е  в  густое  и  липкое  картофельное  пюре. Четыре  моих пальца
совершенно  переставали  двигаться,  и только указательный палец еще  как-то
удерживался  на  поверхности,  касался  кнопок  со  странной  неловкостью  и
медлительностью, словно копаясь в невидимом картофеле.
     А  поскольку,  более  того,   этот   феномен  усугублялся  моей  редкой
бестолковостью  к цифрам, зрелище, которое являла собой  моя склоненная  над
калькулятором фигура, могло позабавить кого угодно.  На каждую новую цифру я
начинала смотреть  с таким же удивлением, как Робинзон, встретивший  индейца
на необитаемом острове, затем моя окоченевшая рука пыталась воспроизвести ее
на  клавиатуре. Для этого  я  то  и дело смотрела то на бумагу, то на экран,
чтобы удостовериться,  что ни одна запятая или ноль не затерялись по дороге,
но тщательные проверки не мешали появлению колоссальных ошибок.
     Однажды,  с  трудом  стуча  по  кнопкам,  я  подняла  глаза  и  увидела
удивленный взгляд моей начальницы.
     - В чем ваша проблема? -- спросила она меня.
     Чтобы  ее  успокоить,  я  рассказала ей о синдроме  картофельного пюре,
парализующего мои пальцы, решив, что эта история вызовет симпатию ко мне.
     Но единственным  результатом моей  исповеди  был  вывод,  читавшийся  в
величественном  взгляде  Фубуки:  "Теперь  я   поняла,   она   действительно
умственно-отсталая, этим все объясняется".


     Приближался конец месяца, а папка оставалась все такой же толстой.
     - Вы уверены, что не делаете этого нарочно?
     - Абсолютно уверена.
     - Скажите, много ли... в вашей стране таких людей, как вы?
     Я была первой  бельгийкой, которую она встретила. Всплеск  национальной
гордости заставил меня сказать правду:
     - Ни один бельгиец на меня не похож.
     - Меня это успокаивает.
     Я засмеялась.
     - Вы находите это смешным?
     -  Вам  никогда  не говорили,  Фубуки,  что мучить  умственно  отсталых
стыдно?
     -  Говорили. Но меня никто не предупреждал,  что один из них окажется у
меня в подчинении.
     Я еще пуще рассмеялась.
     - Я все-таки не понимаю, что вас так веселит.
     - Моя веселость также результат моего психомоторного заболевания.
     - Сосредоточьтесь лучше на вашей работе.
     28 числа я объявила о своем решении не уходить вечером домой:
     - С вашего разрешения я проведу несколько ночей на своем рабочем месте.
     - Ваш мозг более эффективно работает в темноте?
     -  Будем надеяться. Возможно, в новых условиях я буду  трудиться  более
производительно.
     Я  получила  ее  разрешение  без  всяких  затруднений.   Случаи,  когда
работники оставались на работе по ночам были нередки,  если необходимо  было
уложиться в срок.
     - По-вашему, одной ночи будет достаточно?
     - Конечно, нет. Я рассчитываю вернуться домой не раньше 31-го.
     Я показала ей рюкзак:
     - Я принесла все, что мне нужно.



     Когда  я  оказалась  одна  в  стенах  Юмимото,  меня  охватило   легкое
опьянение.  Оно быстро прошло, когда стало  ясно, что ночью мой мозг работал
не  лучше.  Я трудилась  без  передышки, но  мое рвение  не  давало никакого
результата.
     В четыре  часа утра  я  быстро умылась и  переоделась в туалете. Выпила
крепкого чаю и вернулась на рабочее место.
     Первые служащие прибыли  в семь утра.  Час спустя  пришла  Фубуки.  Она
кинула быстрый  взгляд на папку затрат с  проверенными досье и, увидев,  что
она также пуста, покачала головой.
     Одна  бессонная  ночь  сменилась другой. Ситуация оставалась прежней. В
голове у меня был все такой же туман. Однако, я не отчаивалась. Необъяснимый
оптимизм  придавал  мне  храбрости.  Так,  не  отрываясь от моих расчетов, я
затевала разговоры с моей начальницей на совершенно отвлеченные темы:
     - В вашем имени есть слово "снег". В  японской версии моего  имени есть
слово "дождь". Мне кажется  это знаменательным.  Между вами и мной такая  же
разница, как между снегом и дождем, что не мешает им обоим состоять из одной
и той же материи.
     - Вы действительно думаете, что вас и меня можно сравнивать?
     Я смеялась.  На самом деле,  это был нервный смех от  недосыпания. Иной
раз меня  охватывала усталость, приступы безнадежности, но,  в конце концов,
все заканчивалось смехом.
     Бочка  Данаид не переставала заполняться цифрами, утекавшими сквозь мой
дырявый мозг. Я  была  Сизифом  бухгалтерии, этаким мифическим персонажем, я
никогда  не отчаивалась  и  в  сотый  и  тысячный раз  бралась за неумолимые
вычисления.  Между тем  в этом было какое-то колдовство:  я  ошиблась тысячу
раз, это напоминало повторение одной и той же мелодии, если бы мои ошибки не
были каждый раз разными, при каждом пересчете я получала разный результат. Я
была гением.
     Нередко между  двумя расчетами я  поднимала голову, чтобы посмотреть на
ту, что обрекла меня  на этот  каторжный труд. Ее красота захватывала  меня.
Единственная вещь, вызывающая у меня сожаление, были ее опрятно  прилизанные
средней  длины  волосы,  уложенные  неподвижной  волной, их  непреклонность,
казалось,  говорила: "Я  --  исполнительная  женщина". Тогда, я  предавалась
моему  любимому занятию:  мысленно ерошила ей волосы. Я давала  свободу этой
иссиня-черной шевелюре.  Мои невидимые пальцы придавали  ей изящно-небрежный
вид.  Иногда,   я,  совсем  расшалившись,  приводила  ее  прическу  в  такой
состояние, словно она только что провела бурную ночь любви. Такая жестокость
придавала ее красоте возвышенность.
     Однажды Фубуки застала меня за моим воображаемым причесыванием:
     - Почему вы на меня так смотрите?
     -  Я  думала  о  том, что по-японски  слова  "волосы"  и  "бог"  звучат
одинаково.
     - "Бумага" тоже, не забывайте. Займитесь своим досье.
     Мой мозг все более размягчался. Я  все меньше и  меньше  понимала,  что
можно говорить, а  что нельзя. Однажды когда я пыталась  найти курс шведской
кроны на двадцатое февраля 1990 года, мой рот заговорил сам по себе:
     - Кем вы хотели стать в детстве?
     - Чемпионом по стрельбе из лука.
     - Вам бы это очень пошло!
     Поскольку она не спросила у меня о том же, я заговорила сама:
     -  А я,  когда была  маленькой, хотела  стать  Богом. Богом христиан  с
большой буквы "Б". В пять лет я поняла, что мои амбиции неосуществимы. Тогда
я, слегка  разбавив  вино водой, решила  стать  Христом.  Я воображала  свою
смерть  на  кресте  на  глазах у всего человечества. В  возрасте семи  лет я
осознала, что и этого со мной не  произойдет. Тогда  я скромно  решила стать
мучеником. На таком выборе я остановилась  на долгие  годы, но этого тоже не
случилось.
     - А потом?
     - Вы знаете: я стала  бухгалтером в компании Юмимото. И думаю, что ниже
пасть я уже не могла.
     - Вы так думаете? -- спросила она со странной улыбкой.



     Наступила ночь с  тридцатого на тридцать первое. Фубуки ушла последней.
Я  не понимала, почему  она не отпустила меня,  ведь  было ясно, что мне  не
справиться и с сотой долей моей работы?
     Я осталась одна. Эта была моя третья бессонная ночь подряд в гигантском
офисе.  Я считала  на  калькуляторе и  записывала  все более и более нелепые
результаты.
     И тогда со мной произошла странная вещь: мой дух покинул тело.
     Внезапно,  я  перестала  чувствовать  себя  скованной.  Я  встала. Меня
охватило чувство  свободы.  Никогда я не  была столь свободной. Я подошла  к
окну. Далеко подо мной были огни города. Я была Богом и парила  над миром. С
моим телом я расквиталась, выбросив его из окна.
     Я  погасила неоновые лампы. Далеких огней города было достаточно, чтобы
все  различать. Я пошла  на кухню, налила стакан  колы и  залпом  выпила ее.
Вернувшись  в  бухгалтерию,  я  развязала ботинки и закинула их  подальше. Я
прыгала со стола на стол, крича от радости.
     Я была так легка, что  одежды тяготили меня. Тогда я стала снимать одно
за другим и разбрасывать вокруг. Оставшись совсем голой, я сделала стойку на
руках, хотя раньше никогда не  была  на это способна. Я прошла на  руках  по
соседним  столам.  Затем,  выполнив  великолепный  кульбит,  я   прыгнула  и
приземлилась на место моей руководительницы.
     Фубуки, я Бог. Даже, если ты не веришь в меня, я Бог. Ты руководишь, но
это не имеет значения. Я царю. Власть меня не интересует.  Царить -- это так
прекрасно. Тебе и не снилась моя слава. Слава прекрасна. Ангелы трубят в мою
честь. Этой ночью я на вершине славы и все благодаря тебе. Если бы ты только
знала, что трудишься во славу мне!
     Понтий  Пилат также не ведал,  что творил во славу Христа.  Существовал
Христос оливковых рощ, я же  Христос компьютеров.  В окружающей меня темноте
возвышается корабельная роща мониторов.
     Я  смотрю на твой  компьютер, Фубуки. Он большой и красивый. В потемках
он  похож на статую с острова  Пасхи. Минула полночь,  сегодня  пятница, моя
святая  пятница, по-французски -- день Венеры, по-японски  -- день золота, и
мне  сложно  понять,  какая  связь  между   иудейско-христианским  мучением,
латинским сладострастьем и японским обожанием нетленного металла.
     С тех пор, как я покинула мирскую жизнь, чтобы стать служителем культа,
время  потеряло  для  меня  свое значение и превратилось  в  калькулятор, на
котором я набирала  неправильные числа. Думаю, сейчас Пасха.  С  высоты моей
Вавилонской башни я смотрю на парк Уэно и вижу заснеженные деревья: цветущие
вишни -- да, вероятно, это Пасха.
     Насколько Рождество  наводит на меня тоску, настолько Пасха делает меня
счастливой.  Бог, становящийся  младенцем, -  удручающее  зрелище.  Бедняга,
становящийся Богом,  -  нечто  совсем иное.  Я обнимаю  компьютер  Фубуки  и
покрываю  его  поцелуями. Я тоже  мученик  на  кресте. Что  мне  нравится  в
распятии, это конец.  Я, наконец, перестану  страдать. Все мое  тело  сплошь
приколотили гвоздями так,  что не остается ни малейшей частички. Мне отсекут
голову ударом сабли, и я больше ничего не буду чувствовать.
     Знать,  когда  умрешь,  это  великая  вещь.  Можно  создать  из  своего
последнего дня  произведение искусства. Утром мои мучители придут, и я скажу
им:  "Я  сдаюсь! Убейте меня, но исполните мою последнюю  волю: пусть Фубуки
предаст  меня  смерти.  Пусть свернет  мне голову, как  перец. Черным перцем
потечет моя кровь. Берите и ешьте, потому что мой  перец  был пролит за вас,
за толпу, перец нового вечного альянса. Вы будете чихать в память обо мне".
     Внезапно,  меня охватил холод. Напрасно я сжимала в объятиях компьютер,
меня это не согревало. Я оделась, стуча зубами, легла на пол и, опрокинув на
себя мусорную корзину, потеряла сознание.


     Надо мной раздался крик. Я открыла глаза,  увидела мусор, снова закрыла
и провалилась в бездну.


     Я слышу мягкий голос Фубуки:
     -  Я  ее  узнаю.  Она покрыла себя мусором,  чтобы  к  ней  не  посмели
прикоснуться.  Сделала себя  неприкасаемой. Это  в ее стиле.  У нее никакого
чувства собственного  достоинства.  Когда  я говорю ей,  что она  глупа, она
отвечает,  что  все   гораздо   хуже,  что  она  умственно  отсталая.  И  ей
понадобилось пасть  еще ниже.  Она думает,  что сделала себя недоступной, но
она ошибается.
     Я  хочу объяснить,  что сделала это, чтобы защититься от  холода, но  у
меня нет  сил разговаривать. Мне тепло под мусором Юмимото. Я снова впадаю в
забытье.


     Я  подняла  голову.  Сквозь скомканную бумагу, пивные  бутылки, окурки,
мокрые от колы, я увидела часы, показывающие десять утра.
     Я встала. Никто не осмеливался взглянуть на меня, кроме Фубуки, которая
холодно сказала мне:
     - В следующий  раз,  когда захотите  прикинуться нищенкой,  не  делайте
этого на нашем предприятии. Для этого есть станции метро.
     Больная  от  стыда  я  схватила  рюкзак  и  побежала  в  туалет,  чтобы
переодеться и  вымыть  голову под умывальником.  Когда я вернулась, уборщица
уже убрала следы моего безумия.
     - Я хотела сама это сделать, - сказала я, потупившись.
     - Да, - отозвалась Фубуки, - уж, по крайней мере, на это вы  может быть
были бы способны.
     - Я  предполагаю, что  вы  намекаете на проверку затрат. Вы правы,  это
выше моих возможностей. Я вам торжественно заявляю, что отказываюсь от  этой
задачи.
     - Долго же вы думали, - насмешливо заметила она.
     "Понятно, подумала я.  Она  хотела, чтобы я  сама это сказала. Конечно,
это гораздо более унизительно".
     - Срок истекает сегодня вечером, - снова сказала я.
     - Дайте мне папку.
     Она справилась с ней за двадцать минут.


     Весь  день  я провела,  словно зомби.  У  меня  было  ощущение  тяжкого
похмелья.  На  моем  столе  валялись   бумажки  с  неверными   расчетами.  Я
выбрасывала их одну за другой.
     Когда я видела Фубуки, работающую за своим компьютером, мне было тяжело
удержаться  от  смеха  при  воспоминании,  как  вчера  я  сидела   голой  на
клавиатуре,  обнимая машину руками и ногами.  А теперь  эта девушка касалась
клавиш своими пальцами. Я впервые заинтересовалась информатикой.
     Нескольких   часов   сна   среди   мусора  оказалось  недостаточно  для
реабилитации моего мозга, разжиженного в борьбе с цифрами. И я, барахтаясь в
этой  каше,  пыталась  отыскать  под  обломками  останки  моих  мыслительных
ориентиров. Тем не менее, было чему  порадоваться: впервые за много недель я
не работала с калькулятором.
     Я снова жила  в мире без цифр.  Поскольку  существуют люди неграмотные,
то, вероятно, есть и неарифметичные, такие как я.


     Я вернулась в реальный мир. Может показаться  странным, что  после моей
безумной  ночи,  все  осталось,  как   было,  словно  ничего  серьезного  не
произошло. Конечно, никто не видел, как я бегала по офису голышом, ходила на
руках  и обнималась с  компьютером. И все-таки  меня  нашли спящей под кучей
мусора. В другой стране за подобное поведение  меня, возможно, вышвырнули бы
за дверь.
     В  этом  есть своя логика: наиболее  авторитарные  системы порождают  в
поведении  нации самые  невероятные  отклонения от  нормы, а  потому  там  и
наблюдается  относительная  терпимость к самым  ошеломительным  человеческим
странностям. Нельзя понять,  что такое эксцентричность, если вы не встречали
эксцентричного японца.  Я заснула  в куче мусора? Здесь  видели  и не такое.
Япония -- это страна, где хорошо известно значение слова "сломаться".
     Я снова  приступила к своим нехитрым обязанностям. Мне трудно выразить,
с  каким  наслаждением  я  готовила  чай  и  кофе:  эти  несложные  действия
успокаивали мой бедный мозг и лечили душу.
     Как можно более ненавязчиво я опять принялась выставлять точную дату на
календарях. Я старалась казаться очень  занятой из боязни, как бы меня снова
не приставили к цифрам.
     Однажды,   произошло   невероятное   событие:   я   повстречала   Бога.
Омерзительный вице-президент приказал принести  ему пива, вероятно, полагая,
что он еще недостаточно толст. Я выполнила поручение с вежливым отвращением.
Когда я  покидала  логово толстяка, дверь  соседней комнаты  отворилась, и я
столкнулась нос к носу с президентом.
     Мы  взглянули  друг  на друга  с удивлением. С  моей  стороны это  было
понятно,  ведь  мне довелось лицезреть Бога компании Юмимото. С его  стороны
это было  менее  очевидно: знал ли он вообще о моем существовании?  Кажется,
знал, потому что воскликнул приятным, мягким голосом:
     - Вы, конечно, Амели-сан!
     Потом улыбнулся  и протянул мне руку. Я была ослеплена и не  произнесла
ни звука. Господин Ганеда  был  мужчиной лет пятидесяти,  стройным, с  очень
элегантными чертами  лица. От  него  веяло добротой и гармонией.  Он с таким
искренним дружелюбием взглянул на меня, что я окончательно смутилась.
     Он  удалился, а я осталась одна  в коридоре  не  в  силах сдвинуться  с
места. Так  вот каков  президент этой камеры пыток,  места, где я  ежедневно
подвергалась  абсурдному унижению  и  была объектом  презрения.  Хозяин этой
геенны был исключительным существом, благороднейшей душой.
     В  этом было  нечто загадочное.  Предприятие,  которым  руководил такой
великодушный человек, должно  было  быть  сущим  раем,  обителью  доброты  и
процветания. В чем же тут секрет? Возможно ли, чтобы Бог царил в аду?
     Я все еще стояла в оцепенении, когда  загадка разрешилась  сама  собой.
Дверь кабинета чудовища Омоши распахнулась, и отвратительный голос проревел:
     - Чего ради вы здесь торчите? Вам платят  не  за то, чтобы вы слонялись
по коридорам!
     Все   стало   ясно:   в  компании   Юмимото  Бог  был   президентом,  а
вице-президентом Дьяволом.

     Фубуки не была ни Дьяволом, ни Богом, она была японкой.
     Не все японки красивы. Но если японка красавица, тогда держитесь.
     Любая  красота  потрясает,  но японская  красота поражает вдвойне. Этот
подобный лилии цвет лица, эти пленительные глаза, этот нос  с неподражаемыми
ноздрями,  этот  четко  прорисованный контур  губ, эта  мягкость  черт могут
затмить любое самое красивое лицо.
     Ее  манера   держать   себя  делает  из  нее   произведение  искусства,
неподдающееся описанию.
     И  эта красота,  сумевшая  противостоять всем физическим и нравственным
корсетам,  давлениям,  абсурдным  запретам, догмам,  удушью, разочарованиям,
садизму, притворству и унижению, поистине является чудом героизма.
     Японка вовсе не жертва, это далеко не так. Среди прочих женщин планеты,
участь ее не из худших. Ее власть значительна, уж я-то знаю, о чем говорю.
     Если и есть за что восхищаться японкой, а не восхищаться ею невозможно,
то за  то, что она до сих пор не покончила с собой. С самого раннего детства
на ее  мозг по капле накладывается гипс:  "Если  к двадцати пяти годам ты не
вышла замуж, стыдись", "если ты смеешься, никто не назовет тебя изысканной",
"если твое лицо  выражает какое-либо чувство,  ты вульгарна", "если на твоем
теле  есть хоть один волосок, ты  непристойна", "если молодой человек целует
тебя в щеку на людях,  ты шлюха", "если ты ешь с удовольствием,  ты свинья",
"если любишь поспать, ты корова", и т.д. Эти наставления могли бы показаться
смешными, если бы они не владели умами.
     Потому  что,  в  конечном  счете,  смысл этих  нелепых  догм, внушаемых
японке,  состоит  в следующем: не  стоит надеяться  ни  на что  хорошее.  Не
надейся на  радость,  твое удовольствие повредит тебе. Не надейся на любовь,
она того не стоит, тебя полюбят за то, чем ты кажешься, а не за то, какая ты
на самом деле. Не надейся, что жизнь одарит  тебя, чем бы то ни было, потому
что каждый  год она будет  у тебя  что-нибудь  отнимать. Не надейся  даже на
такую  простую  вещь, как спокойствие, т.к.  у  тебя  нет причин  оставаться
спокойной.
     Надейся на  то, что будешь работать.  Учитывая твой  пол, у  тебя  мало
шансов  достичь  высот,  но  надейся  послужить своему  предприятию.  Работа
принесет  тебе деньги, и ты не извлечешь из этого  никакой удовольствия, но,
возможно, это придаст тебе вес в случае замужества -- поскольку,  ты ведь не
так глупа, чтобы полагать, будто тебя  могут выбрать за твою  действительную
стоимость.
     Кроме  того,  ты  можешь  надеяться  дожить  до  старости,  в  чем  нет
совершенно никакого  интереса, и не познать  бесчестья, что само по себе уже
конец. На этом заканчивается список дозволенных тебе надежд.
     А  теперь начинается бесконечная череда  твоих бесплодных обязанностей.
Ты должна быть безупречна только потому, что это наименьшее из предъявляемых
к   тебе  требований.   Безупречность   не  принесет   тебе   ничего,  кроме
безупречности, здесь  нет причин ни для гордости,  ни,  еще того менее,  для
удовольствия.
     Я никогда не смогу перечислить все твои обязанности, потому что в твоей
жизни  не будет ни  минуты, когда  ты  не  будешь подчиняться  одной из них.
Например,  даже  когда  ты  уединишься  в туалете  ради  унизительной  нужды
облегчить свой мочевой пузырь, ты должна будешь  следить за тем, чтобы никто
не  усл