Ганс Эрих Носсак.
Рассказы

Кассандра
Клонц
Перочинный нож
Орфей и...
Юноша из морских глубин
Завещание Луция Эврина


    Ганс Эрих Носсак.
    Кассандра

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с нем. - А.Карельский.
   В кн.: "Ганс Эрих Носсак. Избранное". М., "Радуга", 1982.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 20 September 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Что нам за дело до Кассандры?
   Так сказал отец, и я отчетливо помню его лицо при этих словах. Он сидел
у очага, напротив матери, склонившейся над  рукодельем.  Я  ходил  взад  и
вперед в глубине залы, в  полумраке.  Это  я  спросил  отца  о  Кассандре.
Сначала он будто и не расслышал вопроса; потом  чуть  приподнял  голову  и
слегка  повернул  ее  в  мою  сторону.  При  этом  он  сощурил  глаза,   и
бесчисленные морщинки разбежались по его лицу. Собственно,  морщинки  были
всегда - я думаю, от  цепкости  взгляда.  Но  сейчас  они  будто  ожили  и
заиграли, а в узкой щелке между веками вспыхнул, отразившись, огонь очага.
Когда он так смотрел на людей,  те  сразу  терялись.  Не  знали,  как  это
понимать.
   Если говорить правду, мне и впрямь не было дела до Кассандры.  Что  она
молодому, двадцатилетнему парню, у которого есть девчонка  в  порту  и  он
тайком бегает к ней по ночам. Я бы и сейчас предпочел быть с нею, а  не  в
обществе родителей, и прикидывал, как бы удрать понезаметней.  Думаю,  что
отец эта понимал. Его не так-то просто было провести.
   Но мать просила, чтобы я время от времени по вечерам задавал ему  такие
вопросы. Тогда прошло уже несколько месяцев с тех пор, как отец наконец-то
вернулся из-под Трои и мы установили порядок в Итаке. После всех  мытарств
и тревог мы, собственно говоря, могли бы жить теперь в мире и спокойствии.
По с отцом творилось что-то неладное - во всяком случае, мать беспокоилась
за него. Ей казалось, что он скучает, что мыслями он не всегда с нами.  По
вечерам он часами мог сидеть напротив нее в полном молчании.  Потом  вдруг
словно спохватывался, указывал на рукоделье и спрашивал,  что  это  будет.
Разумеется, сразу было видно, что он лишь  прикидывается,  будто  ему  это
интересно.
   Тогда мы еще не знали, что так было с  большинством  мужчин,  проведших
десять лет на войне.  Они  отвыкли  от  мирной  жизни.  А  отцу,  которого
вдобавок еще и после войны несколько  лет  мотало  по  свету,  приходилось
совсем туго. Позже это внутреннее беспокойство так и увлекло его снова  от
нас, погнало в Додону, к жрецам, и умер он на чужбине. Да обретет  он  там
мир, которого искал.
   Мать, выходит, не зря опасалась; только я тогда этого не понимал.  Днем
и ночью она все измышляла, чем бы  его  занять  и  отвлечь.  Будет  лучше,
думалось  ей,  если  мы  заставим  его   почаще   рассказывать   о   своих
приключениях. Но в этом  и  была  ошибка.  Теперь-то  я  знаю,  что  люди,
действительно проведшие долгие годы на войне и  игравшие  в  ней  какую-то
роль, говорят о ней неохотно. Речистыми бывают лишь те, кто наблюдал войну
со стороны. Когда они приходили к нам и начинали: "А  помнишь?.."  -  отец
издевался над ними, недоверчиво восклицая: "Да не  может  быть!"  По  чаще
всего он просто уходил,  чтобы  не  слушать.  В  тот  вечер  я  по  чистой
случайности спросил о Кассандре. Наверно, услыхал днем в городе ее имя.  Я
о ней только в знал, что она была троянской царевной и что по  возвращении
Агамемнона из Трои ее убили вместе с ним. Да,  как  вспомнишь...  Что  мне
было за дело до Кассандры?
   С тех пор все переменилось, и она меня  очень  даже  интересует.  Почти
пятьдесят лет прошло. Хочется все это понять, разобраться в делах  былого.
Гости, приезжающие в Итаку, выспрашивают меня о троянской войне. Я хоть  и
не участвовал в ней, но они считают, что, как сын Одиссея, я должен  знать
о  ней  больше  других.  А  в  результате  я  сам  узнаю  о  ней  от  этих
любопытствующих больше, чем из рассказов отца, который был скуп на  слова.
Вот хотя бы поэты - они разъезжают повсюду, наводят справки,  а  потом  из
всего, что слыхали, делают гимны. Немало меж ними пустомель, и тут  только
и смотришь, как бы поскорей  отделаться  от  них  с  помощью  подарка.  Но
попадаются и серьезные люди - такой уже уедет, а ты все еще думаешь о нем.
Одного я особенно часто вспоминаю. Вот только имя забыл. Кажется,  он  был
родом из Малой Азии или  с  одного  из  тамошних  островов.  Довольно  еще
молодой, напивался жестоко, но даже и тогда говорил так, что заслушаешься.
Страшно становилось за него. Он-то и спросил меня про Кассандру: знаю ли я
что-нибудь о ней.  Я  спросил  в  ответ,  почему  он  интересуется  именно
Кассандрой. Ведь не такую уж важную роль играла она во всей той  войне.  И
он сказал: "Это вот как в ясный безоблачный полдень - вдруг  видишь  вдали
на равнине или посреди кустарников  поднимающийся  ввысь  голубовато-серый
столбик дыма. Наверху он бесследно тает в сиянии  небес.  А  ты  стоишь  и
удивляешься - что за невидимый огонь там может гореть".
   Этой картины я не могу забыть. Может, она правдива, а может, и нет.  Из
таких вот картин и из  того,  чего  наслушается  там  и  сям  человек,  он
складывает себе стройную легенду и в конце концов начинает думать, что так
оно все и было. Иной раз уверует даже в то, что сам был при этом. Вот и  я
- как могу я сейчас, после стольких лет, точно сказать, что  я  слышал  от
отца, что от других, а что всего лишь вообразил себе?
   Но вернемся к Кассандре. Большая часть моих сведений о ней идет  не  от
отца, а от Пилада. Того Пилада, что был дружен с царем  Орестом.  Он  ведь
был несколькими годами старше Ореста и успел еще  захватить  конец  войны.
Совсем зеленым юношей он был приставлен к походной свите царя  Агамемнона,
для личных ему услуг. Поэтому он всегда был при нем -  и  в  лагере,  и  в
палатке - и много узнал такого, что не доходило до других. Надо,  конечно,
учитывать, что он был еще очень молод и многого не понимал. Так или иначе,
в последние дни войны он познакомился с Кассандрой, тем более что и  домой
он отплывал вместе с Агамемноном и с ней  на  одном  корабле.  А  позже  -
бессильный чем-либо  помочь  -  он  присутствовал  и  при  том,  как  этот
могущественный царь и Кассандра вместе с ним были по  прибытии  умерщвлены
Эгисфом. Говорят, что к убийству причастна была и царица.  Может  статься,
предатель заморочил ей голову. У нас в Итаке тоже много  чего  бывало:  не
все ведь женщины такие, как моя мать. Лучше об этом не говорить.  Подобные
злодейства - всего лишь следствие столь долгой войны. Да оградит нас  небо
от таких бед.
   С самим Орестом я не был знаком. Он повсюду  слывет  хорошим  царем,  и
прошлого уже никто не поминает, но я думаю, мы с ним едва ли  бы  сошлись.
Когда я в то время ездил по Греции,  чтобы  наладить  связи  с  отдельными
правителями - это было После того, как отец снова покинул нас и я заступил
его место на троне в Итаке, - Ореста я в Микенах так и не повстречал.  Они
с Пиладом давно уже восстановили порядок  в  своей  стране,  но  во  время
переворота, к сожалению, погибла и  его  мать.  Орест  после  этого  долго
странствовал по свету, и никто не знал, где он. Царством в его  отсутствие
управлял Пилад.
   С Пиладом нас сразу связала такая сердечная дружба, что я  в  нарушение
всех своих планов целых три недели провел в Микенах.  Из  вечера  в  вечер
сидели мы друг подле друга и говорили обо всем. О своем отце я тоже  узнал
от него много такого, чего не  слыхал  раньше.  Сейчас  Пилад  уже  совсем
старик, ему далеко  за  восемьдесят.  Время  от  времени  мы  через  общих
знакомых шлем друг другу приветы и маленькие подарки.
   Так вот, в тот вечер, когда я случайно упомянул имя Кассандры, я был бы
в крайнем затруднении, если бы мне пришлось отвечать  на  вопрос  отца.  К
счастью, мать пришла мне на помощь и в свою очередь спросила:
   - Она ведь к тому  времени  была  не  так  уж  и  молода.  Почему  она,
собственно, не вышла замуж?
   - Троянских царевен  было  так  много,  попробуй  пристрой  всех,  -  с
усмешкой ответил отец. И опять погрузился в молчание, будто  и  думать  об
этом забыл.
   Мы  с  матерью  переглянулись  украдкой.  По-моему,   мы   уже   втайне
порадовались, что все так хорошо обошлось, и я твердо решил про себя  быть
впредь осторожнее. Но отец вдруг снова поднял глаза и спросил мать:
   - Поясни хоть ты мне, я мужчина, откуда мне знать:  по  каким  причинам
молоденькая девушка может отказать богу, если он хочет взять ее в жены?
   - Богу? - переспросила мать, не сразу поняв, о чем идет речь.
   -  Ведь  разве  это  не  удивительно,  не  чудесно  почувствовать  себя
избранницей? Как тут можно устоять?
   - Если любишь другого...
   - Ты так думаешь?
   - Да.
   - И даже если речь идет о Фебе? Тебе не кажется, что он  затмевает  все
вокруг, когда человек встречается с ним? Что человек готов забыть все, что
было прежде, и скорее умереть вместе с ним, чем жить воспоминаниями?
   - Почем я знаю? - ответила мать и невольно  оглянулась  в  сгустившемся
сумраке залы. - Не пристало о таком говорить.
   - Но вы же сами  хотели  узнать  о  Кассандре.  Кстати  говоря,  никого
другого она не любила. В том-то и загвоздка.
   - А может, она не поверила, что это Он?
   - Вот это возможно. Да. Молоденьким девушкам полагается блюсти  себя  и
осторожничать. Не ровен час - нарвешься на мошенника. А  все-таки  в  этом
случае...
   - Не пристало  нам  так  любопытствовать...  -  снова  попыталась  мать
прервать разговор.
   - Это верно. Ни к чему нам допытываться о чувствах молодой девушки.  Но
все же Кассандра не сомневалась в том, что ее добивается именно Феб.
   - Откуда тебе это знать, Одиссей? Разве ты говорил с ней?
   - Да, в последний вечер  перед  нашим  отплытием  из  Трои.  В  палатке
Агамемнона. Я спросил ее об этом. Вопрос странный, я понимаю. Но  в  конце
концов, я в отцы ей годился, и шла война, и она была нашей пленницей.  Тут
уж, знаешь, не до церемоний. И она даже мне ответила.
   - А как она выглядела? - Я не мог удержаться от этого вопроса.
   - Смотри-ка, парень-то оживился, - со смехом сказал отец, хотя  матери,
я видел, разговор был в тягость. - Раз ее  полюбил  Феб,  ты  можешь  себе
представить, что хорошо выглядела. Конечно, я не  знаю,  какой  она  была,
когда повстречалась  с  ним.  Может,  это  она  уж  после  стала  немножко
диковатой и странной. Но ты успокойся, Телемах, тебе она все равно была бы
не пара. Ты уж держись других, тех, что со светлой розовой кожей.
   Хорошо, что я стоял в отдалении в полумраке -  они  не  видели,  как  я
покраснел. Мать тоже улыбнулась. Она радовалась,  что  отец  был  в  таком
хорошем настроении и шутил со мной.
   Удивительней всего было то, что именно отец так интересовался  историей
с Фебом. Я ожидал всего чего угодно, только не этого. Об  истории  Феба  и
Кассандры я вообще тогда ничего не знал. Я-то надеялся,  что  отец  просто
расскажет, как  получилось,  что  Кассандра  была  убита  вместе  с  царем
Агамемноном. Он же сам постоянно предупреждал, что надо держаться фактов и
не докапываться до причин. Глядишь,  никаких  особых  причин  и  не  было,
говорил он, и стоит покинуть сферу очевидного, как ты непременно  упустишь
нужный момент для действия. Ветер дует оттуда-то и оттуда-то, и  потому  я
так-то и так-то ставлю паруса. Что толку, если я буду знать, почему  ветер
дует так, а не иначе? Если я вижу риф, я могу его  обойти,  пока  глаза  у
меня открыты. А вот если я начну думать о невидимых рифах, я  с  места  не
сдвинусь. Надо быть уверенным, что, если встретится что-то необычное, ты с
ним справишься. Больше ничего не надо.
   А уж сколько необычного пришлось повидать отцу! Столько, что оно в свою
очередь чуть ли не вошло у него в привычку. Он любил сравнения из  морской
жизни. Когда он что-нибудь такое говорил, казалось, что он расхаживает  по
палубе своего корабля и высматривает цепкими глазами водовороты и рифы.  У
него были короткие, чуть  кривоватые  ноги,  и  он  не  выворачивал  носки
наружу. Люди очень удивляются, когда я говорю им, что отец был  низкоросл.
Они полагают, что  герой,  участвовавший  в  Троянской  войне,  непременно
должен быть высоким и стройным.  А  он  был  ростом  ниже  меня  и  скорее
приземист. Только в плечах широк и могуч. При ходьбе он несколько наклонял
голову, будто шел против ветра. Голова была сравнительно крупная, но и тут
- как со всей его фигурой, - поскольку в песнях его называют  умнейшим  из
людей, все думают, что у него был очень высокий лоб.  А  лоб  у  него  был
скорее низким, в бесчисленных складках, так что глаза будто укрывались под
нависшим выступом. Не зря же отца называют еще и Терпеливым.
   Что я, в сущности, знаю о нем? Что знаем мы о  поколении  наших  отцов,
проведших полжизни в войне под стенами Трои? Может быть, мы  и  счастливее
их, но в то же время будто и мельче и несчастней. Может быть, они радуются
тому, что мы живем в мире и достатке - им-то этого не было дано.  А  может
быть, они нас за это и немножко презирают.  Да,  подчас  я  чувствую  себя
пристыженным, когда думаю о них.
   Видите, что получается, когда следуешь завету моего  отца  -  считаться
только с внешней стороной вещей. При таком подходе мы и в нем самом смогли
бы разглядеть тогда лишь загрубевшее в войнах, кораблекрушениях  и  прочих
невзгодах лицо. Мы, вероятно, продолжали бы считать его  умным  человеком,
благо умными считают всех молчаливых и ироничных людей, - но и только. Что
за всем этим билось верное и стойкое сердце,  что  за  его  насмешливостью
скрывалось столько опыта и знания жизни и людей, что загрубелое  это  лицо
служило ему лишь маской, из-под которой он мог тем бдительней наблюдать за
тем, что невидимо глазу, - кому дано было  это  почувствовать?  Разве  что
матери, а я был тогда еще слишком молод. Я только удивился этой истории  с
Фебом, о которой Пилад - что тоже поразительно!  -  не  слыхал  ни  слова.
Сначала я даже, пожалуй, и не поверил отцу, решив,  что  он  нас  дурачит.
Однако ничуть не бывало. Съехидничав в мой адрес насчет белотелых девушек,
он сам принялся рассказывать, не дожидаясь  дальнейших  вопросов  с  нашей
стороны и не обращая внимания на то, что мать, похоже, именно эту  историю
меньше всего расположена была слушать.
   - Знаешь, что говорила Елена о Кассандре? - спросил он ее.  -  Впрочем,
откуда тебе знать?.. Она говорила, что у Кассандры слишком узкие бедра.
   - А у Елены злой язык, - с раздражением ответила мать.
   - Бедра Кассандры я не измерял, но, пожалуй, вряд  ли  можно  упрекнуть
Елену в злоязычии. Что ей была за нужда? Ведь ее  все  мужчины  признавали
самой красивой женщиной.
   - Все мужчины.
   - Конечно, женщины ее не любили и  завидовали  ей.  Но  даже  и  им  не
удалось обнаружить в ней ни одного изъяна, который позволил бы им  глядеть
на нее свысока. Вот ведь какая штука. А я, повторяю, ни  разу  не  слыхал,
чтобы Елена злословила по адресу других  женщин.  Напротив,  она  их  всех
защищала, а когда они приходили к ней за советами по всяким женским делам,
она бескорыстно давала эти советы, и женщинам они наверняка шли на пользу,
коли те им следовали. Да нечего тебе опасаться, Пенелопа,  я  бы  в  Елену
никогда не влюбился. Для меня она уж слишком была безупречна. Но, несмотря
на это, она была и остается чудом.
   Нужно вспомнить при этих словах, что тогда, сразу после войны, вошло  в
обычай бранить Елену. Все считали, что война пелась только из-за нее и что
бессмысленной  глупостью  было  жертвовать  многими  тысячами  людей  ради
распутной бабенки. Моя мать тоже думала так и больше других имела  на  это
право, если учесть, сколько долгих тяжелых  лет  она  провела  в  ожидании
отца. Сейчас-то страсти улеглись. Все знают, что Елена была  лишь  поводом
для войны, а так как нынешнее поколение знает о ней только понаслышке, она
стала для него уже  чем-то  вроде  богини.  Мне  самому  довелось  однажды
увидеть ее в Спарте. Это было примерно за год до разговора,  о  котором  я
рассказываю, то есть еще до возвращения отца. Должен  признаться,  она  не
произвела на меня впечатления, какого следовало бы ожидать. Может быть,  я
слишком был молод или, что тоже возможно, создал себе о ней - раз  уж  она
была у всех на устах - слишком возвышенное представление.
   - Тем более удивительно, - продолжал отец, - что именно  для  Кассандры
она сделала исключение и съязвила насчет ее узких бедер.
   - Должно быть, позавидовала ей из-за той истории с  богом,  -  заметила
мать, что прозвучало не менее язвительно.
   - Клянусь богами, да! - воскликнул отец и хлопнул рукой себя по лбу.  -
Как я об этом  не  подумал!  Уж  Елена-то,  конечно,  никогда  бы  ему  не
отказала. Вот ее и разозлило, что другая  попросту  пренебрегла  счастьем,
которого ей-то даже и не предложили. Теперь понятно, почему "узкие бедра".
Она Менелаю так и сказала,  буквально:  "И  почему  Агамемнон  выбрал  эту
Кассандру? У нее же слишком узкие бедра". Меня при  этом  не  было,  но  я
слышал от самого Менелая.
   Это было вечером накануне нашего отплытия. В тот день мы с  утра  и  до
самого обеда держали совет, каким строем должна плыть  наша  флотилия.  Мы
порядком притомились, но, когда наконец все было решено, не знали, чем  бы
еще себя занять. Просто слонялись туда-сюда по лагерю  втроем:  Агамемнон,
Менелай и я. Менелай болтал без умолку: этот  вечный  юноша,  светлокудрый
супруг Елены, был малость навеселе. Он вообще не  прочь  был  прихвастнуть
при случае, но неназойливо. Он мог себе это позволить - ему все сходило  с
рук, не то что другим  мужчинам.  Странное  дело:  хула  не  приставала  к
Менелаю и Елене. То была редкая пара - настолько счастливая, что  будто  и
невзаправдашняя.
   Когда мы пришли в ту часть лагеря, которую занимал Агамемнон со  своими
солдатами, мы увидели Кассандру - она  сидела  снаружи,  в  тени  палатки,
отведенной для  пленниц  и  рабынь.  Вернее,  Менелай  заметил  ее;  мы  с
Агамемноном слишком заняты были  своими  мыслями.  Вот  тут-то  Менелай  и
спросил брата: "А знаешь, что говорит Елена?" - и  рассказал  про  слишком
узкие бедра.
   Поскольку Кассандра могла  нас  слышать,  не  очень-то  деликатно  было
рассказывать об этом именно сейчас. Агамемнон, думавший совсем  о  другом,
поднял на секунду глаза и скользнул взглядом по Кассандре.
   "Я не выбирал ее, она выпала мне по жребию", - резко бросил он  Менелаю
и передернул  плечами.  Я  успел  заметить,  как  Кассандра,  до  тех  пор
скрывавшая лицо  под  покрывалом,  подняла  голову,  будто  удивленная,  и
пристально посмотрела на Агамемнона. Потом мы прошли дальше.
   Я, кстати, после спросил Кассандру, почему она сидела одна снаружи,  не
в палатке. Она ответила только: "Не могла больше выносить запаха  женщин".
Оно понятно - жара стояла, духота... Прости, Пенелопа. Этого можно было  и
не рассказывать. Но надо ведь учесть и то, что она была дочерью царя и ей,
понятное дело, нелегко было  жить  в  этой  тесноте,  вместе  с  рабынями,
женщинами не ее сословия.
   Разговаривая с ней позже наедине в палатке Агамемнона,  я  заметил  еще
вот что. Во время нашей беседы - причем я сидел, а она  все  время  стояла
передо мной, сесть не захотела, - снаружи раздался женский  визг  и  смех:
верно, какой-то солдат облапил рабыню. Порядок в лагере в тот  день  перед
отплытием  заметно  ослаб.  И  я  увидел,  как  у   Кассандры   мучительно
передернулось лицо. Непроизвольно. Должно быть, ей неприятно, что  троянки
так быстро стакнулись с греческими солдатами, подумал  я  и  попытался  ее
утешить: мол, так было тысячу лет назад и через тысячу лет так же будет  -
они бегут за победителем, как и полагается, не нам это менять.  Она  долго
молчала, а потом сказала: "Именно то, что так это и полагается, и еще  эти
жирные блестящие мухи, расплодившиеся на солнце после городского пожара,