькой скамеечке, полол грядку моркови.
- Пожалуйста, заходите все, не стесняйтесь, - радушно сказал он. - Мы
привыкли, что к нам заходят незнакомые, это ничего, мы очень рады. Я сейчас
поставлю самовар!
Старая учительница согласилась поиграть на пианино. Все слушали:
Кастровский, полузакрыв глаза, иногда дирижируя двумя пальцами, Нисветаев,
терпеливо борясь со скукой, а Леля, поглощенная слушанием, чувствовала себя
так, точно вплывала в необозримый океан звуков, изумляясь и почти пугаясь
его волнующей, властной силы.
За чаем, среди общей болтовни, Нисветаев, с удивлением узнав, что
Колзаков квартировал в этом доме, сейчас же бросился с жаром рассказывать
всю историю с танком. Только досказав все до конца, он заметил, что старики
ее давно знают.
- Это я рассказала, - объяснила Леля.
- Правда, замечательно? - добавила учительница. - Мы уже обсуждали это
с Лелей. Вы знаете, ведь это Колзаков нас и познакомил.
"Ах, вот оно что!" - подумал Нисветаев. Он понимающе и горько
усмехнулся, опустив глаза.
- Ты что? - спросила его Леля, когда они уходили.
Не отвечая, Нисветаев положил руку ей на плечо и на минуту тихонько
сжал.
Ночи, дни, опять ночи. Часто трудно вспомнить, что было вчера, что
неделю назад, что произошло раньше, что позже.
В парке перестала по вечерам играть музыка - оркестр ушел на фронт.
Ушла инженерная рота, армейский эскадрон конной разведки, разношерстная
хозкоманда.
Все штабные работники занимались военной подготовкой на пустыре,
учились делать перебежки, и Леля, поборов ужас, к собственному удивлению,
научилась стрелять из тяжелого французского пулемета "Шош", палившего
крупными патронами с оглушительным грохотом.
Город пустел. Участились поджоги. Точно сами собой на стенах возникали
белогвардейские листовки, написанные отрывистыми командными фразами
приказов, с подписью: генерал-лейтенант Сластенин.
Каждое утро на полутемной сцене Леля произносила заученные слова,
запоминала, когда надо повернуться, перейти на другое место или упасть с
ящика, изображавшего баррикаду. А ночью лоснящийся Пономарев вызывал ее в
кабинет командующего армией, где стояла койка с серым одеялом, - все
работники штаба были теперь на казарменном положении.
Трудно было поверить, что только сейчас вокруг нее были Дагмаровы,
Маврикий, Павлушин - и вот она уже в кабинете Беляева, и он сидит перед ней
- сутулый, вытянув длинные ноги в защитных галифе, начисто лысый, - Леле
казалось, что он совсем не похож на военного, хотя знала, что он военспец,
кадровый царский офицер в прошлом.
Очень часто тут же в кабинете собиралась на заседания Особая тройка
Ревтрибунала фронта, недавно присланная в город для борьбы с
контрреволюцией. Председатель - Меловой, красивый, с тонкими губами,
властный и самоуверенный, с точеным профилем красавца, знающего свою
красоту и презирающего ее. Он хорошо говорил и диктовал без единой ошибки
самые сложные постановления и донесения.
Вторым был татарин Баймбетов, круглолицый, с карими женственными
глазами, с лицом, изрытым оспой. Он все больше молчал, может быть, потому,
что с некоторым затруднением говорил по-русски.
Третьей была Сазонова - женщина со странно смуглым лицом, каким-то
по-домашнему невозмутимо спокойным, даже на заседаниях тройки. В ней ясно
была видна какая-то внутренняя опрятность, прибранность. Леля думала: вот
бывают такие хозяйки, которым все удается: хлеб испечен хорошо, все убрано,
вымыто, и муж смирный, и дети веселы и ласковы, и дом весь в порядке до
самого дальнего угла. Так же вот у Сазоновой в ее жизни, все на своем
месте, никакой путаницы и никакой паутины по углам. И каждому это как
сквозь чистое окошко видно.
Этой ночью они все трое пришли в кабинет Беляева. Как всегда, Меловой
первым, за ним Баймбетов, а позади всех - неторопливая, спокойно
озабоченная, в своем домашнем платье - Сазонова.
- Какая связь с центром? - спросил, входя, Меловой.
- Связи больше нет. Телеграфист с Лузовой последним передал, что
казаки ворвались на платформу.
Меловой расстегнул карман френча, достал и развернул сложенную
бумажку.
- У вас, значит, эти последние новости по телеграфу. А у них уже
листовки расклеены по городу. Послушайте: "Унтер-офицеры Русской армии!
Нашими частями занята станция Лузовая. До меня дошло: большевики-коммунисты
собираются вас мобилизовать. Разрешаю: оружие у комиссаров брать - и
приказываю: немедленно переходить на нашу сторону. Тех, кто забудет долг
присяги, - повешу! Генерал-лейтенант Сластенин". Вот как они работают,
товарищ командарм, а мы не можем до сих пор кончить дело с разбежавшимся
Саргородским полком.
- Им назначен последний срок явки на сборный пункт. Неявившихся будем
ловить, как дезертиров.
- А где ловить? - спросил Меловой. - По окрестным хуторам, по
пустырям, по базарам? Поштучно будем ловить, когда фронту позарез сейчас
каждая рота! Упустили, потеряли управление, а теперь - ловить.
- Что же делать? - развел руками Беляев.
- Ловить! Будем ловить. Теперь уж нечего делать! С позором расстреляем
для острастки первых десятка два, образумятся, когда почувствуют твердую
руку. От товарища Невского никаких сведений?
- Он, видимо, не считает нужным поддерживать постоянный контакт.
Сообщил, что проводит митинги по уездам, началась мобилизация. Надеется на
успех. Мы с ним не сходимся во мнениях. Я считал, что мобилизовать унтеров
в такой обстановке рискованно, а может быть, и пагубно. А теперь вот
видите, что получается.
Сазонова, поправляя у себя на шее воротничок платья, тихо сказала:
- Приказ о мобилизации в Красную Армию бывших унтер-офицеров не от
Невского, а из Москвы.
- Мы не обсуждаем приказов. В спокойных тыловых губерниях все пройдет
нормально. А здесь, в условиях отступления, а может быть окружения, в
условиях готовящегося в городе мятежа, мы на свою ответственность соберем в
городе несколько сотен царских унтер-офицеров с оружием. Здесь нам самим
нужно принимать решение по обстановке.
- И все-таки мы обсуждаем? - раздраженно спросил Меловой. -
Мобилизация уже идет на полный ход? Значит, нечего о ней и говорить. Я
допрашивал сегодня перебежчиков из разных уездов, они в один голос твердят,
что у белых сильная агентура среди мобилизованных унтеров. Большие группы
готовы примкнуть к мятежу. И мятеж якобы должен начаться, когда унтера
будут в городе с оружием.
- Ай, темный человек, - сказал Баймбетов. - Ай, темный!
- Все перебежчики темные люди, - согласился Меловой. - Я ни одному не
верю. Мы все сопоставляем, чтобы прийти к выводу.
- Это верно говоришь, - поспешил согласиться Баймбетов.
- Сначала мы должны так или иначе покончить с вопросом о старгородцах,
- жестко сказал Меловой. - А пока они тут бродят вокруг да около, подсылают
делегатов и митингуют, никаких унтеров в город вводить нельзя.
- Правильно, - дважды резко мотнул головой Беляев. - Правильно!
- Мы срочно должны предупредить товарища Невского об обстановке в
городе. Сообщить: мы категорически настаиваем, чтоб он не направлял унтеров
в город, разве небольшими партиями, человек по пятьдесят, и, конечно, без
оружия, чтобы мы могли их проверить.
- А что значит: унтера? Вчерашние фронтовые солдаты. Они прошли через
революцию. Есть у нас основания им так не доверять?
- Товарищ Сазонова, - не оборачиваясь, сказал Меловой, - так ставить
вопрос нельзя. У нас есть основания им доверять? Вот что ты спроси! -
Сазонова молчала, а он добавил: - Товарищ Беляев прав: в нормальной,
спокойной обстановке мы бы их проверили, организовали, отсеяли враждебные
элементы, и они пошли бы с нами. А сейчас пусти сюда батальон унтеров, и
город в их руках окажется. И один черт знает, что у них на душе. Сколько
унтеров сейчас у белых в армии исправно воюют против нас? Машинистка
готова?.. Продиктуем сейчас письмо товарищу Невскому, одновременно доложим
о положении в центр.
- Связи нет, - напомнил Баймбетов.
- Конная связь сработает, - сказал Беляев.
Меловой начал первую фразу. Машинка застучала, поспевая следом за
словами; каретка побежала, торопливо постукивая... Для Лели пошла еще одна
из многих путающихся в памяти ночей.
Были еще дни, и были ночи, неотличимые, не оставившие памятного следа,
и еще одна ночь, которая уже совсем кончилась, когда на рассвете в штабе
поднялась тревога. Дежурный взвод с топотом пробежал коридорами. В окнах
устанавливали пулеметы, кричали, надрываясь, телефонисты, вызывая
пригородные посты охранения. Нисветаев, радостно оживленный, носился,
распоряжаясь, а Пономарев один в пустой канцелярии, шмыгая носом, аккуратно
строчил, обняв левой рукой винтовку.
Потом все затихло, как будто успокоилось, только по тому, что конные
ординарцы из штаба и к штабу скакали через площадь бешеным карьером,
чувствовалось, что происходит что-то тревожное.
Леля печатала под диктовку Баймбетова. В кабинете было шумно, а
Баймбетов диктовал вполголоса, наклоняясь к самой машинке, и то и дело
говорил Леле: "Когда я говорю неправильный, ты пиши правильный,
понимаешь?.."
В дверях появился испуганно-радостный Нисветаев и почему-то
необыкновенно громко выкрикнул:
- Комбатр Колзаков прибыл. Прикажете?
Все разом замолчали. Несколько человек поспешно вышли из кабинета,
вошел Колзаков, и Леля встретилась на минуту с ним глазами:
весело-торжествующими, как ей показалось.
- Разрешите докладывать? - спросил он, козырнув Беляеву. В комнате,
ему казалось, много посторонних.
- Ну, - нетерпеливо сказал Беляев.
Колзаков, ожидавший, видно, другого, чуть запнулся, с удивлением
вглядываясь в лицо командарма.
- Первая мобилизованная рота унтеров... рота мобилизованных бывших
унтер-офицеров прибыла... - Он недоуменно смотрел на выражение лица Беляева
и еще раз сбился. - По приказанию военкомарма товарища Невского... в
составе трехсот шести штыков. Размещена в казармах, по приказанию...
- Товарищ Колзаков, - перебивая и морщась от раздражения, отмахнулся
Беляев, - вы это бросьте! Мы и так знаем, что вы бывший унтер-офицер, и
нечего перед нами щеголять этой унтерской рапортовкой. Отвечайте на
вопросы. При входе в город вас охранение остановило?
- Остановило, - медленно, точно постепенно приходя в себя, ответил
Колзаков. - Я начальнику объяснил, что веду колонну по приказанию
военкомарма, и он нас пропустил.
- Уговорил, значит! - обращаясь к Беляеву, вставил Меловой.
- Хорошо. Я вам послал навстречу командира, я он вам передал мой
приказ. Почему вы его не выполнили?
- Товарищ командующий армией, я объясню. Завернуть колонну и отвести
ее на Огородную улицу у меня не имелось никакой возможности. Товарищ
Невский от имени советской власти дал слово прямо на митинге, при всем
народе, что сборный пункт никак не будет на Огородной. И мне приказал -
прямо в казармы. Опозорить слово товарища Невского мне невозможно. А если
бы я и решился, то, полагаю, мобилизованные за мной бы не пошли.
- Значит, взбунтовались бы? - небрежно спросил Меловой. - Такие у них
настроения?
Колзаков, не глядя в его сторону, стиснул зубы так, что побелели
скулы.
- Я ничего про них не говорю. Я говорю за себя. Я их вел семьдесят
верст форсированным маршем с обещанием и приказом - в казармы! И я обмануть
их не мог. Можете с меня и взыскивать!
- Так... дискуссия в боевой обстановке, - констатировал Меловой и
закурил.
- Мобилизованные готовы хоть завтра на фронт, - сказал Колзаков.
- Значит, - громко и властно вступая в разговор, сказал Меловой, - он
хочет нас уверить, что все эти унтера этакие стопроцентные сознательные
революционеры без страха и колебаний. Так?
Колзаков медленно повернулся к нему и даже вроде поискал глазами: кто
это там к нему обращается, и, будто никого не обнаружив, снова повернулся
лицом к командующему.
- К вам обращается председатель Особой тройки Ревтрибунала, отвечайте!
- нервно сказал Беляев.
Меловой продолжал:
- Почему же эти самые унтера до сих пор сидели у себя по избам, если
они так хотят сражаться за революцию?
Колзаков слегка пожал плечами:
- Спросите сами... Я думаю, не звали их, вот и сидели. А позвала
советская власть - пошли... А может, белые были далеко, они еще над собой
опасности не чуяли.
- Ах, вот оно? Белые были далеко - не чуяли. А теперь почуяли.
Понятно. А скажите, товарищ, скрытые белогвардейцы, кулаки,
контрреволюционеры среди ваших унтеров есть? Ага, вы согласны, что есть.
Как же вы хотите нас уверить, что они жаждут идти на фронт против
белогвардейщины?
- Они не жаждут, - с брезгливым презрением сказал Колзаков. - А
драться будут, раз приходится. Рога будет. А всякому в душу не влезешь.
- Они вам доверяют?
- Пока я не обманывал, доверяют. Через товарища Невского они и мне
доверяют.
- Ну, вот вы это нам и докажите. Как вы считаете, товарищ командующий?
- Да, - сказал Беляев. - Попробуйте исправить свою ошибку. Завтра
приведите роту на площадь. Будет митинг.
- Слушаю.
- Без оружия.
- А где же оружие останется?
- В казармах. С дневальными. И чтоб дневальных было как можно меньше.
- Да ведь они сразу подумают, что их хотят разоружать. Не бросят
солдаты оружия в такой обстановке. Товарищ военком им выдал это оружие, а
они на площадь митинговать пойдут? Не пойдут.
- А может, он и прав? - вдруг покладисто заметил Меловой. - Пускай он
просто выведет всю роту на гимнастические занятия. Бегом! Шагом! Одного
часа довольно. Тут уж нечего возражать. Вы, Колзаков, многого не зна