ы этого рокового легкомыслия. --
И, мрачно качая головой, ушел в свой кабинет.
     Из кухни выскочила тетя Веся.
     Где Бобик? Где мой ребенок?! -- кричала она.
     Что случилось?! -- Цеся больше не владела собой.
     Бобик в  песочнице, -- сообщил дедушка, шлепая по коридору, -- Строит с
Новаковским двухэтажный замок для мышей. И слава богу -- хоть этих не будет,
когда они придут.
     Кто придет? -- гаркнула Цеся.
     Дедушка посмотрел на нее, как па бесноватую.
     --  Чего  ты  кричишь?  -- с  упреком  сказал он. -- Пришла  из  школы,
того-этого, и нет чтобы поздороваться --  с ходу  начинает орать. И на кого?
На  престарелого больного пенсионера. У меня мог начаться сердечный приступ,
того-этого.
     Цеся  застонала. "Чистое безумие! " --  в бессильном отчаянии  подумала
она.
     -- Папа, что происходит? -- кротко спросила Цеся, входя в комнату отца.
     Жачек сидел на  диване, глядя в  пространство  остекленевшим  взором, и
остервенело чистил на себе башмаки.
     Папа, ты можешь в двух словах объяснить, что опять стряслось?
     Я  тебе сказал: катаклизм.  Минуту назад позвонила твоя  сестра.  Они с
Толеком и  его родители вышли погулять, и  им  взбрело в  голову нанести нам
маленький визит.
     О боги! -- цепенея, прошептала Цеся.
     Вот так-то, -- сказал Жачек, -- Через пятнадцать минут они будут здесь,
голубушка.
     Мы с Данкой идем на башню, -- заявила Цеся.
     О нет! -- крикнула мама, врываясь в комнату и ныряя в бельевой шкаф. --
Никуда вы не пойдете, нужно прибраться. Ради бога, где кремовая скатерка?
     В стирке,  -- сказала  разумница Цеся. -- Я вчера погладила  другую,  в
клеточку.
     В  клеточку!  -- воскликнула мама, ломая  пальцы. --  Придет графиня  и
этот...  как его... лорд, который читает французских просветителей, а ты мне
клеточку   предлагаешь!  Дануся,  вот  деньги,   сбегай  в  кондитерскую  за
пирожными. Выбери какие-нибудь понеобыкновеннее!
     А может, лучше торт?  --  предложила  Данка, боря у мамы Жак  кошелек и
застегивая пальто.
     Да, торт,  пожалуй,  лучше,  --  согласилась мама.  -- А ты, Цеся, тащи
щетку, надо тут хотя бы подмести!
     Все равно ничто уже не поможет, -- уныло заметил Жачек.
     Цеся сбросила сапожки, подвязала фартук и принялась за уборку.
     Тетя  Веся тем временем  торопливо мыла посуду,  мама побежала  вниз  к
Новаковским одолжить  фарфоровый  кофейный сервиз,  отец  продолжал  чистить
башмаки, и даже  дедушка,  дабы  не  отстать от  других,  ковырялся  в своей
трубке.  Когда через  двадцать минут раздался звонок в дверь, все было более
или менее разложено  по местам, начищено  и выковыряно.  Более или менее  --
внимательный наблюдатель без  труда заметил  бы  выглядывающие из-под  шкафа
заляпанные   грязью   резиновые   сапоги   Бобика,   пыль   на   телевизоре,
потрескавшиеся от старости стены  и  потертый  ковер.  Звонок  прозвенел  во
второй раз.
     --  Здравствуйте,  --  лучезарно улыбаясь,  сказала мама Жак,  открывая
дверь. -- Какая приятная неожиданность!
     У   Юлии  были  испуганные  глаза  и  лицо  белее  мела.  Толек,   тоже
взволнованный, держал под руку  худую элегантную даму с породистым профилем,
в костюмчике  с меховым воротником, сшитом по последней парижской  моде.  На
запястьях у нее позвякивали старинные серебряные браслеты.
     -- Здравствуйте, -- сказала дама великосветским тоном.
     Оробевший  Жачек  тем  временем  тряс  руку  сухонькому  светловолосому
джентльмену,  который, несмотря на оттопыренные  розовые  уши, действительно
смахивал на лорда.
     -- Очень приятно, очень приятно, -- наперебой твердили оба.
     В  кухне тетя Веся лихорадочно  перетирала фарфор Новаковских.  Данка и
Цеся вынули из коробки торт и положили его на красивую тарелку.
     --  Я  туда  не  пойду, -- заявила  тетя  Веся,  --  Нет, нет,  с такой
прической... я неделю не была в парикмахерской.
     -- Тетя! Ты должна! -- шепотом воскликнула  Цеся.  --  Вот  я  точно не
пойду, ни за какие коврижки!
     -- Пойдешь, пойдешь, -- сказала тетя, -- Меня не уговоришь. Кроме того,
погляди -- я в домашнем платье.
     Я иду наверх, -- сообщила Данка. -- Позанимаюсь немножко.
     Цеся вздохнула, налила  воды  в чайник  и  поставила его на газ.  Потом
пошла в ванную -- причесаться и привести себя в порядок. Ситуация была более
чем  серьезная,  следовало пустить в  ход  все  козыри. "Бедная  Юлька",  --
подумала Целестина и щедрой рукой наложила на веки голубые тени.
10
     -- А вот и Цеся! -- сказала мама.
     Человек, не знакомый  с мамой Жак, глядя на нее, никогда бы не подумал,
что эта красивая полная дама со  спокойными  движениями  и милой материнской
улыбкой взволнована до последней степени. Зато у домашних  не было сомнений,
отчего дрожит ее голос и трепещут черные ресницы.
     -- Садись, дорогая, -- ободрила Цесю мама и взяла у нее из рук поднос с
фарфором Новаковских.
     Пока  величественная дама и ее  лордоподобный супруг оглядывали Цесю  с
головы до ног, Толек дружески подмигнул ей со своего места.
     -- Славная барышня,  -- наконец вынесла свой приговор дама, --  А какой
смелый грим.
     В  самом  деле,  Цеся,  дабы  не  упасть  в  грязь лицом перед высокими
гостями, использовала все возможные средства  из своего и Юлиного арсеналов.
Судя по вытянувшейся физиономии отца, она, пожалуй, перестаралась.
     Молодо-зелено, того-этого,  --  сказал  дедушка и  смущенно закашлялся,
почувствовав на себе панические взгляды  родственников,  как  будто он выдал
позорную семейную тайну.
     Юлия, разумеется, гораздо серьезнее, -- поспешил заверить гостей отец.
     Юлия судорожно улыбнулась и облизнула пересохшие губы.
     Мы  очень любим  Юлечку, кхе-кхе, -- заявил  вдруг лорд, покашливая, --
Она такая нежная. Как цветочек.
     Кому кофе?! -- молниеносно вмешалась Цеся, молясь в душе, чтобы  никому
из родных не захотелось оспорить это мнение.
     К счастью, беседа свернула на гастрономические  темы,  и Жаки позволили
себе немного расслабиться.
     --  Прелестный фарфор,  -- восхитилась изысканная  Толекина мама,  беря
двумя пальцами  хрупкую  чашечку с кофе,  -- Именно  такие  мелочи, семейные
реликвии, переходящие из поколения в поколение, создают атмосферу дома.
     Никто ей не возразил. Разве она была не права?
     Цеся  резала  торт, стараясь,  чтобы треугольнички  получались идеально
ровными и аккуратными. Дедушка неожиданно нашел общий язык  с отцом  Толека:
разговор у них зашел относительно "Опыта о нравах и духе народов"  Вольтера.
Тема  была нейтральная,  и Юлия вздохнула с  облегчением. Пока все шло более
или  менее  гладко. Жачек развлекал  Толекину мать,  популярно  объясняя  ей
основы  квантовой механики. Мама  Жак взяла в  свои  руки бразды правления и
руководила беседой, вставляя то деликатное замечание по  поводу  квантов, то
глубокомысленный  комментарий к Вольтеру. Было в  самом деле очень мило.  Но
идиллия продолжалась недолго.
     Внезапно дверь с  грохотом распахнулась, и в  комнату ворвался Бобик --
зареванный, с грязными дорожками от слез па щеках.
     Новаковский его замуровал! Новаковский его замуровал! -- едва выговорил
он, рыдая, -- Живьем! Живьем!
     Кого?! -- крикнула мама Жак.
     Моего мыша! Моего мыша! --  всхлипывал поглощенный  своим  горем Бобик,
ничего не замечая вокруг. --  Посмотрите! Посмотрите! -- сказал он, кладя на
стол безжизненное мягкое  тельце с  безволосым  хвостиком,  -- Он,  наверно,
умер! Умер!
     Юлия в мгновение ока позеленела.
     Забери это со стола, -- простонала она.
     Дядя,  сделай  ему  искусственное  дыхание!  Сделай  ему  искусственное
дыхание! -- причитал Бобик.
     Мышка  неподвижно  лежала  среди  дивной  красоты  фарфоровых  чашек  и
аппетитных  кусочков орехового торта, а  желтые нарциссы  в темно-синей вазе
скорбно  склоняли  над  ней свои  анемичные  головки. Жачек отнесся  к  делу
серьезно.
     Принеси нашатырный  спирт, --  сказал  он. --  Попытаемся привести ее в
чувство. --  И  коснулся  мыши пальцем.  -- Еще  теплая,  --  проговорил  он
задумчиво.
     Папа!!! -- сдавленным голосом сказала Юлия.
     Он умер от разрыва сердца? -- плакал Бобик.
     Не говорят "он", говорят "она", -- машинально поправила его мама Жак.
     Почему? -- всхлипнул Бобик.
     Мама!!! -- сказала Юлия сдавленным голосом.
     Но было уже поздно. Машина пришла в движение.
     Потому что мышь женского рода, -- объяснила мама.
     Всякая? --  заинтересовался Бобик: даже рыдания перестали  срываться  с
его серых от пыли губ.
     Всякая. Говорят не "этот мыш", а "эта мышь".
     А самцы тоже женского рода? -- пожелал узнать Бобик.

     -- Гм... самцы. Нет, не женского.
     Это  очень интересно, -- отметил Бобик, уже окончательно успокоившись и
готовый задавать дальнейшие глубокие вопросы.
     Мышка  на  столе пошевелилась, и  немного желтого песка  ссыпалось с ее
шубки.  Мать  Толека   сидела,  как   загипнотизированная,  и   глядела   на
подергивающее лайками существо так, словно перед ней была бомба замедленного
действия.
     -- Жив!  Жив! -- завопил Бобик. -- Дайте ему торта, дайте ему торта! --
Просиявший ребенок недолго думая вскарабкался на колени к гостье и, поерзав,
устроился, как ему было удобно.
     Элегантная дама сидела не шевелясь. Она  была удивлена,  но не подавала
виду.
     Какой  милый мальчуган,  --  заметила она  из-за  взлохмаченной головки
Бобика, стараясь не прикасаться к его запыленной курточке.
     За-бе-ри-те  э-ту  мышь,  --  с  трудом  пролепетала  Юлия,  близкая  к
обмороку.
     Ах, в  самом  деле,  --  спохватилась вдруг  мама  Жак и, помогая  себе
ложечкой, положила  мышь на тарелку. -- Жачек,  унеси  эту несчастную тварь.
Извините нас, ради бога. У Бобика бывают такие заскоки.
     Ничего, ничего, -- поспешили успокоить маму гости.
     Мышь была  унесена.  Цеся сманила Бобика с  колен  величественной дамы,
положив на  тарелочку  большущий кусок  торта  и  поставив  эту  приманку на
противоположный конец  стола. Дедушка  ловко свернул  разговор на  Вольтера,
отец возвратился  к квантам, Юлия постепенно начала обретать нормальный цвет
лица. Однако родные ошибались, полагая, что Бобик позволит заткнуть себе рот
тортом.  Проглотив, чудом не подавившись, огромный  кусище, он слизал крем с
пальцев и заметил:
     О, что я вижу? Сервиз Новаковского!
     Вкусный тортик? -- надрывно вскричала мама Жак.
     Замечательный, -- немедленно откликнулась гостья.
     Замечательный, кхе-кхе!
     Я по голубым  рисуночкам  узнал, -- похвастался  Бобик.  -- У меня глаз
наметанный.  Мама  Новаковского  говорила,  что  они  за  него  заплатили  в
антикварном...
     Бобик! -- сказала Юлия.
11
     И все-таки, несмотря  ни на что, прием прошел  удачно.  После кошмарной
промашки  Бобика  ничего  худшего  случиться  уже  не могло. Сознание  этого
принесло всем  членам семьи Жак острое чувство облегчения:  лед внезапно был
сломан, и общая атмосфера заметно потеплела. Вторая  часть встречи  прошла в
приятной беседе без перебоев.
     Выяснилось,  что  родители Толека,  по  сути  дела,  просто  счастливы:
наконец-то  им  удалось  попасть  в  круг  людей, близких по духу, людей,  с
которыми  можно  потолковать о неслыханно увлекательных  вещах -- таких, как
современные  проблемы  квантовой  механики  или качество керамической  глины
отечественного  производства. Не говоря уж об обоюдном интересе к знаменитым
французским просветителям, который обнаружился у дедушки  и Толекиного папы.
Правда,  дедушка со  свойственной  ему чистосердечностью  несколько  нарушил
общую гармонию, сообщив, что о Руссо сказать пока ничего не может, поскольку
еще  его не прорабатывал --  он добрался  только  до  буквы "Д", -- однако в
задушевной обстановке,  которая  сложилась к  тому  времени,  его  заявление
прошло незамеченным.
     Когда отец и мать  Толека поднялись из-за стола, никто уже не помнил ни
о  мыши,  ни  о сервизе  Новаковского. Чаепитие благополучно завершилось,  и
после заключительного обмена любезностями,  приглашениями в гости и взаимных
восторгов от знакомства  со столь интересными людьми окрашенная в белый цвет
входная дверь наконец захлопнулась за Толеком и его родителями.
     --  Ушли,  слава  богу!  --  сказал  Жачек  и вздохнул  с  облегчением,
бессильно прислонясь к вешалке для верхней одежды.
     И в ту же секунду в дверь легонько  постучали. Это отец Толека вернулся
за своим зонтом.
     Он  наверняка слышал! -- с отчаянием прошептала Юлия,  когда  Жачек, на
этот раз проявив большую осмотрительность, проводил гостя вместе с зонтом на
площадку и удостоверился, что тот окончательно ушел.
     Ничего он не слышал, -- буркнул Жачек без особой уверенности, тщательно
закрывая дверь на задвижку. Он немного глуховат, я сам видел.
     Господи, что ты мог видеть?
     Что  он  глух.  Как   пень,  --  сказал  Жачек  и  добавил  с  оттенком
высокомерия: -- И  вообще,  напрасно ты волнуешься, дорогая, не такие уж они
аристократы.
     Неправда, он не глух как  пень! -- безумно  вращая глазами, воскликнула
Юлия.
     Глух. Глух,  как  Бетховен. Я  своими глазами видел, что  он пользуется
специальным рожком. Вставляет его в ушную раковину.
     Сам ты раковина! --  зарычала Юлия. -- С рожком!  А  он еще хоть куда и
наверняка расслышал твое бестактное высказывание. О  господи, почему  вы все
такие ужасные?
     Юлия, а  что,  этот юноша хочет на  тебе жениться?  -- полюбопытствовал
дедушка.
     Н-не знаю, -- вспыхнула Юлия, -- Я вообще ничего не знаю.
     Конечно, хочет,  --  убежденно сказала мама,  --  Иначе  зачем ему было
приводить родителей?
     Он-то  хочет,  -- изрек Жачек тоном  пророка,  --  но как  они  к этому
отнесутся, вот вопрос.
     Юлия неожиданно начала всхлипывать:
     Это все из-за вас! Из-за вас и из-за этого чудовища Бобика!
     Ну, ну, полегче  насчет чудовища,  --  возмущенно  сказала  тетя  Веся,
выглядывая из ванной, -- Ты знаешь, я не люблю, когда его так называют.
     А я считаю, что по-другому его никак не назовешь.
     А я нет!
     Атмосфера  явно  накалялась, и  Цеся  предпочла  убраться  подальше  от
эпицентра  склоки. Захватив из кухни несколько оставшихся  от обеда холодных
картофельных оладий, она поднялась на башенку.
12
     Данка, разумеется, лежала  на матрасе и писала стихи. Из  проигрывателя
неслись  звуки  флейты, и вообще не похоже  было, что кому-то здесь  хочется
заниматься.
     Цеся   поставила  перед   Данкой   картофельные   оладьи  и  приглушила
проигрыватель.
     Данка! -- строго сказала она, -- Пора поговорить серьезно.
     Я пишу, -- заметила Данка.
     Ты должна начать что-то делать.
     Не мешай.
     Учиться, к сожалению, нужно, от  этого не отвертишься, как ни старайся,
-- продолжала Цеся, твердо решившая не сдаваться, -- У тебя что, совсем нету
честолюбия?
     Нету. Я пишу. Не мешай мне, черт подери!
     Цеся выключила проигрыватель.
     --  Нет,  ты  меня  выслушай! Мне  надоело!  --  крикнула  она,  --  Ты
относишься ко мне как к вещи! Даже не соизволишь посмотреть в мою сторону!
     Данка  посмотрела  на  Телятинку  с издевательской ухмылкой  и села  на
матрасе, откинув со лба блестящие каштановые волосы.
     Ну, давай говори, хотя я заранее знаю, что ты собираешься сказать.
     Цеся, растерявшись, молчала.
     -- Ну?  -- подбодрила ее Данка. -- Ты остановилась на том,  что у  меня
нет честолюбия.
     Вот именно. И элементарного чувства благодарности, -- выпалила Цеся. --
Ты  даже не замечаешь,  что я трачу на тебя все свободное время. Я хочу тебе
помочь,  но ведь ты сопротивляешься!  Ты так чудовищно  ленива,  что у  меня
просто руки опускаются!
     Ну, ну...
     Хоть намек на  чувство собственного  достоинства у  тебя  есть?  Ты  не
понимаешь,  что это унизительно,  когда  тебя перед всем  классом  постоянно
называют лентяйкой? А ведь ты не глупей других, даже совсем наоборот...
     Данка встала и нервным движением одернула юбку.
     Послушай,  --  сказала она, снимая  невидимую ниточку  с рукава зеленой
вязаной кофты, --  условимся  раз  и навсегда,  что  у меня нет  честолюбия,
чувства  благодарности,  чувства  собственного достоинства и что я лентяйка.
Сразу станет легче жить. И тебе будет спокойнее, и я смогу писать без помех.
     Ничего  не понимаю. Ты что, хочешь остаться на второй год? -- застонала
Цеся, хватаясь за голову.
     В  принципе мне все  равно, --  призналась Данка, -- У меня уже столько
хвостов...
     Да ведь я хочу тебе помочь!
     Не станешь же ты за меня учиться.
     Послушай, -- сказала Цеся, -- Еще  одно. Я за  тебя  отвечаю. Я обещала
Дмухавецу, что тебя вытяну, и обязана это сделать.
     Чего тебе дался  этот  старик? -- обозлилась Данка, --  К учителям надо
относиться по-особому. Были  б они обыкновенные люди --  другое дело, но это
же надзиратели.
     Ха! -- возмутилась Цеся. -- И Дмухавец?
     Ну, может, он в меньшей степени.
     Дануся...  -- снова начала Целестина  просительно. -- Ты  такая  умная,
талантливая,  у  тебя  столько  замечательных  качеств...  подумай  о  своем
будущем.  Чем скорее  ты  кончишь  школу,  тем раньше  станешь свободна!  Ты
непременно будешь великой поэтессой. Отец  Толека сказал, что у тебя талант,
а уж он-то в литературе разбирается...
     Данка подняла голову и нахмурилась:
     Что? Что? Как это он, интересно, может судить о моем таланте?
     Я ему показала тетрадку... с твоей поэмой... -- поперхнулась Цеся.
     С поэмой "Отчуждение"?! -- спросила Данка бледнея.
     Да,  он  пришел  в восторг...  --  Цеся почувствовала,  что  Данку  это
сообщение не особенно обрадовало, и осеклась.
     Принеси  мне  эту тетрадь, -- проговорила подруга безжизненным голосом.
-- И  заодно  отдай  маме  кошелек.  Когда  я  пришла  с  тортом, была такая
суматоха...
     Данка, ты... ты сердишься? -- с замиранием сердца робко спросила Цеся.
     Дануся недвижно, как изваяние, сидела на матрасе, прислонясь к стене, и
лицо ее было лишено всякого выражения.
     -- Принеси тетрадь, -- повторила она.
     Цеся,  в ужасе от  того, что натворила, помчалась в столовую, где возле
тарелки с тортом еще лежала  Данкина тетрадь -- увы,  уже не в том  виде,  в
каком была: Бобик, воспользовавшись случаем, нарисовал в ней акварелью танк,
атакуемый вертолетом со множеством  людей на борту. Телятинка  почувствовала
сухость в горле и странную пустоту в голове. Она не в силах была вообразить,
как  ее  подруга  раскроет  тетрадь, где  на  лучших страницах  "Отчуждения"
намалеван   танк.   Больше   всего  ей  хотелось   отдалить  эту   минуту  в
бесконечность. А пока что она решила пойти к маме.
13
     Родители были у себя в  комнате, и Цеся, заглянув в дверь, позавидовала
их душевному спокойствию и возможности работать в нормальной обстановке.
     Мама, повязав поверх юбки какую-то тряпку, за большим столом  лепила из
глины изящные сахарницы в форме гиппопотамов. Разгороженная пополам  книжным
стеллажом комната освещалась двумя одинаковыми лампами. Однако одна половина
нисколько не походила на  другую. Вокруг мамы царил хаос: на полу  -- глина,
на столе --  гипс  и глина, на стульях  -- глина и гипс;  на  полках  стояли
бутылочки и баночки с глазурью, кисти в стеклянных банках и высохший стебель
кукурузы в  бутылке от вина. Мама  была весела и полна трудового энтузиазма,
пальцы ее двигались быстро  и ловко, красивые губы  тоже  были в движении --
она  что-то напевала. Отец сидел в своем углу в  наушниках,  предназначенных
для индивидуального пользования телевизором. Однако в данном случае наушники
ограждали его  от посторонних звуков.  Он работал и  не желал слушать всякие
там  дурацкие  куявяки7.  Склонившись  над   сверкающим  чистотой
столом, Жачек аккуратно чертил что-то  на  большом  листе  кальки. Его книги
стояли на полках ровными рядами, чертежные приборы были  в идеальном порядке
разложены  по  пра