неделю или  десять дней назад
(паралич   чувства   времени   -   тоже   одна   из   хронических   болезней
человека-ящика).
   Место фотографирования:  конец упирающегося в  косогор длинного черного
забора  соевого  завода.  (Тень  от  этого  забора  по  диагонали перерезает
человека на фотоснимке.)

   Я  как  раз мочился.  Вдруг раздался резкий щелчок.  Он  напоминал стук
бьющих по  ящику  камней,  которые вылетают из-под  колес грузовика.  (Часто
ночуя на обочине, я слышал это неоднократно.) Но, не говоря уж о грузовиках,
даже трехколесный автомобиль и  то ни один не проехал.  И  в  ту же минуту я
почувствовал в левом плече острую боль,  похожую на ту, которую испытываешь,
когда  испорченным  зубом  надкусишь  кусочек  льда,  и  перестал  мочиться.
Посмотрев в дырки,  проделанные в боковой стенке ящика, я увидел, что там, в
конце заводской ограды,  где начинается косогор,  а  асфальтированная дорога
обрывается  и  переходит  в  грунтовую,  на  том  самом  месте,  где  дорога
поворачивает,  огибая  картофельное поле  птицефермы,  широко раскинул ветви
старый  тутовник (часть его  можно  увидеть в  левом  углу  кадра).  За  ним
прячется,  наклонившись,  мужчина (в  позе  человека,  готового бежать).  Он
отводит от плеча и прижимает к боку какую-то палку примерно с метр длиной, и
как  раз в  этот момент на  палку упал луч вечернего солнца и  она сверкнула
металлическим блеском.  Я мгновенно понял, что это духовое ружье. И сразу же
схватился  за  фотоаппарат.   (Должен  признаться,  что,  прежде  чем  стать
человеком-ящиком,  я  был  фоторепортером.  В  человека-ящика я  превращался
постепенно,   продолжая  заниматься  своей  работой,   поэтому  у  меня  еще
сохранился самый необходимый минимум фотоаппаратуры.)  Повернув ящик  другой
стороной,  я  сделал три  снимка подряд (навести на  резкость времени уже не
было,  но, так как я поставил выдержку 1/250 секунды и фокусное расстояние -
11,  изображение оказалось резким).  Мужчина двумя прыжками пересек дорогу и
пропал из моего поля зрения.

   Если как следует рассмотреть фотоснимок,  он  может в  какой-то степени
подтвердить факты,  о  которых я  говорил до сих пор.  Но то,  о  чем я буду
говорить дальше,  доказательством служить  не  может.  И  мне  остается лишь
надеяться,  что  ты  или  тот,  кто  подберет  эти  записки,  поверив  моему
свидетельству, подтвердите мои слова.
   Первые   предположения  об   истинном  облике  стрелявшего.   Предлагаю
обратиться к  главе  "Что  произошло с  А.".  В  случае  если  существование
человека-ящика заразило кого-то  и  он сам хочет стать им,  проявление этого
желания в  такой  сверхагрессивной форме,  как  стрельба из  духового ружья,
следует,  видимо,  рассматривать как общую тенденцию.  Вот почему я  не стал
звать на помощь,  не бросился в погоню за стрелявшим.  Наоборот, я испытал к
нему   даже   родственное  чувство,   понимая,   что   ряды  жаждущих  стать
человеком-ящиком  пополняются.  Боль  ушла,  и  теперь я  испытывал в  плече
сильное жжение.  Стрелявшему -  вот  кому еще  много раз придется испытывать
боль. И нет никакой необходимости усугублять ее преследованием.
   Глядя на безлюдную,  круто уходящую вверх дорогу, теперь, когда мужчина
со  своим  духовым ружьем исчез,  я  почувствовал,  что  сочусь влагой,  как
испорченный водопроводный кран.  Идущий  от  соевого  завода  отвратительный
сладкий запах, напоминающий запах жженого сахара, рашпилем сглаживает острые
края  резких теней,  рожденных вечерним солнцем.  Где-то  вдалеке монотонный
звук пилы.  А еще дальше -  бодрый треск мотоцикла. Но проходят две секунды,
три  секунды -  ни  живой  души.  Неужели все  здешние жители,  точно черви,
зарылись в землю?  Безмятежный пейзаж, словно специально созданный для того,
чтобы  звать к  человеколюбию.  Но  от  внимательного взгляда человека-ящика
ничто не  ускользнет.  Глядя из  ящика,  можно рассмотреть и  ложь,  и  злой
умысел,  укрывшиеся в невидимой части пейзажа. Пейзаж пытается таким образом
привести меня в  замешательство,  заставить капитулировать -  это его тайная
цель,  но  меня  этим  не  проведешь.  Для  человека-ящика  больше  подходят
привокзальный район или кишащие людьми торговые улицы.  Он  любит и  пейзаж,
чистосердечно выдающий свои  три-четыре улочки за  таинственный лабиринт,  -
жить в таком месте одно наслаждение.  Вот чем плохи маленькие провинциальные
городки.  Слишком  много  этих  выставленных словно  напоказ  "единственных"
дорог.  Мной овладевает чувство жалости,  когда я  представляю себе смятение
человека с духовым ружьем,  который бежит по этой "единственной" дороге,  не
зная, где бы ему укрыться.
   Рука, зажимавшая рану, вся в крови. Меня вдруг охватывает беспокойство.
В  каком-нибудь людном месте в  Токио -  куда ни  шло,  но  на  этой,  такой
благополучной улице  в  городе  Т.  вряд  ли  потерпят появление еще  одного
человека-ящика.  Если он во что бы то ни стало хочет стать человеком-ящиком,
волей-неволей придется избавиться от меня.  Стоит ему узнать,  что с помощью
духового ружья ему не удалось от меня отделаться, он, не исключено, притащит
охотничье.  Может быть,  я должен был реагировать по-другому? Честно говоря,
люди,  такие же,  как он, уже много раз пытались установить со мной контакт.
Однажды меня даже окликнули.  Но  всякий раз я  через щель в  полиэтиленовой
шторке лишь молча смотрел на  них.  И  они терялись.  Даже полицейские и  те
трусливо  поджимали  хвост.  Возможно,  еще  до  того,  как  я  вынудил  его
схватиться за духовое ружье, мне следовало поговорить с ним?

   В связи с появлением нового персонажа мои предположения меняются.  Этот
новый персонаж приехал на велосипеде. Неожиданно кто-то окликнул меня сзади,
когда мое внимание было поглощено псевдоединственной дорогой. "Там, на горе,
есть клиника",  -  белые пальцы коснулись окошка, и в ящик упало три бумажки
по  тысяче  иен.   Когда  я  повернулся,   подумав  сначала,  что  мой  ящик
использовали как  почтовый,  фигура,  которую я  увидел со  спины,  была уже
метрах в десяти.  На вид совсем молодая девушка -  ей никак не подходит этот
низкий,  хриплый голос.  Не успел я навести фотоаппарат,  как она свернула в
первый же переулок и  скрылась.  Я видел ее всего лишь несколько секунд,  но
движения ее ног,  крутивших педали,  очень взволновали меня.  Тонкие,  но не
слишком,  легкие и  в то же время хорошо развитые ноги.  Шелковистая кожа на
сгибе под коленями,  напоминающая внутреннюю сторону двустворчатой раковины.
Она вся была такая сверкающая,  что я даже не помню, что на ней было надето.
Все-таки я  не могу сказать,  что был полностью обезоружен и подчинен ею.  И
если бы  к  вечеру рана на плече не разболелась,  я  бы ни за что не пошел в
клинику на горе и  так никогда бы и не узнал,  что стрелявший в меня мужчина
(тот, которого я сфотографировал) на самом деле врач этой клиники, а девушка
на велосипеде -  медицинская сестра.  Конечно, не следовало допускать, чтобы
меня втянули в  эту  глупейшую историю -  в  таком опасном месте под  мостом
ждать ее (или того, кого она пришлет вместо себя).
   Но единственное,  что я сделал, - сунул в рот сигарету. Я вновь и вновь
пересчитывал три тысячеиеновые бумажки, а потом, сложив их втрое, опустил за
голенище резинового сапога.  Птица в неволе отказывается от пищи и умирает с
голоду.  Но приговоренный к смертной казни с наслаждением затягивается своей
последней сигаретой.  Не  будучи птицей,  я  тоже  с  удовольствием поднес к
сигарете огонь -  вряд ли  нужно думать,  что  эти двое связаны между собой.
Мужчина с  духовым ружьем -  сам по  себе,  девушка -  сама по  себе.  А  ее
поспешное  бегство   объясняется  лишь   тем,   что   она   стыдится   своей
благотворительности...
   Однако палач не будет ждать до бесконечности,  пока приговоренный курит
сигарету за  сигаретой.  Время казни неотвратимо приближается.  На  рассвете
боль в плече от нагноившейся раны скрутила меня,  будто я оказался втиснутым
в слишком узкий резиновый мешок.  Я вылез из ящика и отправился в клинику на
горе.  Меня уже поджидали там велосипедистка со шприцем и стрелявший мужчина
со скальпелем.  Я  нисколько не удивился,  наоборот,  с  самого начала был к
этому готов.
   Я  проснулся,  лежа на кровати,  -  на меня,  издавая запах витаминов и
креозота,  смотрела велосипедистка.  В белом халате, какой носят медицинские
сестры,  она способна была остановить время.  Если же время остановится, то,
естественно,  нарушатся  причинно-следственные  связи,  и  тогда  можно,  не
опасаясь, что тебя осудят, совершить самый бесстыдный поступок. К сожалению,
я  не  дошел  до  того,  чтобы совершить этот  бесстыдный поступок,  хотя  и
чувствовал себя свободным настолько,  что  смог забыть о  том,  что вылез из
ящика и  выставил свое лицо на  всеобщее обозрение.  Она  с  улыбкой кивала,
слушая небылицы, которые я рассказывал о себе, и ее улыбка, точно вырезанная
в  затвердевшем воздухе  и  окрашенная солнечной  кистью,  была  удивительно
привлекательна и  в  то  же  время  беззащитна,  и  у  меня  вдруг  возникла
галлюцинация,   будто  она  признается  мне  в   любви.   Улыбающееся  лицо,
заставившее даже забыть о  том,  что халат слишком длинный и ног ее почти не
видно. Я захлопал крыльями, как впервые взлетевший в воздух птенец (неумело,
суетливо,  но в  то же время неистово).  Поток воздуха наконец подхватил мои
крылья,  и я взлетел -  пьяный от освежающего ветерка ее улыбки,  и подумал,
что теперь,  пожалуй,  нет нужды возвращаться в свой ящик. Потом, в какой-то
момент,  сам не знаю,  как это произошло,  я опрометчиво пообещал купить для
нее  ящик за  пятьдесят тысяч иен  (я  изо всех сил убеждал ее,  что можно и
даром),  поскольку немного  знаком  с  одним  человеком-ящиком  (что  вполне
естественно).  Как я теперь понимаю,  нужно было сразу же выяснить,  что она
собирается делать  с  ним.  Но  ее  улыбка тогда  обезоружила меня.  Я  даже
подумал,  что  было  бы  глупо слишком много времени тратить на  разговоры о
ящике.
   В  тот  момент,  когда  я  покинул клинику,  безвозвратно исчезла и  ее
улыбка.  Укрывшись в ящике, я вернулся к себе под мост, пустой желудок дугой
выгнул мое тело,  и меня долго и тяжело рвало.  Может быть, без моего ведома
меня  накачали наркотиками.  Наконец я  все  же  понял,  что  легко  попал в
ловушку, но почему-то возненавидеть велосипедистку так и не смог.
   (Здесь  сделана  небольшая  приписка  на  полях. Ни почерком,
   естественно,  ни даже цветом чернил она не отличается от основного
   текста.)
   "Я говорю о каком-то нищем, надевшем на себя ящик..."
   "Знаю,   конечно.   Я  же  фоторепортер.  Фоторепортер-соглядатай.  Его
специальность  -   везде,   где  только  можно,   проделывать  дырки,  чтобы
подглядывать. У него нет никаких моральных устоев".
   "Старый ящик из гофрированного картона..."
   "Чего доброго, он еще окажется моим товарищем. Видимо, я ошибся. Но все
же нельзя сказать,  что совсем ошибся.  Он тоже фоторепортер,  и  однажды по
какому-то  совершенно  непонятному  побуждению...   сам  не  зная,  как  это
произошло,  щелкнул затвором...  Так он сфотографировал человека-ящика.  Его
это  заинтересовало,  и  он  стал  повсюду гоняться за  ним,  но  второй раз
встретить его не удалось. Зато ему понравилось фотографировать улицы. Причем
скрытую  от  глаз  оборотную  сторону  улицы,   ненавидящую,  чтобы  на  нее
смотрели...  и,  поскольку он фотографировал такие места, которые ненавидят,
когда на  них  смотрят,  ему  приходилось делать это  тайно,  чтобы никто не
заметил.  Вдруг  его  осенила  мысль.  А  что  если  надеть  на  себя  ящик,
притвориться человеком-ящиком и спокойно фотографировать все, что пожелаешь?
Он будет видеть всех,  его - никто, и все пойдет превосходно. Действительно,
сначала все  шло  как будто превосходно.  Он  стал подобием человека-ящика и
начал  с  упоением  фотографировать  улицы.  Однако,  когда  товарищи  стали
судачить о нем, он исчез. Просто не вернулся к себе домой. По слухам, именно
так он и стал настоящим человеком-ящиком".
   "А мне все равно, пусть на меня смотрят..."
   "Но ведь когда смотрят,  будто ножом вырезают твой облик,  кажется, что
срывают одежду..."
   "Я как-то позировала одному фотографу, давно, правда".
   "Я говорю серьезно,  я готов сделать для тебя все, что в моих силах. Но
я  бессилен.  Досадно,  но  я  способен  только  на  то,  чтобы  смотреть  в
видоискатель и щелкать затвором.
   Могу еще купать в проявителе твой прозрачный силуэт.  Желтовато-зеленая
лампа...  секундная  стрелка  часов  со  светящимися цифрами,  показывающими
восемь... влажная поверхность фотобумаги, блестящая, точно залитая маслом...
всплывающий мягкий силуэт... перечеркивающий силуэт... силуэт, громоздящийся
на силуэт...  и,  наконец, очертания твоего обнаженного тела, подобно следам
преступника, оставленным в моем сердце..."
   "Я хочу тот ящик".


СТО ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК
   НЕ ОБРАТИЛИ ВНИМАНИЯ НА УМЕРШЕГО

   23-го, около семи часов вечера, у западного выхода подземного
   перехода  станции  Синдзюку  в Токио полицейский патруль обнаружил
   мертвого  нищего,  примерно сорока лет, сидевшего, прислонившись к
   колонне.
   По  сообщению полиции, умерший был ростом 1 м 63 см, среднего
   веса.  На  нем  была  пестрая рубаха с длинными рукавами и рабочие
   сапоги;  волосы  давно  не  стриженные, как у бродяги. Он имел при
   себе  сто  двадцать  пять  иен  мелочью и несколько газет, которые
   собирал,   видимо,  для  подстилки.  Никаких  документов,  которые
   позволили  бы установить его имя, местожительство и другие данные,
   не обнаружено.
   Указанный  подземный  переход  -  место весьма оживленное, за
   день по нему проходят до ста тысяч человек (по данным полицейского
   управления     Синдзюку),     в    нем    установлено    множество
   телефонов-автоматов. По рассказам очевидцев, этот человек примерно
   полдня  сидел в одной и той же позе, но в течение шести-семи часов
   никто  не обратил на это внимания и не сообщил о нем полиции, пока
   полицейский  патруль  не обнаружил его. До ближайшего полицейского
   поста  не  более  десяти метров, но полицейский утверждает, что за
   колонной ему не было видно умершего.


ПОТОМ Я ДРЕМАЛ, ПРОСЫПАЛСЯ И СНОВА ДРЕМАЛ

   Кстати,   ты   когда-нибудь   слышала  предание  о   ракушечьей  траве?
Пробивающиеся между  камнями,  которые устилают склон,  где  я  сейчас сижу,
усыпанные колючками пучки листьев -  они разлетаются фейерверком, - наверно,
и есть та самая трава.
   Предание гласит, что тому, кто понюхает ракушечью траву, приснится, что
он  превратился в  рыбу.  Мне кажется,  это обман,  но и  не исключено,  что
правда.  Ракушечья трава любит сырую почву,  богатую солью, и особенно легко
приживается на  морском побережье -  вот почему в  появлении такого предания
нет ничего удивительного.  К тому же существует точка зрения, что алкалоиды,
содержащиеся в  пыльце цветов этой  травы,  вызывают легкую дурноту,  что-то
вроде  головокружения,  и  в  то  же  время  раздражают  дыхательные пути  и
слизистую оболочку -  это,  видимо,  и вызывает ощущение, будто погрузился в
воду.
   Однако этим дело не  ограничивается.  Тягостен не  сон сам по  себе,  а
пробуждение.  Каковы ощущения настоящей рыбы,  неизвестно, но время для рыбы
из сна движется совершенно иначе, чем наяву. Скорость движения времени резко
сокращается - кажется, что земные секунды растянулись в дни и недели.
   Прежде  всего  поражает необычность ситуации:  ты  играешь  с  ласковой
морской травой,  покрывающей утесы,  ныряешь между  полосами света,  которые
чертят линзы волн,  гоняешься за стайками беззаботных маленьких рыбешек -  в
общем,  наслаждаешься легкостью тела,  освободившегося от земного тяготения.
Чувствуешь,  что ты стал легким,  бесконечно легким.  Радуешься жизни, будто
помолодел по меньшей мере на десять лет.  Все телесные страдания,  вызванные
земным тяготением:  тяжесть в желудке,  онемение шеи и плеч, боль в коленных
суставах,  отек ног,  - сразу же покидают тебя. Легкость, точно вино, пьянит
рыбу из сна.
   Не знаю, как настоящая, но лжерыба в конце концов трезвеет, и наступает
пресыщение.  Когда время еле движется,  тоска становится непереносимой. И не
так  уж  трудно представить себе,  в  какое  состояние впадает затосковавшая
лжерыба.  Ею  овладевает чувство покорности,  похожее на  паралич всех  пяти
чувств.  Легкость  освобожденного тела  постепенно  становится  невыносимой.
Будто все тело крепко скручено и  втиснуто в  смирительную рубашку,  имеющую
форму рыбы.  Подошвы ног тоскуют по  упругой земле,  по которой они привыкли
ходить.  Суставы  начинают с  нежностью вспоминать тяжесть  мышц  и  тканей,
которую они распределяют между собой.  Лжерыба мечтает о том,  чтобы ходить.
Но вдруг с удивлением замечает, что у нее нет для этого ног.
   Отсутствуют не только ноги.  Нет ушей, нет шеи, нет плеч... и, главное,
нет рук. Горькое чувство неполноценности. Конечно, потому, что вырваны руки.
Любопытство невозможно как следует удовлетворить,  не  дотронувшись рукой до
заинтересовавшего  тебя  предмета.   Невозможно  определить,  что  он  собой
представляет, не пустив в ход пальцев: не помяв, не пощупав, не покрутив, не
повертев.  Всегда  стремишься вдоволь  потрогать и  погладить.  А  тут  этот
отвратительный чешуйчатый мешок. Собрав все силы, ты пытаешься сорвать его с
себя,  но единственное,  что удается,  -  напрягши спинной плавник и  широко
раскрыв жабры, выжать из себя зеленовато-желтое дерьмо.
   Лжерыбой, содрогавшейся от судорог так, что все тело наливается кровью,
овладевает роковое подозрение:  а  вдруг  я  лжерыба?  Но  стоит  закрасться
сомнению,  как начинают происходить удивительные вещи.  Рыба,  у  которой не
только нет рук и  ног,  но нет и голосовых связок,  испытывает непереносимые
муки, когда ей приходит это на ум. Зудящая раздвоенность.
   Но разве это происходит не во мне?
   Все  равно,  слишком  затянувшийся сон.  Бесконечный сон,  длящийся так
долго,  что  невозможно вспомнить,  когда он  начался.  Удастся когда-нибудь
проснуться или нет?
   Способ  доказать самому себе  во  сне,  что  это  сон,  -  этот  способ
элементарен,  я много раз прибегал к нему,  и он действует безотказно -  изо
всех сил ущипнуть себя за ладонь...  Правда, в этом сне у тебя, к сожалению,
нет ногтей,  чтобы ущипнуть,  нет и ладони,  которую нужно щипать. Ну что ж,
если этот способ не  подходит,  можно попробовать другой -  собрать все свое
мужество и броситься вниз с утеса.  Помнится, я много раз успешно прибегал к
нему.
   Главное,  отсутствие рук и ног не помеха. Но может ли рыба, плавающая в
море, упасть, вот в чем вопрос.
   Я никогда не слышал,  чтобы рыба падала. Мертвая рыба и та всплывает на
поверхность. Упасть ей труднее, чем парящему в небе воздушному шару. Падение
для рыбы - это антипадение.
   Антипадение...
   Да,  такой  способ  тоже  возможен.  Он  означает падать  не  вниз,  а,
наоборот,  к небу и утонуть в воздухе. А страх разбиться до смерти останется
прежним.  И,  значит,  удастся проснуться от этого так же, как от падения на
землю.
   Когда эта  мысль овладела однажды лжерыбой,  она  пришла в  еще большее
замешательство,  испытав  неожиданно приступ  трусости,  так  несвойственной
холоднокровным. Стоит только осознать во сне, что это сон, как направляешься
к  выходу  из  сна.  Что  может  измениться,  если  после  всего  пережитого
посмотреть еще немного на происходящее?
   Лжерыба решила  подождать.  Даже  воля  ее,  окрашенная в  синеву моря,
сжалась, еще больше посинев.
   Прошло еще  сколько-то  дней,  сколько-то  недель,  и  для лжерыбы тоже
настало время принимать решение.  Обрушилась буря.  Налетел страшный циклон,
какие нередко случаются в  тропическом поясе,  и  до  самого дна  всколыхнул
море.   Поднялись  огромные  волны,   способные  вселить  мужество  даже   в
нерешительную,  трусливую лжерыб