дрея,  лежало  в  тридцати
километрах  от  советско-финляндской  границы.  Нам  больше не удалось
побывать у дяди  Андрея.  О  нем  рассказали  колхозники,  ушедшие  из
деревни Кундозерской, занятой гитлеровцами и белофиннами.
     Дядя Андрей позднее других узнал о войне. Не голосом диктора и не
газетным  сообщением  вошла  война  в  его  охотничью избушку,  а воем
снарядов, тревожным гулом самолетов и автоматными очередями.
     Три дня  в  его  избушке лежал раненый пограничник,  укрываясь от
фашистов,
     Когда ночью  дядя Андрей проводил пограничника никому не ведомыми
тропами за линию фронта и вернулся домой,  он застал  в  своей  хижине
незваных гостей - немецких офицеров.
     Они окружили дядю Андрея и что-то требовали от переводчика-финна.
     Охотник я  здешний  и  ничего  не знаю!  - отвечал дядя Андрей на
вопросы переводчика.
     Он смотрел,  как  три  немца  пили  его  водку и ели его копченую
жирную рыбу. Двое других уже спали.
     Внезапно послышался легкий шум.  Немцы уставились на дверь.  Дядя
Андрей знал: это Боско царапает косяк и просится в избушку. Дверь чуть
приоткрылась,  и  немцы  увидели  красивую собачью морду.  Один из них
выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил.
     - Айн!
     - Не надо! - закричал дядя Андрей.
     Боско спокойно смотрел на немца.
     - Цвай! - произнес немец и вторично нажал на спусковой крючок.
     Собака завизжала.   Дверь  захлопнулась,  но  немец  подскочил  и
распахнул ее. Он выстрелил в третий раз.
     - Драй!
     Раненый пес рванулся в сторону, подпрыгнул и, свалившись, замер в
траве.
     Дядя Андрей посмотрел на  свою  двустволку  и  с  силой  повернул
голову в сторону.
     В чугунном  камельке  лихорадочно  подергивалось  тусклое  пламя.
Финн-переводчик  ухватился  за полку и повис на ней.  Доски треснули -
хорошее, сухое топливо!
     - Зачем порушил? - Дядя Андрей вскочил и схватил финна за руку.
     - Сиди,  - сказал финн, теперь я здесь хозяин. Карельская земля -
наша земля!
     Сухие доски ярко запылали в камельке.  Пламя  гудело,  прорываясь
через колена трубы.
     Кто же здесь хозяин? Кто жил в этих местах двадцать пять лет? Кто
построил  эту  избу?  Кто  мастерил  эти  скамейки  и полочки,  красил
наличники,  разбивал грядку под окошком?  Кто охотился в этих лесах  и
рыбачил на Кунд-озере?
     "Посмотрим еще, кто здесь хозяин!" - подумал охотник.
     Всякому тяжело   переносить   обиду,   но   особенно  тяжело  она
переживается старыми людьми.  Обида еще  больше  старит  их,  сутулит,
делает молчаливыми.
     Дядя Андрей очнулся утром.  Финн и немцы спали.  Оконное  стекло,
казалось,  плавилось  в лучах солнца.  Дядя Андрей осторожно поднялся,
снял двустволку и тихо  вышел  из  избушки.  Вокруг  никого  не  было.
Знакомый клест свистел и щелкал в густой, позолоченной солнцем листве.
     Для кого теперь  будет  щелкать  и  посвистывать  эта  косоклювая
хлопотливая  птица?  Чей  сон  будут  охранять  от ветров стены старой
охотничьей избушки? Хозяин должен уйти. Для него всюду найдется крыша.
     Настанут другие,  как  и  прежде,  счастливые дни.  Построит дядя
Андрей новую избу у Кунд-озера,  и друзья со всей страны  помогут  ему
поднять  хозяйство.  А  захватчикам  - ни кола ни двора.  В карельских
лесах и в избах место только друзьям.
     Хозяин снял  с шеста несколько колец бересты и швырнул их к стене
избушки.  Ногой подтолкнул охапку сучьев.  Подумал,  подошел к двери и
подпер  ее  колом.  Все  это  он делал не торопясь,  спокойно,  словно
обычное свое ежедневное дело.  Спокойно чиркнул спичкой.  Издали можно
было  подумать,  что  охотник  собирается  готовить себе завтрак:  так
неторопливы были его движения.
     Береста вспыхнула   бледным   длинным   пламенем,   почернела   и
свернулась в тугой ком. Молочный дым пополз по земле.
     Дядя Андрей   ставнем  прикрыл  костер,  разведенный  под  стеной
хижины,  оглянулся и быстрым шагом пошел прочь. Через мгновение он уже
скрылся в лесных зарослях.
     Утро в северном лесу  полно  запахов  моха  и  травы,  напитанных
росой,  брусничника и прелой земли, хвои можжевельника и листвы ольхи.
Дым горящего сухого дерева,  легкий и  бесцветный,  дополнял  утренний
запах  леса.  Пламя  охватило  избушку.  Тихо горели стены,  с треском
занимались пламенем просушенные солнцем доски у окоп и крыши,  шипел и
дымил в пазах желтый застарелый мох.
     Так перестала существовать хижина  дяди  Андрея  -  гостеприимная
охотничья избушка. В своих стенах она задушила фашистов.
     Исчез старый охотник дядя Андрей.  А в карельских лесах  появился
новый  отряд  партизан.  И как рассказывали кунд-озеровские крестьяне,
отрядом этим командовал старый человек, меткий стрелок.
Евгений Степанович Коковин. Когда создавалась "Школа"


     OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)


                    (Сборник "Мы поднимаем якоря")

                 Северо-Западное книжное издательство
                                 1972

     Четырнадцатилетний Мишка тайком покинул дом и поступил на пароход
дальнего плавания.  Случилось это давно, через несколько лет после ос-
вобождения Севера от англо-американских захватчиков и белогвардейцев и
установления Советской власти Мишка жил в Соломбале - морской слободе,
рабочем районе Архангельска, где я родился и провел детство и юность.
     Мишку долго  разыскивали,  но,  конечно,  не  нашли,  потому  что
пароход ушел в море,  в дальние страны. Тогда все думали, что мальчик,
купаясь,  утонул или заблудился в  лесу.  Но  через  два  года,  когда
пароход  вернулся в Архангельский порт,  Мишка снова появился на нашей
улице, возмужалый, окрепший.
     А еще  через  несколько лет,  сам еще подросток,  курсант морской
школы,  я вспомнил этот случай и написал о Мишке  коротенький  рассказ
для  нашего  рукописного  журнала.  Тогда  я совсем не собирался стать
писателем, хотел быть моряком.
     Рассказ понравился  моим товарищам и нашим преподавателям.  По их
совету я отнес рассказ в редакцию местной газеты, и там мне сказали:
     - Приходи на собрание литературного актива. Твой рассказ обсудим.
На собрании будут писатели. Они дадут полезные советы.
     Признаться, я  испугался такого предложения и тут же заявил,  что
рассказ написал случайно и что писателем быть не собираюсь.
     В редакции   надо   мной   посмеялись,   но  на  собрание  велели
обязательно приходить.
     - А какие будут писатели? - спросил я.
     - Будет Аркадий Гайдар. Знаешь?..
     Я сразу  же  представил  обложку  книги,  которую  недавно брал в
библиотеке и прочитал.  На  обложке  был  нарисован  всадник  на  фоне
высоких гор.
     Конечно, мне очень хотелось увидеть настоящего писателя,  одну из
книг которого я читал.
     Да, мне сказали: "Будет Аркадий Гайдар".
     Теперь уже все знают, что свою знаменитую повесть "Школа" Аркадий
Петрович начал писать в Архангельске.  Тогда он работал  очеркистом  в
редакции газеты "Волна", при нем же переименованной в "Правду Севера".
Он часто выезжал на лесозаводы,  лесобиржи,  в леспромхозы,  на рыбные
промыслы.   Очерки,   фельетоны,   статьи,   стихи  Гайдара  постоянно
печатались на страницах газеты.
     Работая над  повестью и в газете,  Аркадий Петрович в то же время
помогал начинающим писателям,  вел литературную консультацию, выступал
на литературных собраниях и вечерах.
     И вот я пошел на литературное собрание,  и не столько  для  того,
чтобы слушать "советы по рассказу", сколько посмотреть на "настоящего"
писателя.  Я представлял его с большой бородой, как у Льва Николаевича
Толстого,   с  бакенбардами,  как  у  Александра  Сергеевича  Пушкина,
наконец, с длинными волосами, как у Николая Васильевича Гоголя.
     Собрания литературного    актива   Архангельска   проводились   в
читальном зале библиотеки имени Добролюбова.  Сюда  приходили  рабочие
лесопильных заводов,  моряки,  студенты техникумов, учителя, школьники
и,  конечно, сотрудники местных газет. На собраниях авторы читали свои
стихи, рассказы, очерки.
     После чтения   начиналось   обсуждение   -   спорили,    хвалили,
критиковали.   Лучшие  стихи  и  рассказы  печатались  в  газете  и  в
приложении к ней - "Литературный Север".
     Аркадий Петрович  Гайдар тогда уже был автором многих книг,  хотя
еще и не пользовался той широкой популярностью,  какая пришла  к  нему
спустя  несколько  лет.  В  Архангельске  он  был  наиболее  опытным и
авторитетным литератором.  Других писателей,  имеющих свои книги, в то
время, насколько я помню, в нашем городе не было.
     Впервые в читальный зал библиотеки  имени  Добролюбова  я  пришел
очень  волнуясь.  Участники  литературного  собрания  сидели  за двумя
большими столами.  Я рассматривал их,  пытаясь угадать, который же тут
писатель Гайдар.
     Вначале читал  свои  стихи  какой-то  моряк.  Потом  пришла   моя
очередь.  Рассказ  у меня был крошечный - четыре странички ученической
тетради. Чтение его заняло всего несколько минут.
     Не помню,  что говорили выступавшие на собрании.  Помню лишь, что
некоторые предлагали рассказ напечатать.  Я  волновался,  ожидая,  что
скажет Аркадий Гайдар. И вот председательствующий сказал:
     - Словно имеет товарищ Гайдар.
     Я с  трепетом  оглядел  всех  присутствующих  на  собрании  и  не
заметил,  чтобы кто-нибудь собирался  выступать.  И  вдруг  я  услышал
голос.
     Человек, который начал говорить,  не сидел за столом,  а стоял  у
стены.  До  последней  минуты  я никак не предполагал,  что это и есть
Гайдар.  Раньше он показался мне командиром  Красной  Армии,  случайно
зашедшим в читальный зал и стесняющимся сесть за стол.
     Аркадий Петрович был в военной  гимнастерке.  Высок,  широкоплеч,
круглолиц. Прежде чем начать говорить, он согнал складки гимнастерки к
спине и заложил пальцы за ремень.
     Он говорил  негромко.  Мне  запомнилась его чуть заметная улыбка.
Нет, совсем не таким я представлял себе настоящих писателей!
     Сейчас невозможно  дословно  пересказать то,  что говорил Аркадий
Петрович. Примерно смысл был такой: рассказа никакого нет. Есть только
две  картинки,  два  эпизода:  мальчик  пропал  и мальчик вернулся.  А
замысел интересный,  но это сюжет не для  короткого  рассказа,  а  для
повести.  Нельзя  события  двух  лет,  события в жизни подростка очень
большие и значительные, втиснуть в несколько страничек. Печатать такой
рассказ не следует.
     Я сознавал справедливость слов Гайдара.  Обижаться  было  нельзя:
говорил он просто и убедительно.
     Когда собрание закончилось, я отправился домой с твердым решением
никогда больше не писать рассказов.
     На улице, у подъезда библиотеки, стояли архангельские журналисты,
и среди них был Аркадий Петрович.
     - Послушай,  друг, - сказал Аркадий Петрович, и я удивился, видя,
что  он  обращается  ко мне.  - Все это ты сам придумал или это было в
действительности?
     Позднее я  никогда  не  слыхал,  чтобы писатели спрашивали друг у
друга: "было это" или "не было". Обычно с такими вопросами очень часто
обращаются  читатели,  и  особенно  часто  читатели-ребята.  Сейчас  я
понимаю, почему Гайдар задал мне такой вопрос.
     - Нет,  товарищ Гайдар,  - ответил я смущенно. - Это было в самом
деле у нас в Соломбале.
     - А  ты  из  Соломбалы?  -  спросил  Аркадий  Петрович.  - У вас,
говорят,  там много интересных людей есть.
     Я не знал, о каких людях он говорит.
     - Учишься? - спросил Гайдар.
     - Учусь. В морской школе.
     - В морской? Значит, моряком будешь? Как тебя зовут?
     Он попрощался  с  товарищами,  и  мы пошли на набережную Северной
Двины.
     Был тихий, теплый вечер, светлый, северный. Мы шли по набережной.
Гайдар восхищался большой  рекой  и  расспрашивал  меня  о  пароходах,
ботах, катерах, плывущих по Северной Двине.
     - Когда-то я тоже хотел быть моряком,  - сказал Аркадий Петрович,
- а стал...
     Я думал, что он скажет: "писателем".
     Он сказал:
     - ... а стал... солдатом.
     Потом Гайдар пожаловался, что он сегодня очень устал.
     - Вы много писали?
     - Не написал ни строчки, - ответил он.
     Я удивился:  если писатель не написал ни строчки,  почему  же  он
устал? Аркадий Петрович словно уловил мои мысли и сказал:
     - Когда я напишу в день страниц десять,  то чувствую себя хорошо.
- И никакой усталости.  А сегодня,  сколько ни пытался, - ни строки. И
потому скверно себя чувствую. Не получается...
     Я спросил,  какую  книгу он пишет.  Аркадий Петрович сказал,  что
пишет повесть о мальчишке,  который участвовал в гражданской войне,  и
что повесть называется "Маузер".
     Мне еще хотелось о многом спросить Гайдара,  но  получилось  так,
что спрашивал больше он.  Его интересовало, как живут ребята Соломбалы
- дети моряков,  чем они занимаются,  как играют.  Я рассказывал ему о
рыбачьем промысле, о длительных поездках на лодках, о чистке котлов на
пароходах,  о первых рейсах в  море.  Гайдар  восхищался  тем,  что  в
Соломбале трудно найти мальчишку,  который бы не умел плавать, грести,
управлять шлюпкой.
     - Обо   всем   этом   можно  интересную  повесть  написать!  -  с
воодушевлением сказал Аркадий Петрович.
     Он говорил  о  том,  что  много  ездил  и  всюду видел интересною
ребячью жизнь.  Но плохо то,  что об этой интересной жизни почти никто
не пишет.
     Гайдар уже в то время побывал во многих местах Советского  Союза.
В  первой гайдаровской книжке,  которую я прочитал,  он писал,  что на
полке вагона он чувствует себя лучше, чем дома на кровати. Он привык к
поездкам, любил путешествовать.
     В тот вечер  Аркадий  Петрович  спросил,  люблю  ли  я  охоту.  Я
откровенно  признался,  что стрелял из ружья всего один раз.  Тогда он
сказал:
     - Договоримся так:  ты познакомишь меня с соломбальскими ребятами
и покажешь всю-всю Соломбалу,  а за это я научу тебя стрелять.  Пойдем
вместе в лес. У меня хорошее ружье.
     Потом он как будто усомнился в качестве своего ружья и добавил:
     - Пожалуй, не такое уж хорошее, но бьет ничего, сносно.
     После длительного и хорошего разговора с Гайдаром  я  возвращался
домой, в Соломбалу, в необычайно приподнятом настроении. Вскоре я ушел
в море на  практику,  и  на  судне  начал  писать  повесть  о  ребятах
Соломбалы. Но в то время мне было всего шестнадцать лет и, конечно, из
моей первоначальной затеи ничего не вышло.
     Начало повести  я хотел показать Аркадию Петровичу.  Когда спустя
месяца два я пришел в  редакцию,  мне  сказали,  что  Гайдар  серьезно
болен. Кажется, тогда он даже находился в больнице.
     Позднее встречаться с Аркадием Петровичем мне приходилось  редко.
К соломбальским ребятам он так и не собрался. Не удалось нам сходить и
на охоту.  Но,  как рассказывали архангельские журналисты,  работавшие
вместе с Гайдаром, он часто уходил с ружьем за город, в лес.
     Однажды я узнал,  что на очередном литературном  собрании  Гайдар
будет читать главы из своей новой повести.
     Занятия в морской школе  заканчивались  вечером.  На  собрание  я
пошел прямо из школы,  но все-таки опоздал: Аркадий Петрович уже начал
чтение.
     Читал он как-то неровно: то очень медленно, словно плохо разбирал
текст,  то вдруг поднимал голову от страниц,  смотрел на слушателей и,
казалось, декламировал.
     Закончив чтение,  Гайдар сказал, что повесть называется "Маузер",
но,  видимо,  он изменит название. Действительно, повесть впоследствии
была  напечатана  в  одном  из  московских   журналов,   а   затем   в
"Роман-газете  для ребят" под названием "Обыкновенная биография".  Уже
позднее Аркадий Петрович дал ей новое название -  "Школа".  Даже  этот
факт   убедительно   показывает,   с  какой  серьезностью,  любовью  и
требовательностью относился Аркадий Гайдар к своему делу  -  к  работе
писателя.  Он  добивался  в  своем творчестве простоты,  доходчивости,
точности.
     Отрывки из  новой повести Аркадия Гайдара впервые были напечатаны
в газете "Литературный Север". Кроме того, в то время в краевой газете
"Комсомолец"  печаталась ранняя повесть Аркадия Петровича "Жизнь ни во
что".
     В Архангельске  мне  еще  несколько раз приходилось встречаться с
Аркадием Петровичем. Он выступал на первом краевом совещании писателей
Севера,  говорил о том, что главной задачей писателя является создание
образа передового советского человека.
     Перед отъездом  Гайдара  из  Архангельска  мне  не  пришлось  его
повидать. У меня остался его замысел: написать повесть о соломбальских
ребятах  -  детях моряков.  Когда я встречался с Аркадием Петровичем в
Москве, он каждый раз напоминал об этой повести.
     Архангельские писатели   и   журналисты   хорошо  помнят  Аркадия
Петровича   Гайдара   -   талантливого   писателя,    жизнерадостного,
энергичного,   работоспособного   человека,   доброго   и  отзывчивого
товарища,  всегда  отличавшегося  большой  скромностью   и   сердечной
простотой.   И  архангелогородцам  радостно  сознавать,  что  одно  из
талантливейших произведений советской литературы для детей  -  "Школа"
было задумано и начато в Архангельске.
Евгений Степанович Коковин. Корабли моего детства


     OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)


                         (Повести и рассказы)

                 Северо-Западное книжное издательство
                                 1983


     В пасмурные апрельские дни, когда на Северной Двине темнеет лед и
капризные ветры робко приближающейся весны меняют направления,  ко мне
все  чаще  наведываются  беспокойные  чувства.  Я  знаю:  это  чувство
ожидания.  Ожидания  полной,  всесильной  весны,  открытия  навигации,
приказов начальника порта.
     Весна приходит на архангельскую землю без  журчания  ручьев,  без
цветения   роз   и   без  майского  грома.  Весна  приносит  на  Север
медлительно-ровное,  колдовское посветление ночей,  коварство распутиц
на  проселочные дороги и неукротимый ледоход с тревожным подъемом воды
на большие реки.
     Порт встречает  весну  гудками  ледоколов  и надрывным завыванием
сирен.
     Приказы начальника   порта  о  ледокольной  кампании  и  открытии
навигации предельно кратки,  четки и суховаты.  Но меня  они  волнуют.
Приказы печатаются на четвертой странице в местной газете. Читая их, я
слышу  первый  пароходный  гудок,  команду  вахтенного  штурмана,  шум
брашпиля и металлический перебор машинного телеграфа.
     Я слышу и голос  самого  начальника  порта  и  вижу  его,  седого
коренастого  мужчину в морском кителе.  В молодости,  говорят,  он был
портовым грузчиком. Влюбленный в пароходы и парусники, гавани, ковши и
причалы,  с  детских  лет  я помню по фамилиям всех начальников нашего
порта.
     И осенью  тоже  подступает  беспокойное  чувство,  но оно уже без
радости, горьковатое: скоро конец навигации.
     Я захожу к начальнику порта. Он легко определяет мое настроение.
     - Чем недоволен?
     - Навигация-то скоро закроется...
     - Продлим.  Видел, какие у нас теперь ледоколы? А вот-вот и у нас
будет  навигация  круглогодовой.  И в январе,  и в феврале,  и в марте
будем грузить.
     Я верю ему. Деловой, работящий, добрый народ портовики!
     Мой отец тоже был портовиком. Он служил в Дирекции маяков и лоции
Белого  моря.  К старости,  лишившись ноги,  он ковылял на деревяшке и
громко  именовался  смотрителем  створных  знаков  в  морской  слободе
Соломбале и на судоходном рукаве Северной Двины - Маймаксе,  а проще -
был  фонарщиком.  Отец  гордился   личным   знакомством   с   Георгием
Яковлевичем  Седовым.  Перед  походом  Седова  к  полюсу отец чинил на
"Святом  Фоке"  паруса  и  ремонтировал  такелаж.  Был  он  и   умелым
плотником,  и  столяром,  шил  легкие  шлюпки,  а  однажды  на  досуге
смастерил мне расчудесную полуаршинную поморскую шхуну.  Это  был  мой
первый корабль. Он совершал длительные рейсы в бассейне узенькой речки
Соломбалки,  забитой лодками,  шлюпками и кар