послушной  рукой  раскрываешь тетрадь.  Первая  страница  начинается
фразой:
   "Это невыдуманные записки о человеке-ящике.
   Я  начинаю  писать  их  в  ящике.  В  ящике из гофрированного
   картона, который надет на голову и доходит до поясницы.
   Одним словом, человек-ящик - я сам".
   Полистав тетрадь,  ты открываешь чистую страницу. Взяв шариковую ручку,
приготовился писать дальше, но передумал и смотришь на часы. До полуночи еще
девять  минут.  Последняя суббота  сентября вот-вот  кончится.  С  ручкой  и
тетрадью в руках ты встаешь. Подходишь к кровати. Наклоняешь ящик и влезаешь
в  него.  Садишься в  нем на  край кровати.  По  всему видно,  что ты привык
влезать в ящик и вылезать из него. Поворачиваешь ящик так, чтобы окошко было
обращено  к  лампе  на  рабочем  столе.  Но,  чтобы  писать  записки,  света
недостаточно.  Ты  зажигаешь  карманный фонарь,  прикрепленный над  окошком.
Используя вместо  стола  пластмассовую доску,  которой  ты  запасся заранее,
начинаешь писать:
   "В  самых  общих  чертах  суть  события состояла в следующем.
   Место действия - город Т.. Последний понедельник сентября..."
   Ты, кажется, собираешься рассказать о событии, которое еще не произошло
и  произойдет  лишь  послезавтра,   как  об  уже  свершившемся.   Зачем  так
торопиться?   Может   быть,   поддержкой   тебе   служит   изрядная   порция
самоуверенности?  Программа будущих действий облечена в форму свершившихся -
значит,  ты  уже  нажал  на  спусковой крючок.  И,  определив предполагаемую
траекторию полета  пули,  уже  видишь примерно ту  точку,  куда  она  должна
попасть.  Ты хочешь, чтобы я прочел о том, что должно случиться. Я не думаю,
что  конечной целью  может  быть  что-либо  иное,  кроме  смерти.  Итак,  ты
начинаешь писать.
   "...В  дальнем  конце  приморского  парка,  где  редко  можно
   встретить  человека,  был  выброшен на берег неопознанный труп. На
   нем  был надет ящик из гофрированного картона, который доходил ему
   до  поясницы  и  с  помощью  шнурка  был  крепко  привязан к телу.
   Человек-ящик,  бродяжничавший  в последнее время в городе, видимо,
   случайно  свалился  в  канал  и  приливом  был  выброшен на берег.
   Никаких  личных  вещей  не обнаружено. Вскрытием было установлено,
   что смерть наступила тридцать часов назад".
   Тридцать часов назад...  Ты решительный человек.  Представим себе,  что
вскрытие было произведено рано утром в понедельник.  Если вернуться назад на
эти тридцать часов,  то  будет как раз сейчас.  Или всего на несколько часов
позже.  Видимо,  ты  уже  принял твердое решение.  Неожиданно ты  закрываешь
тетрадь и  сползаешь с кровати на пол.  Задняя сторона ящика,  оставшаяся на
кровати,  оказывается  выше.  Содержимое  ящика,  перекатываясь,  производит
сильный  шум.  Растерявшись,  ты  оборачиваешься,  стараясь  удержать  ящик.
Вертишь головой,  прислушиваясь, что делается на втором этаже. Страх широким
взмахом кисти лакирует твое лицо.  И  моментально высохший лак  сбегается на
нем  мелкими морщинками.  Слишком уж  ты  нервный.  Тебе  бы  следовало быть
реалистичнее.  Сколько ни старайся, сделать больше того, на что ты способен,
невозможно.
   Ты  поворачиваешься к  двери  и  принимаешь  решительную  позу.  Идешь.
Прижимаешь руки к  бокам,  слегка сжав пальцы...  Сделав три  шага,  теряешь
силы. Поворачиваешься и идешь к столу. Садишься и охватываешь голову руками.
В  одной из  них тетрадь -  она бесшумно падает на  стол.  Какое-то время ты
сидишь в глубокой задумчивости, ничего не делая.
   Сейчас  ты  смотришь  неотрывно на  край  толстого стекла,  лежащего на
столе.   Чистая  синева,  скрадывающая  расстояние.  Чуть  тронутая  зеленью
беспредельно далекая синева.  Опасный цвет,  манящий к  побегу.  Ты тонешь в
этой синеве.  Тебе кажется,  что если ты весь погрузишься в нее,  то сможешь
плыть бесконечно.  Ты вспоминаешь, что уже не раз испытывал этот зов синевы.
Синева волн,  бурлящих за гребными винтами корабля...  Стоячая вода на месте
заброшенных серных  рудников...  Синий  крысиный яд,  приготовленный в  виде
желеобразной  тянучки...  Фиолетовый  рассвет,  который  наблюдаешь,  ожидая
первую электричку, чтобы поехать куда глаза глядят... Цветные стекла в очках
любви,  рассылаемых "Клубом смерти в душевном покое",  назову его так,  если
другое  его  название  -   "Общество  помощи  самоубийцам"  -   недостаточно
благозвучно.  Опытнейшие мастера  с  огромной тщательностью наносят  на  эти
стекла тончайшую пленку, содранную с сурового зимнего солнца. Только те, кто
в  этих  очках,  могут  увидеть  станцию  отправления  поезда,  уносящего  в
безвозвратную даль.
   Может быть,  ты слишком глубоко залез в  свой ящик?  И ящик,  бывший не
более чем средством, начал отравлять тебя? Мне приходилось слышать, что ящик
- тоже источник появления опасной синевы.
   Цвет  дождя,  от которого простужается нищий... цвет времени,
   когда  закрываются  подземные  магазины...  цвет  не выкупленных в
   ломбарде  часов,  подаренных в память об окончании университета...
   цвет  ревности,  разбивающейся  о  кухонную  мойку  из нержавеющей
   стали...  цвет  первого утра после потери работы... цвет чернил на
   ставшем  ненужным удостоверении личности... цвет последнего билета
   в   кино,   купленного   самоубийцей...  и  другие  цвета  -  цвет
   анонимности,   зимней   спячки,  смерти  как  средства  облегчения
   страданий, дыры, проеденной сильнейшей щелочью - временем.
   Но стоило всего лишь на несколько сантиметров перевести взгляд -  и  ты
уже избежал падения.  Сколько ни старайся,  в  конце концов ты всего-навсего
лжечеловек-ящик.  И  тебе  все  равно не  удастся убить в  себе самого себя.
Сейчас  ты  рассматриваешь  календарь  фармацевтической фирмы,  лежащий  под
стеклом.  По обе стороны от фирменной марки -  каких-то латинских изречений,
окружающих кремового Гиппократа,  -  напечатано: слева - "Сезон витамина С и
кортизона",  справа - "September" - ослабление контроля над своими нервами и
медицинские советы на каждый месяц.  Затем твое внимание привлекли,  видимо,
красные иероглифы в левом углу. Последнее воскресенье сентября. Как раз день
назад... на следующий день... нет, сегодня, за несколько минут до того, как,
по  твоим расчетам,  в  отдаленной части приморского парка будет выброшен на
берег этот упакованный в  ящик утопленник.  Как ты ни стараешься не смотреть
на  четко  отпечатанные  иероглифы,  они  не  исчезают.  Так  же,  как  твое
расписание приема больных, написанное в прошедшем времени. Ты разводишь руки
на ширину плеч и кладешь их на край стола. Да, так хорошо. Если, опираясь на
руки,  перенести центр тяжести вперед,  удастся быстро встать на ноги. После
того как спусковой крючок нажат, невозможно найти предохранитель, который бы
спас от мук совести.
   Все-таки  "Письменные показания",  которые  ты  начал  писать,  никакой
службы тебе не  сослужат.  Прошу тебя,  до  того как  встанешь из-за  стола,
разорви и выбрось их.
   Если  все  пойдет согласно твоему плану,  они  абсолютно бесполезны,  в
случае же провала не спасут и самые убедительные показания.


ПИСЬМЕННЫЕ ПОКАЗАНИЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

   Что  же касается того трупа, о котором вы меня спрашивали, то
   я  с  полной  определенностью  утверждаю, что это, несомненно, был
   господин  военный  врач,  именем  которого я воспользовался, чтобы
   начать врачебную практику. Я называю его господином военным врачом
   не  из  старых  сословных  предрассудков,  а  просто потому, что в
   течение  многих лет я полушутя так называл его, и это вошло у меня
   в  привычку,  думаю,  ему  это было приятно. Я давно опасался, что
   господин военный врач покончит жизнь самоубийством, и от всей души
   сожалею  и  глубоко  раскаиваюсь, что недосмотрел и мне не удалось
   помешать  ему. Я бы настоятельно просил, чтобы вы мне предоставили
   возможность дать по этому поводу подробные объяснения.
   За  год  до  конца  войны  я  был  направлен в энский полевой
   госпиталь  в  качестве  помощника  господина  военного врача. В то
   время   господин  военный  врач  с  головой  ушел  в  исследование
   возможности  производства сахара из древесины и почти всех больных
   начал  лечить  я.  К  счастью,  у  меня  прекрасная  память и, что
   называется,  золотые  руки,  и под руководством господина военного
   врача  я  стал  делать  довольно сложные операции. Что же касается
   исследований  господина военного врача, то, как известно, во время
   войны  сахара  было  крайне  недостаточно и он пользовался большим
   спросом.  Если  бы  удалось  найти  способ  производства сахара из
   древесины  -  это  было  бы  открытием мирового значения. Господин
   военный  врач обратил внимание на то, что овцы едят бумагу, сырьем
   для  которой  служит,  как  известно,  древесина, и подумал, что в
   кишках  у  них  должны содержаться активные ферменты, превращающие
   целлюлозу в крахмал, и он дни и ночи напролет занимался тем, чтобы
   найти и выделить эти ферменты.
   Однажды  произошло  несчастье  - господин военный врач тяжело
   заболел,  то  ли  заразившись  бактериями,  содержащимися в кишках
   овец,   то   ли   отравившись  бесконечными  пробами  обработанной
   древесины.  В  течение  трех дней держалась высокая температура, а
   потом  начали происходить какие-то странные явления: каждый третий
   день  случался  приступ  острой  мышечной  боли,  сопровождавшийся
   судорогами  и  помутнением рассудка. Сам господин военный врач был
   не в силах поставить диагноз, да и другие врачи, его коллеги, тоже
   оказались  бессильны.  Я потом много раз, как только представлялся
   случай, обращался к книгам, но до сих пор так и не смог установить
   название болезни.
   Я   с   большим  уважением  относился  к  душевным  качествам
   господина военного врача и, не жалея сил, ухаживал за ним. Болезнь
   его  время от времени обострялась, и я до сих пор не могу простить
   себе,  что,  не  в  силах видеть мучений господина военного врача,
   уступил  его  настойчивым  требованиям и стал постоянно делать ему
   уколы  морфия. К концу войны он стал хроническим наркоманом. Я уже
   не  мог  бросить  господина  военного  врача  на произвол судьбы и
   демобилизовался вместе с ним.
   После  демобилизации  мы  с господином военным врачом открыли
   клинику,  и  я в качестве его ассистента стал вести дела клиники и
   принимать  больных.  Время  шло,  а  состояние  здоровья господина
   военного  врача  не  улучшалось,  и  в  конце концов он уже не мог
   принимать больных и лишь давал мне указания, знакомясь с историями
   болезни.  Вы  спрашиваете, почему я, зная, что занимаюсь врачебной
   практикой  незаконно,  все же не прекратил ее, - ну что ж, я готов
   рассказать и об этом, ничего не скрывая.
   Во-первых,  обстоятельства  были  таковы,  что  я  должен был
   снабжать  господина  военного врача морфием. Теперь, как известно,
   сословные   различия   упразднены,   и   господин   военный  врач,
   разумеется, не принуждал меня. Я делал это из дружеских чувств, по
   собственному  желанию,  поскольку  считал  себя  ответственным  за
   случившееся.  На  возможный вопрос: если вы искренне питали к нему
   дружеские  чувства,  не  лучше  ли  было подумать о лечении его от
   наркомании?  -  отвечу  следующим образом. В отличие от лечения от
   наркомании обычных больных лечение врача - дело почти безнадежное,
   процент  излеченных  практически  близок  к  нулю. Я, понимая, что
   происходит  медленное отравление организма, которое в конце концов
   приведет к смерти, тем не менее не имел мужества бросить господина
   военного врача на произвол судьбы.
   Во-вторых,   нельзя  отрицать  факта,  что,  воспользовавшись
   именем   господина   военного   врача,   я  смог  обеспечить  свое
   существование. Однако я не использовал слабости господина военного
   врача  в корыстных целях. Все финансовые дела были сосредоточены в
   руках  его  супруги.  Позже  между  мной и ею установились близкие
   отношения,  они  также возникли потому, что господин военный врач,
   опасаясь,  что я оставлю его, упорно принуждал супругу вступить со
   мной   в   такие   отношения,  поскольку  считал  их  единственным
   средством,  способным удержать меня. Такого рода психоз - явление,
   часто наблюдаемое на последней стадии наркомании.
   В-третьих,  еще одной причиной, почему я продолжал заниматься
   врачебной  практикой,  была уверенность в себе, вызванная тем, что
   день  ото  дня  моя  популярность  росла,  мастерство стало широко
   признаваться.  Правда,  объективного  критерия, позволяющего точно
   оценить  искусство  практикующего  врача,  не  существует. Видимо,
   поэтому  почти никогда незаконная врачебная практика не осознается
   как   преступление.   Кроме  того,  мой  интерес  к  медицине  все
   возрастал,  и  я  постоянно черпал новейшие сведения в медицинских
   книгах и журналах. Двадцатилетний опыт, добросовестность и научное
   рвение  превратились,  как  мне представляется, в самоуверенность,
   которая  сняла  проблему  диплома врача. Действительно, осматривая
   пациентов,   лечившихся   ранее   в  других  клиниках,  я  нередко
   сталкивался  с безответственным, ошибочным диагнозом, поставленным
   безграмотными   врачами,   имеющими   университетский  диплом.  Я,
   разумеется,   не   хочу  сказать,  что  это  является  оправданием
   преступления,   совершенного   мной.   Ничто  не  может  оправдать
   нарушение закона.
   На  восьмом  году  произошли  серьезные  перемены.  До  этого
   господин  военный  врач поручал мне присутствовать на конференциях
   врачей и осуществлять внешние контакты, что в конце концов вызвало
   неприятные разговоры, стали распространяться клеветнические слухи,
   будто  он  сошел с ума. Эти слухи доходили и до нас. В то же время
   количество   потребляемых  господином  военным  врачом  наркотиков
   значительно превысило его обычную норму, и мне пришлось установить
   за ним строгий контроль. Я понимал, что над нами нависла серьезная
   угроза,  и, посоветовавшись с господином военным врачом, мы решили
   закрыть клинику и переехать в этот город - так развивались события
   до настоящего времени.
   Из-за всех этих неприятностей психическое состояние господина
   военного   врача   стало   резко   ухудшаться,  у  него  развилась
   мизантропия   и   явно  обозначалось  стремление  покончить  жизнь
   самоубийством.  По  предложению  его  супруги  мы  решили прервать
   всякое  общение  господина военного врача с внешним миром, решили,
   чтобы я, превратившись в господина военного врача, зарегистрировал
   клинику  на  себя.  Хотя  при  этом  формально положение менялось,
   фактически  же все оставалось по-прежнему, и господин военный врач
   охотно  согласился на наше предложение. К счастью, и в этом городе
   я  завоевал большое доверие пациентов и, хотя сознаю, что совершил
   преступление,  могу  с  полной  уверенностью  утверждать,  что  не
   совершил ничего, что могло бы вызвать заявление о причиненном мной
   ущербе. Я бы хотел сказать только одно: если жертва, не осознающая
   себя   жертвой,   -   не  жертва,  то  и  я,  не  осознающий  себя
   преступником,  -  не  преступник, хотя я и не утверждаю, что закон
   позволено  нарушать.  Поскольку  моя  жизнь  и  мое имущество, как
   гражданина  нашей  страны,  находятся  под  защитой  закона,  я не
   пытаюсь доказать, что можно идти против закона.
   В     прошлом    году    я    принял    на    работу    новую
   медсестру-практикантку,  и это явилось причиной того, что мы с N.,
   как  я  уже говорил, стали жить врозь. Но я по-прежнему докладывал
   ей  о  всех  доходах  и расходах, и мы по-прежнему взаимно уважали
   наше  право совместно вести дела - так что здесь, как мне кажется,
   никаких  проблем  не возникло. В настоящее время она открыла класс
   игры на фортепьяно и начала обучать детей - мне бы хотелось, чтобы
   вы  все  подробно  выяснили  у  нее  самой  и  убедились,  что мои
   показания абсолютно достоверны.
   Я   совершенно   не  могу  представить  себе,  что  послужило
   непосредственной  причиной,  почему  господин военный врач покинул
   клинику  и  решил  умереть.  Он  занимал  комнату на втором этаже,
   ложился  и  вставал  в  самое  неопределенное время и часто, чтобы
   выйти  из  комнаты  или  вернуться  в  нее,  пользовался лестницей
   черного  хода  -  вот почему я не считаю себя ответственным за его
   действия.  Могу  рассказать  о небольшом столкновении, случившемся
   совсем  недавно:  жалуясь  на  то, что он тоскует по своим прежним
   исследованиям, связанным с получением сахара из древесины, он стал
   утверждать,  что  испытывает болезненное пристрастие к сладкому, я
   же,  боясь  за  его здоровье, решил ограничить его в сладком, и он
   страшно  рассердился.  Но  я  не  думаю, что этот факт мог явиться
   причиной его смерти. Как известно, на покойном был надет картонный
   ящик,  не исключено, что господин военный врач совсем не собирался
   умирать,  а  просто  гулял  по  дамбе, скользкой от дождя, лившего
   вчера   весь  день;  в  таком  непривычном  облачении  он  мог  не
   рассмотреть  как следует, что делается у него под ногами, и просто
   оступился.
   Вы   можете  спросить,  почему  он  надел  на  себя  ящик  из
   гофрированного   картона,  -  об  этом  я  не  имею  ни  малейшего
   представления.  В  течение нескольких месяцев у нас здесь слонялся
   по  городу  бродяга,  надевший  на себя картонный ящик, его многие
   видели,  и,  если  бы  вы  спросили меня, не был ли это переодетый
   господин   военный  врач,  я  бы  не  мог  категорически  отрицать
   возможности   того,  что  он  тайно  от  меня  устраивал  подобное
   переодевание.  Скорее  всего,  он убедил себя, что вместе со своим
   именем, происхождением, правами передал мне и себя как личность, а
   сам   превратился   в   ничто.   К   тому   же   он  стал  ужасным
   человеконенавистником,  и  я  вполне  могу  понять  его состояние,
   когда,  выходя  на  улицу, он старался укрываться от всех в ящике.
   Как  ясно  показали  результаты  экспертизы,  на  обеих руках и на
   ляжках   трупа   обнаружены  многочисленные  следы  от  уколов.  И
   поскольку отравление его организма стало так прогрессировать, вряд
   ли вызывает особое удивление и эксцентричность его поступков.
   Существуют   люди,  видевшие,  как  человек-ящик  выходил  из
   клиники  и входил в нее, и, основываясь на их показаниях и на том,
   что   на   трупе  были  обнаружены  следы  многочисленных  уколов,
   заподозрили  связь человека-ящика с клиникой, и меня даже вызывали
   на   допрос.   Но   и   в  том  случае,  если  бы  такие  очевидцы
   отсутствовали.  И  труп человека-ящика не был бы опознан, я должен
   честно  признать,  что  мне  был бы крайне неприятен даже намек на
   обвинение  в  том,  что  я,  делая вид, будто ничего не произошло,
   продолжаю  заниматься врачебной практикой. Мы договорились, что ни
   я,  ни  медсестра  не  будем заходить в комнату господина военного
   врача,  пока  он  не вызовет нас звонком. Раньше тоже неоднократно
   случалось,  что  он  по  полдня  и  больше  не  звал нас, поэтому,
   заподозрив  неладное,  я зашел в его комнату лишь глубокой ночью в
   воскресенье.  Но когда он не вернулся домой и на рассвете, я подал
   в  полицию  прошение  о  розыске и, хотя понимал, что в результате
   может   обнаружиться   моя   незаконная   врачебная   практика,  с
   готовностью пошел на это как на неизбежное.
   Больше  всех  противился  тому,  чтобы  я прекратил врачебную
   практику,  сам господин военный врач. Он подзуживал меня, расточая
   комплименты,  и  в  то же время угрожал, неоднократно намекая, что
   покончит  с  собой,  если  я  ее прекращу. Всем известно, на какое
   коварство   и   безрассудство  способны  нарк