л этому совету потому, что его собственные поиски шли в
том  же  направлении.  Он  уже  ощутил  слабости,  порождаемые   смешением
романтизма и  реализма;  он  тщетно  попробовал  написать  книгу  в  чисто
романтическом духе, теперь оставалось  испробовать  чистый  реализм.  "Что
кажется мне прекрасным, что я хотел бы сделать - это книгу ни о чем, книгу
без внешней привязи, которая держалась бы  сама  собой,  внутренней  силой
своего стиля, как земля, ничем не поддерживаемая, держится  в  воздухе,  -
книгу, которая почти не имела бы сюжета или  по  меньшей  мере  в  которой
сюжет, если  возможно,  был  бы  почти  невидим.  Самые  прекрасные  -  те
произведения, в которых меньше всего  материального...".  Такой  книгой  и
предстояло сделаться его роману "Госпожа Бовари". Как-то Толстой  небрежно
сказал об "Анне  Карениной":  "Это  пустяк  -  история  замужней  женщины,
которая влюбилась в офицера". Сюжет, который  друзья  подсказали  Флоберу,
также был пустяком:  история  романтически  настроенной  женщины,  которая
выходит замуж за человека посредственного, обманывает его,  разоряет  и  в
конце концов накладывает на  себя  руки.  Однако  писателя  не  только  не
огорчила бедность сюжета, но, напротив, он  тут  же  радостно  воскликнул:
"Превосходная мысль!" Дело в том,  что  Флобер  сразу  же  увидел,  что  с
помощью этого банального  и  незначительного  сюжета  он  сможет  выразить
страсти, которые волновали его собственную душу.


   IV

   "Госпожа  Бовари  -  это  я".  Что,  собственно,  должно  означать  это
знаменитое выражение? Именно то, что оно выражает. Флобер бичует  в  своей
героине собственные заблуждения. Какова  главная  причина  всех  несчастий
госпожи Бовари? Причина в том, что Эмма ждет от жизни не того,  что  жизнь
может ей дать, но того, что  сулят  авторы  романов,  поэты,  художники  и
путешественники. Она верит в счастье, в необычайные страсти,  в  опьянение
любовью, ибо эти слова, вычитанные в книгах,  показались  ей  прекрасными.
Она в детстве прочла "Поля и Виргинию" и долго потом мечтала о  бамбуковой
хижине; позднее она прочла Вальтера Скотта  и  начала  бредить  замками  с
зубчатыми башнями.  Эмма  не  замечает  подлинной  красоты  окружающей  ее
нормандской природы. Мир, в котором она хотела бы  жить,  походит  на  мир
Анри Руссо. "Там были и вы, султаны  с  длинными  чубуками,  под  навесами
беседок млеющие в объятиях баядерок,  гяуры,  турецкие  сабли,  фески,  но
особенно обильно там были представлены  вы,  в  блеклых  тонах  написанные
картины, изображающие некие райские уголки, - картины, на которых мы видим
пальмы и тут же рядом - ели, направо -  тигра,  налево  -  льва,  вдали  -
татарский минарет, на переднем плане -  руины  Древнего  Рима,  поодаль  -
разлегшихся  на  земле  верблюдов,  причем  все  это  дано  в   обрамлении
девственного, однако тщательно  подметенного  леса  и  освещено  громадным
отвесным лучом солнца, дробящимся в воде серо-стального цвета, а  на  фоне
воды белыми пятнами вырезываются  плавающие  лебеди"  [Г.Флобер,  "Госпожа
Бовари"].
   Но ведь такого рода бегство в далекие  края  и  в  былые  времена,  эта
потребность в  экзотике  и  уходе  от  действительности  и  есть  сущность
романтизма, и есть тот недуг, от которого сам Флобер с  трудом  исцелился.
Ведь  он  также  верил  в  очарование  баядерок,  в  красоты  Востока,   и
понадобилось путешествие в Египет, унылый вид тамошних  куртизанок,  грязь
их глинобитных хижин, ужасающе тяжкая меланхолия ночи у Кучук-Ханем, чтобы
писатель убедился в суетности своих устремлений. Для Флобера романтизм был
неотделим и от неудачи в любви (глупость Луизы Коле),  и  от  неудавшегося
путешествия  (нищета  Востока),  и  от  неудачи  в  искусстве  (отвращение
писателя к  "Искушению  святого  Антония").  Приводя  злополучную  Эмму  к
пониманию  ужасной  действительности,  писатель  как   бы   очищается   от
собственных страстей.
   Жюль  де  Готье  назвал  боваризмом  умонастроение  тех,   кто   тщится
"вообразить себя иным, нежели он есть  в  действительности".  В  характере
почти каждого человека можно обнаружить малую толику боваризма.  "В  любом
нотариусе можно обнаружить осколки поэта". Эмма по  природе  своей  -  это
боваризм в чистом  виде.  Она  могла  бы  обрести  простое,  но  подлинное
счастье, посвятив себя заботам о дочери, о доме,  попытавшись  мало-помалу
преобразить облик своего мужа, который достаточно любит ее и потому  пошел
бы навстречу ее пожеланиям; она тянется к поэзии и могла  бы  наслаждаться
поэзией окружающей природы, поэзией  деревенской  жизни.  Однако  Эмма  не
желает видеть того, что ее окружает. Она грезит о совсем иной жизни  и  не
желает жить той жизнью, какая ей дана. В этом ее порок; в этом  же  был  и
порок Флобера. Но ведь это и твой порок, лицемерный читатель.
   Правда, у Флобера достало  мудрости  понять,  что  романтизм  неминуемо
приводит к краху, потому что он стремится к недостижимому. "Истинный сюжет
"Госпожи   Бовари"   -   это   все   растущий   разрыв   между   реальными
обстоятельствами и мечтой". Эмма мечтает полюбить Тристана или  Ланселота,
а встречает она Родольфа, человека посредственного, затем  Леона,  который
еще того хуже; в конце концов она попадает  в  лапы  перекупщика  Лере,  в
котором воплощена самая отвратительная действительность. Флобер наказывает
свою героиню не столько за то, что она предавалась мечтам, сколько за  то,
что она попыталась осуществить свои мечты. До  тех  пор  пока  она  только
грезит о любовниках в духе Вальтера Скотта и о шикарных нарядах, она всего
лишь поэт; она отталкивает отвратительного Лере, который  воплощает  самые
низменные соблазны жизни. Но едва она  делает  попытку  сблизить  мечту  и
реальность, едва она позволяет  идеальному  любовнику  облечься  в  грубую
оболочку, едва она решает заказать себе реальный  плащ  для  воображаемого
путешествия, она погибает, она  попадает  в  руки  Лере.  Мечте  уготована
участь  Заимфа  из  романа  "Саламбо":  человеку   позволено   боготворить
священный покров, но тот, кто прикоснется к нему, погибает.
   Каков же выход, ибо человек не может помешать себе предаваться  мечтам?
Флобер  видит  только  один  выход:  отказаться  от   активной   жизни   и
ограничиться лишь тем, чтобы описывать ее. Подобно  великим  мистикам,  он
считает мир иллюзорным: тот, кто  хочет  спастись,  должен  избавиться  от
иллюзий. Этим Флобер  напоминает  героя  Пруста,  который  обретает  время
только в тот день, когда решает жить вне времени. Человеку не дано оценить
то, чем он обладает. Есть только один истинный рай - потерянный  рай.  "Ты
сможешь, мой милый, описывать вино, любовь, славу  при  одном  непременном
условии: сам ты  не  будешь  ни  пьяницей,  ни  страстным  любовником,  ни
воякой".
   Такой способ приемлем для Флобера, для всякого художника вообще; но что
делать обыкновенному человеку, который не может творить  жизнь,  а  должен
жить? Однако и этот человек будет менее несчастлив,  будет  реже  попадать
впросак, если станет принимать жизнь такой, какова она есть.  Вот  главный
урок "Госпожи  Бовари".  И  все  же  мне  думается,  что  романтик  Флобер
непрестанно говорил бы в ответ на это: "Но разве может человек  отказаться
от попыток преобразить свою обыденную жизнь, от попыток  приблизить  ее  к
своим мечтам?" Извечный спор: "Госпожа Бовари - это я". По правде  говоря,
госпожа Бовари - это любой из нас. Флобер только констатирует факты, он не
предлагает решений.
   Эстетические взгляды Флобера  как  раз  и  требовали,  чтобы  роман  не
отстаивал никакой определенной идеи. Сам он любил конец "Кандида" -  конец
спокойный, простоватый, как сама  жизнь,  -  такой  конец  книги  наглядно
свидетельствует о гениальности ее автора. "Что  касается  меня,  то  самым
высоким и самым трудным в  искусстве  мне  представляется  не  способность
вызвать смех или слезы, а умение действовать, как  действует  природа,  то
есть ее способность заставить мечтать. Поэтому самые  прекрасные  творения
обладают этой способностью. Им присуща безмятежная ясность, но секреты  их
мастерства остаются непостижимыми; они недвижимы, как утесы,  и  вместе  с
тем волнуются, как океан, в них слышен шепот, напоминающий шепот листвы  в
лесу, они печальны, точно  пустыня,  они  лазурны,  как  небосвод.  Гомер,
Рабле, Микеланджело, Шекспир, Гете  представляются  мне  неумолимыми.  Они
бездонны,  бесконечны,  многообразны.  Сквозь  узкие  просветы  угадываешь
бездны; бездны эти подернуты мраком и вызывают  головокружение,  а  все  в
целом наполняет душу необычайным волнением.  Это  гармония  света,  улыбка
солнца и - покой; да, покой и сила..."
   Такова и госпожа Бовари. Вот уже сто  лет,  как  она  заставляет  людей
грезить. Что знаменует собой служанка Вермеера, сидящая у окна? Что  хотел
сказать  своим  пейзажем  Коро?  Ничего.  Эти   творения   просто-напросто
существуют. "Когда пишешь, ты должен все больше  и  больше  отдаляться  от
всего, что не есть чистое искусство. Ты должен всегда видеть  перед  собою
натуру, и ничего больше... Искусство  -  это  воспроизведение,  мы  должны
думать только о том, чтобы воспроизводить..." Флобер не требует, чтобы  мы
разделяли отвращение его героини к Ионвилю, не требует он и того, чтобы мы
защищали  Ионвиль.  Этот  маленький  нормандский  городок  описал  великий
художник,  и  потому  мы  можем  созерцать  его  и  находить   "бездонным,
бесконечным, многообразным". Подобно великим религиозным мистикам, Флобер,
этот мистик искусства, нашел свою  награду  в  том,  что  создал  видение,
неподвластное времени. И подобно тому, как верующий, уничижаясь,  обретает
спасение, Флобер, избрав в один  прекрасный  день  самый  непритязательный
сюжет,  написал  самый  прославленный  -  и  по  праву   прославленный   -
французский роман.


   V

   Никогда еще писатель так не мучился, производя  на  свет  свое  детище.
Переписка Флобера с 1851 по 1856 год  изобилует  свидетельствами  об  этом
титаническом  труде.  Заметки,  наброски,  полные  помарок,   и   не   раз
переписанные  черновики...  Отдельные  отрывки   Флобер   переделывал   по
шесть-семь  раз.  "Бовари"  подвигается  туго;  за  целую  неделю  -   две
страницы!!!  Есть  за  что  набить  самому  себе  морду,  если  можно  так
выразиться... Какой выйдет книга, не знаю, но ручаюсь,  что  напишу  ее...
Да, недешево достается стиль! Я начинаю заново то,  что  сделал  накануне;
два или три эффектных куска Буйе нашел вчера неудачными, и  он  прав;  мне
надо переделать чуть ли не все фразы...". В другом месте писатель  говорит
о том, что он почти месяц бьется над четырьмя или пятью фразами.
   Чего же он  добивается,  чего  он  с  таким  трудом  ищет?  Флобер  сам
рассказал нам об этом. Он хочет освободить фразу "от ее беловатого жира  и
оставить в  ней  одни  только  мускулы".  Для  этого  следует  убрать  все
авторские комментарии, все абстрактные рассуждения и сохранить одни только
впечатления или слова персонажей. Перечитайте  описание  прогулки  Эммы  и
Родольфа, которую они  совершают  верхом:  "Храпели  лошади.  Поскрипывали
кожаные седла...  Небо  разъяснилось.  Листья  деревьев  были  неподвижны.
Родольф и Эмма проезжали просторные поляны,  заросшие  цветущим  вереском.
Эти лиловые ковры сменялись лесными дебрями,  то  серыми,  то  бурыми,  то
золотистыми, в зависимости от цвета листвы. Где-то  под  кустами  слышался
шорох крыльев, хрипло  и  нежно  каркали  вороны,  взлетавшие  на  дубы...
Родольф и Эмма спешились..." [Г.Флобер, "Госпожа Бовари"].
   Пруст в своей работе о стиле Флобера великолепно сравнил  страницы  его
прозы с длинным движущимся тротуаром, он отметил долгое, чуть монотонное и
томительное нанизывание глаголов  несовершенного  вида,  которое  внезапно
обрывается  вторжением  глагола  совершенного  вида   ("Родольф   и   Эмма
спешились..."), это перебивает ритм фразы и указывает на  новое  действие.
Весьма новаторским был прием введения цепи глаголов прошедшего времени для
передачи слов и намерений  персонажей;  это  же  можно  сказать  и  о  том
великолепном диссонансе,  который  лирическая  фраза  внезапно  вносила  в
длинную вереницу обыденных предложений.
   Перечеркивая и переписывая текст, Флобер  в  конечном  счете  намеренно
разбивал фразу, придавая ей своеобразную неуклюжесть.  Слог,  над  которым
писатель так тщательно работал, обладает плавностью только  в  поэтических
концовках,  завершающих  долгий  период.  Но  чаще   слог   этот   кажется
шероховатым, обрывистым. Дело в том, что требовательный  художник  слишком
часто перемещал с места на место составные части  фразы.  "Слог  человека,
ворочающего глыбы", - сказал Пруст.  Вот  пример  этого  слога:  "Какая-то
неодолимая сила влекла ее к нему. Но вот однажды, когда она пришла к  нему
неожиданно, он досадливо поморщился..."  И  на  следующей  странице:  "Так
податной инспектор пытался объяснить напавший на него страх. Но дело  было
в том, что приказ префекта разрешал охоту на уток только с лодки, и, таким
образом, блюститель законов г-н Бине сам  же  их  и  нарушал.  Вот  почему
податному инспектору все  время  казалось,  что  идет  полевой  сторож..."
[Г.Флобер, "Госпожа Бовари"]. Да, это слог  человека,  ворочающего  глыбы,
нагромождающего камни. Образ Пруста верен и хорош.
   И сколько  грамматических  особенностей,  отмеченных  Прустом  в  языке
Флобера, вошли в употребление! Укажу для примера на союз  "и",  которым  я
начал предыдущее предложение. Это флоберовское "и", в отличие от того, что
говорит Пруст, часто служит союзом, которым заканчивается перечисление, но
в начале описания оно служит также "указанием на то, что начинается другая
часть картины, что отхлынувшая было волна вновь набирает силу".
   Я знавал хороших судей, и в их числе Алена, которым не  нравился  стиль
Флобера, и я признаю, что в непосредственности Стендаля  больше  прелести.
Флобер,  напоминающий  манеру  Гаварни  или  Анри  Монье,  Флобер   времен
"Гарсона",  Флобер,  скажем,  заключительной  фразы  "Госпожи  Бовари"   -
"Недавно он получил орден Почетного легиона" [Г.Флобер, "Госпожа  Бовари"]
- мне тоже не по душе, но я люблю благородную грусть многих его страниц, я
люблю также  не  совсем  складные,  почти  наивные  обороты,  такие,  как,
например, следующая  фраза:  "Она  воскликнула:  "О  Боже!",  вздохнула  и
лишилась чувств.  Она  была  мертва.  Как  странно!"  [Г.Флобер,  "Госпожа
Бовари"].


   VI

   Следует сказать несколько слов о пресловутом  судебном  процессе.  Хотя
это может показаться нелепым. Флобер вслед за появлением  романа  "Госпожа
Бовари" в "Ревю де Пари" в 1856 году был привлечен  к  ответственности  за
оскорбление общественной морали и религии. В  действительности,  возбуждая
дело против писателя, правительство стремилось нанести удар по журналу,  и
дело это носило скорее политический, а не литературный характер. Книга его
была "нравственной, архинравственной и заслуживала премии  Монтиона".  Все
литераторы были на стороне Флобера и защищали его (правда, осторожно), ибо
понимали, что дело касается не одного только Флобера, но писателей вообще.
Влиятельные женщины, в частности императрица, ходатайствовали  за  автора.
Однако император заявил: "Оставьте меня в покое!", и  делу  был  дан  ход.
Флобер писал доктору Жюлю Клоке;  "Мой  дорогой  друг,  сообщаю  вам,  что
завтра, 24 января, я буду иметь честь сесть на  скамью  для  мошенников  в
шестой палате суда исправительной полиции. Слушание дела начнется в десять
часов  утра;   дамы   допускаются;   костюм,   разумеется,   должен   быть
безукоризненным и парадным... Я  не  рассчитываю  на  правосудие.  Я  буду
осужден, и наказание, возможно, изберут самое строгое, -  славная  награда
за мои труды, достойное поощрение для литературы..."
   Обвинительная  речь  на  суде  изобиловала  восклицательными   знаками:
"Любовники  доходят  до  предела  сладострастия!"  По  словам   прокурора,
исполненные похоти картины  оскорбляют  общественную  мораль.  Он  находил
двусмысленными слова о молодожене, который наутро после  свадьбы  выглядел
так,  будто  "это  он  утратил  невинность",  и  возмущался  фразой,   где
говорилось, что Шарль был  "весь  во  власти  упоительных  воспоминаний  о
минувшей ночи" и, "радуясь, что на душе у него  спокойно,  что  плоть  его
удовлетворена, все еще переживал свое блаженство, подобно тому  как  после
обеда  мы  еще  некоторое  время  ощущаем  вкус  перевариваемых  трюфелей"
[Г.Флобер, "Госпожа Бовари"].
   "Автор  приложил  множество  стараний,  -  возмущался  прокурор,  -  он
употребил все доступные ему красоты слова, чтобы живописать  эту  женщину.
Попытался ли он описать при этом ее душу? Отнюдь. Может быть, он описал ее
сердце? Вовсе нет. Ее ум? Увы,  нет.  Тогда,  может  быть,  ее  физическую
привлекательность? Тоже нет. О, я хорошо знаю, что портрет госпожи  Бовари
после супружеской измены относится к числу блистательных портретов; однако
портрет  этот  прежде  всего  дышит  сладострастием,  позы,  которые   она
принимает, будят желание, а красота  ее  -  красота  вызывающая..."  Какая
странная и комическая обвинительная речь!
   Автору прежде всего ставили в вину четыре  отрывка.  Один  относится  к
любви Родольфа: "Что  прельстило  Родольфа  и  толкнуло  его  на  роман  с
госпожой Бовари? То, что она слегка покачивалась и при колебаниях ее стана
колокол платья местами опадал". Второй отрывок - сцена причащения.  Третий
отрывок - тот, где говорится о любовном романе Эммы и Леона, в особенности
описание их прогулки в карете по Руану: тут "ничего  не  описано,  но  все
подразумевается". И наконец, четвертый отрывок - это  сцена  смерти  Эммы,
которая, по словам прокурора, являла собой "чудовищное смешение священного
и сладострастного".
   Защитник  Флобера,  мэтр  Сенар,  оказался  в  выгодном  положении.  Он
набросал великолепный портрет  отца  Флобера  -  хирурга,  пользовавшегося
уважением жителей  провинции:  "Высокое  имя  и  возвышенные  воспоминания
обязывают...  Господин  Гюстав  Флобер   -   человек   серьезного   нрава,
предрасположенный по природе своей к занятиям важным, к  предметам  скорее
печальным. Он совсем не тот человек, каким хотел его  представить  товарищ
прокурора, надергавший в  разных  местах  книги  пятнадцать  или  двадцать
строк,  будто  бы  свидетельствующих  о  том,   что   автор   тяготеет   к
сладострастным картинам...  В  "Госпоже  Бовари"  описываются  супружеские
измены, но ведь они - источник непрестанных  мук,  сожалений  и  угрызений
совести для героини. Карета в Руане? Мериме в "Двойной ошибке" рассказал о
подобной же сцене, происходившей в почтовой карете. Эмма сбрасывает с себя
одежды? Но Флобер даже не описывает наготу своей героини, как  это  делали
Шенье, Мюссе, все поэты вообще. Сладострастные картины? Флобер, рисуя  их,
имел перед глазами книгу, которую он перелистывает днем и ночью: это  речь
Боссюэ "О запретных удовольствиях". Стало быть, надо запретить  и  Боссюэ?
Разумеется,  никто  его  запрещать  не  собирается;  кстати,  и  в  книгах
Монтескье и Руссо содержатся  отрывки  гораздо  более  вольные,  нежели  в
"Госпоже Бавари".
   Приговор являл собою блестящий образец компромисса. Суд порицал  книгу,
однако,  "принимая  во  внимание,  что  произведение,   судя   по   всему,
потребовало от писателя долгого  и  тщательного  труда...  что  отмеченные
отрывки,  хотя  и  заслуживают  всяческого  порицания,   занимают   весьма
небольшое место по сравнению с размерами произведения в целом...  принимая
во внимание, что Гюстав Флобер заявляет о своем уважении к  нравственности
и ко всему, что касается  религиозной  морали,  что  его  книга,  по  всей
видимости, в отличие от иных произведений, не была написана с единственной
целью потворствовать плотским  страстям,  угождать  духу  распущенности  и
разврата, а также осмеивать понятия, которые должны быть окружены в