ал  учитель,  --  я довольно внимательно
штудировал учебники по  психологии развития. В  них настойчиво утверждалось,
что молодежь охотно  занимает крайние  позиции  и не  признает компромиссов,
полна  идеалистических  представлений и склонна к агрессивной  поверхностной
критике  и опрометчивым  суждениям. Однако  к  вам я  никак  не  могу  этого
отнести. Никак, хоть тут тресни.
     Гайдук иронически усмехнулся.
     --  Он усмехается,  -- во всеуслышание  объявил учитель. -- Нет, нет, я
серьезно, Ежи, дружок,  ну скажи что-нибудь!  Даю слово, такие явления,  как
юношеский  идеализм  и  склонность  к  агрессивной критике,  существуют.  За
примерами недалеко ходить:  возьмите третий "А". Почему  в твоем классе один
осторожнее другого?
     Дмухавец  явно ждал ответа. Ежи Гайдук,  насупившись, встал. Вид у него
был решительный.
     Третий  класс вы  дольше  знаете, -- пробормотал  он. -- А что касается
нашего класса -- я не могу говорить от имени своих одноклассников.  Я их  не
знаю.  От  своего  имени  --  пожалуйста,  скажу.   Да,  я  осторожничаю,  я
конформист, потому что хочу как можно скорее поступить в институт. Для этого
требуется аттестат без троек и  положительная  характеристика. Ежели я займу
крайнюю  позицию  и буду  с  юношеским  задором подвергать  все  агрессивной
критике, такой характеристики мне не видать.
     Думаешь? -- засопел Дмухавец.
     Уверен, -- холодно ответил Гайдук. -- Однажды я уже оставался на второй
год за нонконформизм.
     В классе вдруг поднялся шум.
     --  Он  прав! -- подал голос от двери  Павелек  и встал  с извиняющейся
улыбкой, -- Вы нас призываете быть искренними и тому подобное... но
     разве можно  быть по-настоящему откровенным  с  учителями? Мне кажется,
нельзя.
     Точно! -- поддержал его ломающийся баритон с последней парты.
     Школа  по своей  сути всегда казенна, --  заявил  Павелек. --  Тут  нет
ничего удивительного, ведь в школе  устанавливаются отношения:  властелин --
подданный. Извините, но странно, что вы этого не видите, пан учитель.
     Мы  должны  только  учиться и сидеть тихо! --  Баритончик на  последней
парте явно осмелел.
     Пока  не  получим  аттестата  и права на  самостоятельность, -- добавил
Павелек.
     А вот и нет! -- крикнул Дмухавец  и схватился за сердце. -- Вы  никогда
не  получите  права  на такую  самостоятельность,  которая  избавит  вас  от
необходимости  участвовать в  жизни  общества!  Когда- нибудь  вам  придется
сказать "да"  или  "нет",  выступить  в  поддержку слабых против  сильных --
можете не сомневаться, жизнь поставит вас перед такой проблемой. А вы к тому
времени уже не в  состоянии  будете  ни  бороться,  ни  рисковать,  так  как
привыкнете  к  мысли,  что  самое  безопасное -- сидеть  и не  рыпаться,  --
Дмухавец остановился перед Гайдуком, тыча ему пальцем в грудь.
     От  меня вы  никаких деклараций  не услышите,  -- обозлился Гайдук.  --
Думаете, ребята из третьего "А" искренни?
     Безусловно.
     -- А я в их болтовню не верю. Они просто знают, чего вы от них ждете.
     Гайдук хватил через край. Дмухавец покраснел, засопел и сорвал
     с носа очки:
     Ну, знаешь!.. Мальчишка! За кого ты меня принимаешь?!
     Вот, пожалуйста, -- пробормотал Гайдук.
     С  места вскочила  черноволосая  Кася.  Она  была  старостой  класса  и
действовала из лучших побуждений.
     Нет,  пан учитель... он совсем так не думает, как говорит... то есть...
мы очень извиняемся... ну, Гайдук, извинись перед паном учителем...
     За что?  --  огрызнулся  Гайдук. На  него просто страшно было смотреть:
фанатический блеск в  глазах,  насупленные  брови, нижняя  челюсть  выпячена
вперед. -- За откровенность?
     Дмухавец едва заметно усмехнулся и надел очки.
     -- Ну, а ты что об этом думаешь? -- спросил он.
     Вопрос был адресован Павелеку, но угодил в Целестину.  Она нерешительно
поднялась, краснея от волнения.
     -- Я... я думаю... -- начала  Цеся, ощущая пустоту  в голове. Одного ее
быстрого  взгляда  было достаточно,  чтобы оценить  выражение лица  учителя;
Дмухавец не казался  таким добряком, как обычно,  -- Я думаю, вы  правы, пан
учитель, -- на всякий случай выпалила она.
     -- Ах, так? -- буркнул Дмухавец.
     А Гайдук вскинул голову, будто его ударили.
     Да, да, безусловно, -- добавила Целестина, чувствуя, что  проваливается
в какую-то страшную бездну.
     А  в   чем  конкретно  я  прав?  --  вежливо  поинтересовался  классный
руководитель.
     Ну... во всем... -- брякнула Цеся, едва сдерживая слезы.
     Она  понимала,  что поступает подло  и  отвратительно.  К несчастью,  в
голове у нее  был полный  хаос, и,  даже если  б  она  собралась с  духом  и
попыталась сказать,  что думает на самом деле,  получился бы глупый и жалкий
лепет.
     --  Цеся трусиха, -- коротко резюмировал Дмухавец, --  А Гайдук дал мне
по носу, хотя знаете, что? Пожалуй, он прав...
     В эту секунду Ежи Гайдук как укушенный сорвался с  места, сгреб с парты
тетради и книги,  сунул портфель  под мышку  и,  не сказав ни слова, покинул
класс, захлопнув за собою дверь.
5
     Часом позже он  все  еще  стоял на мосту, устремив  невидящий взгляд  в
мутные воды Варты.
     Значит, так оно. Значит, так.
     Значит, она такая.
     Напрасно он  позволил втянуть себя в этот разговор.  Старому хитрецу  и
без того все известно.
     А  Целестина  его  предала,  подло предала. Струсила. Трудно,  впрочем,
требовать от девчонки, чтоб она была смелой, как парень.
     Ах, нет, неправда, не обманывай себя, болван. Она  должна быть смелой и
сильной и всегда иметь собственное мнение по любому вопросу. Должна верить в
тебя и всегда быть рядом...
     Хотя, собственно, почему? Кем ей приходится Ежи Гайдук?
     Никем.
     Ладно, но тогда и она будет никем для Ежи Гайдука.
     Никогда больше, никогда -- даже если не знаю, что...
     Никогда в жизни.
     Конец.
6
     -- Я хотел спросить, -- сказал Бобик, выглядывая из-за ровного строя
     солдатиков, -- есть такой дом -- ковыряльня;
     Что? -- остолбенела тетя Веся.
     Ковыряльня. Купаются в купальне, а ковыряются в ковыряльне.
     Ковыряются? -- Тетя Веся даже выронила ложку.
     В носу, --  пояснил Бобик, -- А где еще можно?  В трамвае нельзя,  дома
нельзя, на улице нельзя... Нигде нельзя. Значит, должна быть ковыряльня.
     Жачек так и покатился со смеху.
     -- Ой, правда,  истинная правда! -- выговорил  он  наконец  срывающимся
голосом, -- Куда бы обратиться с предложением?
     Цеся  неодобрительно  посмотрела на  развеселившихся родственников.  До
чего  ж они  заурядны! Какие там тонкие  чувства, возвышенность --  ужасные,
примитивные люди, прозаичные, без полета. С Данкой разговаривают, как с себе
подобной,  даже  не подозревая,  какой могучий  у  нее ум. Данка  ведет себя
вежливо, разве что улыбнется в сторону, может, чуточку высокомерно...  Но, в
конце концов,  трудно  ей удивляться.  Не всякий выдержит общение с командой
присяжных  остряков, тем более  человек  с  такой утонченной  психикой. Сама
Цеся, после  того  как  открыла  в  Данке  поэтессу, постоянно  пребывала  в
состоянии робкого восхищения. Подчас у нее  даже не  хватало духу заставлять
свою  необыкновенную  подругу  делать уроки. Кроме того, теперь  она  на все
смотрела как бы Данкиными глазами -- по крайней мере, так  ей  казалось -- и
неизменно  приходила  к  убеждению,  что  этому  талантливому и беззащитному
существу  судьба  уготовила  сплошные   невзгоды  и  вообще  все  окружающее
оскорбляет ее легко ранимую душу. В  преданном сердце обуреваемой дружескими
чувствами Телятинки горело  желание  убрать с  Данусиного  пути  все  шипы и
тернии.
     Перестаньте!  -- резко сказала она.  --  Вы даже не знаете,  что  Данка
пишет стихи!
     О-о-о-о! -- как сговорившись, хором вскричали родственники.
     Я тоже когда-то писала стихи, -- объявила тетя Веся.
     Ну да! -- поразилась Целестина.
     И  как  будто  неплохие,   --  призналась  тетка,   эта,  казалось  бы,
воплощенная посредственность. --  Даже получила награду  на конкурсе  "Белая
гвоздика".
     Веся  у  нас всегда была чертовски поэтична,  -- захихикал Жачек, видно
вспомнив что-то очень веселое.
     А о чем было то стихотворение? -- полюбопытствовала Цеся.
     Тут  Данка не выдержала  и вмешалась. Снисходительно  улыбнувшись,  она
сказала:
     Какая же ты, Цеся, наивная.  Разве  вообще  можно ответить на вопрос, о
чем это стихотворение?
     Я могу ответить, -- сказала тетя Веся. -- Вероятно, потому, что мне уже
тридцать  пять лет. Так  вот, в  том  стихотворении речь,  разумеется, шла о
любви, а также, естественно, о непонимании.
     Чего кем? -- спросил Жачек.
     Кого  чем, -- буркнула  Веся, -- Ясное  дело,  что меня не понимал мир.
Передайте кто-нибудь еще кусочек пирога.
     И  мне  тоже,  -- оживился  Жачек.  --  Пирог  --  объедение,  пальчики
оближешь.
     Почему вы все время едите? -- с отчаянием воскликнула Цеся.
     Так  уж мы сконструированы, -- любезно объяснил Жачек. --  Впрочем, это
относится к  большинству здесь  присутствующих. Даже ты и твоя подруга, хоть
вы  и существа  высшего  ряда, должны время от времени снабжать горючим свою
пищеварительно-выделительную систему. Тебе, дитя мое, как будущему врачу это
лучше знать. Даже Словацкий5 имел обыкновение обедать.
     -- Кажется, он был большой сластена, -- лукаво заметила тетя Веся.
     -- Ха-ха!  -- загрохотал  Жачек. -- Что касается меня, то я,  когда  ем
такой пирог, заметно облагораживаюсь.
     Больше Цеся не могла выдержать.
     -- Дануся, -- сказала она умоляюще-извиняющимся тоном, -- может, пойдем
в башню?
     Ну ладно, -- вздохнула Данка. -- Пора в самом деле браться за учебу.
     Святые слова,  милостивая государыня,  --  ехидно  произнес  Жачек.  --
Учение -- свет. А о поэзии мы поговорим лет через пять.
     Подруги вышли в коридор.
     Не знаю,  какая муха их сегодня укусила, -- смущенно сказала  Цеся.  --
Отец просто невыносим.
     Ну   почему?  --  снисходительно  улыбнулась  Данка.   --  Он  у   тебя
симпатяга...
     Из-за дверей бывшей  комнаты девочек,  которая теперь  служила  приютом
Юлии и Кристине, доносились голоса художников. Когда Юлины друзья появлялись
в доме, Цеся обычно убегала куда  подальше, однако на сей раз вынуждена была
изменить  своему  правилу, так как оставила в  комнате портфель  с книгами и
тетрадями.  Если б не Данка,  Целестина предпочла  бы  отправиться в школу с
невыученными  уроками  --  она  готова была сделать что  угодно,  лишь бы не
входить  в  комнату,  полную людей. Но  рядом  стояла  Данка, и  по  ее лицу
разливалось выражение блаженной лени.  Цеся напрягла всю свою волю и, приняв
светский вид, постучала в дверь.
     В комнате плотной завесой висел дым. Везде -- на стульях, на диване, на
полу  --  расположились  художники;  в  их  пестром  обществе  царила Юлия в
пурпурном  халате с черным зигзагом  на спине. Цеся, не  отрывая  взгляда от
кончиков  своих  туфель,  протиснулась за  спинами ярких  девиц к  столу, па
котором лежал портфель.
     Судорожно, как за спасательный круг, ухватившись за ручку портфеля, она
выпустила  из  легких  воздух  и  шмыгнула  обратно  к  двери,  преследуемая
мучительным ощущением, будто кто-то все время за ней наблюдает.
     У порога Цеся все же  осмелилась поднять глаза и... захлебнулась дымом.
Она кашляла и плакала, а в голове стучала одна-единственная мысль: "Бородач,
бородач, бородач... "
     Бородач сидел на полу возле дивана и в упор смотрел на Цесю.
     Эй, Юлька, --  сказал он наконец, хлопнув по  коленке старшую из сестер
Жак, -- глянь-ка, это кто ж такой?
     Это?  Это моя сестра, -- рассеянно ответила Юлия, прислушиваясь к тому,
что в это время рассказывал ее драгоценный Толек.
     Бородач встал и, перескакивая через тела коллег, настиг Цесю.
     -- Подумать только! Вот так встреча!  -- сказал  он  и вышел  следом за
перепуганной Целестиной  в коридор. --  Ну  что, -- спросил он,  --  пошли в
кино?
     Стало  быть,   это  всего-навсего  Юлькин  однокурсник!  Цеся  испытала
некоторое разочарование. Подсознательно бородач представлялся ей чуть  ли не
полубогом -- ну, скажем, киноактером  или лыжником  европейского класса.  То
обстоятельство,  что  черноокий  красавец  оказался  обыкновенным  студентом
Академии  художеств, сыграло против него: неотразимое очарование  незнакомца
сильно померкло.
     -- Здравствуйте, -- подчеркнуто  громко произнесла Данка, задетая  тем,
что  бородач до  сих пор не обратил на  нее внимания, хотя она стояла рядом,
грациозно прислонясь к вешалке для верхней одежды.
     Цеся с легкой опаской подумала, что ее подруга очень хороша собой.
     Бородач окинул Данку рассеянным взглядом.
     -- Мое почтение, -- произнес  он и немедленно повернулся к Цесе: -- Нам
просто суждено пойти в кино.
     Цеся отличалась застенчивостью и скромностью. Но при этом она была
     представительницей  своего  пола,  и  вдобавок  шестнадцатилетней   его
представительницей. Эти два фактора и определили ее ответ.
     -- Если для вас это имеет такое значение... -- сказала она, наслаждаясь
своей новой ролью и  искоса  поглядывая па Данку,  -- Что ж, можно пойти. Но
только на хороший фильм.
     Пошли сегодня! -- нетерпеливо воскликнул бородач.
     Сегодня мы занимаемся, -- твердо ответила Целестина.
     Тогда завтра!
     Если для вас это имеет такое значение... -- упивалась Цеся, -- пожалуй,
мне было бы удобно завтра на двадцать. Днем я опять буду занята.
     Можем завтра отменить занятия, -- не без ехидства предложила Данка,  --
Такой случай...
     -- О нет!  -- возразила  Цеся.  -- У  нас еще физика.  Да  и  польский.
Дмухавец с тебя три шкуры сдерет.
     Одного  взгляда на решительно  выдвинутый вперед Цесин подбородок  было
достаточно:  Данка поняла,  что  спорить  бесполезно. И,  вздохнув,  покорно
открыла дверь, ведущую на башенку.
7
     Вечером следующего дня  Цеся с подкрашенными ресницами, в Юлином пальто
и  Юлиной  шапочке подходила к кинотеатру  "Балтика", источая  тонкий аромат
французских духов  сестры  и  чувствуя себя красивой  и  соблазнительной. Ей
казалось, помани она пальцем -- весь мир будет у ее ног.
     Появился  элегантно  одетый  бородач, издали  помахивая билетами.  Цеся
подошла к  нему, улыбаясь, как Джиоконда. Ох, ну  и забавный у него был вид!
Увидев  ее,  бедняга остановился  как  вкопанный,  хлопая глазами и  пытаясь
понять, кто же она в самом деле и почему так изменилась.
     Это  ты?  --  на  всякий  случай  спросил  он,  чем доставил  Целестине
несказанное удовольствие.
     Я, -- ответила она, взмахнув ресницами.
     Значит, тогда, с рыбами, которые текли...
     Тогда тоже была я.
     Но в парке у памятника...
     Цеся взяла его под руку, восхищаясь своей непринужденностью.
     --  Все  очень  просто,  --  объяснила  она.  --  Метаморфозы  со  мной
происходят в  зависимости от того,  дает мне сестра  свое  пальто  или  нет.
Сегодня дала.
     Бородач недоверчиво поглядел на нее и коротко засмеялся:
     -- Нет, знаешь... ты в самом деле... Ты мне в самом деле нравишься.
     -- Угум... -- проворковала Цеся.
     Бородач был  ну,  может, не столь неземной  и  восхитительный,  как  ей
показалось вначале,  но, безусловно, ужасно симпатичный. Кроме того, он  был
такой красивый, такой яркий и вообще артистичный, что притягивал все женские
взоры в  радиусе  десяти метров.  Целестина  всерьез  недоумевала, почему  в
обществе  этого красавца  чувствует  себя  легко, свободно  и  уверенно.  Не
заикается, не краснеет,  не потупляет глаз. Наоборот, Телятинка с удивлением
отметила, что  она  находчива и  остроумна, просто-таки чертовски остроумна.
Разговор   завязался  непринужденный  и  веселый,  оба   от  души  смеялись,
поддразнивали  друг друга.  Бородач  взял Цесю под руку  и  повел,  легонько
прижимая к  себе.  Очень  приятно было  так  шагать,  сознавая  себя  эдаким
маленьким  беззащитным эфемерным созданьицем, нуждающимся в  заботе и ласке,
неспособным пройти и пяти метров без поддержки сильной мужской руки.
     Цеся упивалась этим новым, неведомым прежде чувством, как вдруг увидела
Гайдука. Он стоял, подпирая стенку, в ярко  освещенном вестибюле кинотеатра.
Лицо  у  него  было  бледное  и  осунувшееся,  под   глазами   круги.  Стоял
сгорбившись, глубоко засунув руки в карманы, неподвижным взглядом уткнувшись
в пол.
     -- Пожалуйста,  говори мне "ты",  --  трещал  бородач, лавируя в толпе,
заполнявшей вестибюль.
     Они приближались к Гайдуку, и Цеся совершенно непроизвольно высвободила
свою руку из руки бородача.
     --  Привет! -- крикнула она. -- Ты почему сегодня не  был в школе? -- и
помахала Гайдуку рукой.
     В ответ она была удостоена взгляда, после которого ей вдруг показалось,
что из вестибюля исчезли все, кто там находились. Воцарилась мертвая тишина,
всякое движение прекратилось, одна Цеся  стояла перед Гайдуком  в необъятной
пустоте, понимая,  что в чем-то виновата,  что совершила какую-то  страшную,
непростительную ошибку.  В неподвижных чистых глазах Гайдука было презрение,
отвращение и горькая насмешка. Когда же он посмотрел на бородача, взгляд его
стал издевательским. Потом Гайдук опустил глаза и замер, снова уставившись в
пол.
     -- Меня зовут Зигмунд, -- сказал бородач и потащил Цесю дальше.
     Она пошла за ним, а голова у нее звенела, как  пустой жбан. Чего  этому
Гайдуку надо? Что случилось? В чем она виновата?!
     Впрочем,  ей-то  что.  Не станет  она  из-за  него переживать.  Даже не
подумает. Нахал. А она, дурочка, еще ему помахала. Интересно, зачем? Нет, ну
какой  нахал!  Ладно с  сегодняшнего  дня она тоже  перестанет его замечать.
Какое ей, собственно, до него дело?
     Бородатый Зигмунд, который ровным счетом ничего не заметил,  обнял Цесю
за плечи и весело чмокнул в щеку. Прекрасно. Пусть Гайдук видит. Цеся  гордо
вскинула голову и в объятиях бородача вплыла в зал.
8
     Я целовалась, -- сказала Цеся и в упоении закрыла глаза.
     Шутишь! -- тихо воскликнула Данка. -- С этим художником?
     А то с кем же!
     В  кино? -- допытывалась Данка, забыв  о  ватрушке,  которую  держала в
руке.
     -- Нет, после кино, -- ответила Цеся, не открывая глаз.
     Девочки  стояли под пальмой  в конце коридора. Большая перемена  только
что началась, и изо всех дверей в коридор хлынули ревущие потоки одолеваемых
голодом и жаждой  учеников  общеобразовательного  лицея.  Все  они  либо уже
что-то жевали, либо разворачивали пакеты с завтраками.
     Возле стенгазеты  двое  ребят серьезно  обсуждали  актуальные  проблемы
спорта.  Неподалеку  от  них  три  выпускника  громко  разглагольствовали  о
Кьеркегоре6.  Целестина открыла  глаза и подумала, что мужчины  в
самом  деле смешной народ. Столько  страстей из-за  какого-то там футболиста
или философа, а заглянешь им в душу -- непаханая целина.
     Думаю, он в меня влюбился, -- сказала она, горячо желая,  чтобы так оно
и было на самом деле.
     А ты? Скажи, что ты почувствовала, когда он тебя поцеловал? -- спросила
Данка с набитым ртом.
     --- Знаешь... -- Цеся немного подумала, после  чего ответила честно: --
Целоваться,  конечно,  приятно,  но,  пожалуй,  вокруг этого  слишком  много
шуму...  Я  имею в  виду  всякие фильмы и  тому  подобное, понимаешь? Честно
говоря, меня ужасно разбирал смех, но, может, это только я такая дурочка...
     Смех  разбирал?  --  Данка  была просто  возмущена.  --  Ну  слушай, ты
действительно какая-то недоразвитая!
     Да понимаешь... от него пахло одеколоном "Ярдли", и  я представил себе,
как он  стоит  перед  зеркалом и одеколонит свои усики... -- пискнула Цеся и
захихикала.
     Данка посмотрела на нее соболезнующе:
     Ну ты даешь! А  чем  от него должно было пахнуть, луком?  Нет, у тебя в
самом деле мозги набекрень.
     Да  нет  же,  нет, правда  было  очень здорово,  -- поспешила  зав