м.
     - Купить?.. - усмехнулся посредник. - За кого вы меня  принимаете?..  Я
господин  де  Люпо,  чиновник  по  принятию   прошений,   первый   секретарь
министерства, и я пришел предложить вам полюбовную сделку, - Какую?
     - Вам, сударь, небезызвестна точка зрения вашего должника...
     - Моих должников...
     - Пусть должников, сударь, но вы знакомы также и с положением  их  дел:
они в  большой  милости  у  короля,  денег  же  у  них  нет,  а  расходы  по
представительству   громадные...   Вам   небезызвестны   также   затруднения
политические: нужно восстановить аристократию перед лицом грозного  третьего
сословия. Мысль короля, которую Франция не умеет ценить, заключается в  том,
чтобы создать из палаты пэров национальное учреждение, подобное английскому.
Для осуществления этой великой мысли  нужны  годы  и  миллионы...  Положение
обязывает, и герцог Наваррен, который является,  как  вам  известно,  первым
камергером двора его величества, не отрицает своего долга, но он не может...
(Будьте рассудительны! Учтите политическую сторону! Мы  едва  выбираемся  из
пропасти революций! Ведь вы тоже принадлежите к аристократии!) Итак,  он  не
может уплатить вам...
     - Милостивый государь...
     - Не спешите, - сказал де Люпо, - послушайте... Он  не  может  уплатить
вам деньгами. Что ж, как умный человек, примите уплату  в  виде  милостей..,
королевских или министерских.
     - Как! Мой отец  в  тысяча  семьсот  девяносто  третьем  году  дал  сто
тысяч...
     - Дорогой мой, не отвечайте упреком!  Послушайте,  вот  вам  задача  из
политической арифметики: должность податного инспектора в Сансере  свободна;
г-н Гравье, бывший главный казначей армии, имеет на нее право, но  не  имеет
шансов; у вас есть шансы, но нет никакого права; вы получите эту  должность.
Прослужив три месяца, вы подаете в отставку, и господин Гравье  вручает  вам
двадцать тысяч франков. Мало того, вас представляют  к  королевскому  ордену
Почетного легиона.
     - Это уже кое-что,  -  промолвил  винодел,  прельщенный  гораздо  более
суммой, нежели орденской лентой.
     -  Но,  -  продолжал  де  Люпо,  -  вы  убедитесь  в  расположении  его
превосходительства, лишь когда возвратите его светлости герцогу де Наваррену
все ваши документы...
     Винодел вернулся  в  Сансер  в  качестве  податного  инспектора.  Шесть
месяцев спустя он был замещен г-ном Гравье, который во время Империи прослыл
одним из любезнейших чиновников министерства  финансов  и,  разумеется,  был
представлен г-ном де ла Бодрэ его супруге.
     Едва освободившись от должности инспектора, г-н де ла  Бодрэ  явился  в
Париж для объяснений с прочими должниками. На  этот  раз  он  получил  место
референдария  по  министерству  юстиции,  титул  барона  и  орден  Почетного
легиона. Продав должность референдария по министерству юстиции, барон де  ла
Бодрэ нанес несколько визитов последним своим должникам и снова  появился  в
Сансере, уже в качестве чиновника по принятию прошений, а также королевского
комиссара при одной анонимной компании, учрежденной в Нивернэ, с  жалованьем
в шесть тысяч франков, - это было уже настоящей  синекурой.  Таким  образом,
простак ла Бодрэ, казалось, сделавший  с  финансовой  точки  зрения  ужасную
глупость, в  действительности  совершил  блестящую  операцию,  женившись  на
мадемуазель Пьедефер.
     Благодаря   мелочной   расчетливости   и   денежному   возмещению    за
национализированные в 1793 году  имения  отца,  этот  человек  в  1827  году
осуществил мечту всей своей жизни! Уплатив четыреста тысяч франков наличными
и приняв на себя обязательства, которые, как он выражался,  обрекали  его  в
течение шести лет питаться одним воздухом, он мог купить  на  берегу  Луары,
двумя милями выше Сансера, поместье Анзи, с великолепным замком, построенным
Филибером Делормом и составляющим предмет справедливого восхищения знатоков.
Наконец-то он попал в число крупных землевладельцев края! Но вряд ли радость
по  случаю  учреждения  майората,  состоявшего  из  поместья  Анзи,  ленного
владения Ла-Бодрэ и имения Ла-Отуа,  на  основании  королевской  грамоты  от
декабря 1829 года, вознаградила  гордость  Дины,  понявшей,  что  теперь  ей
придется терпеть тайную нужду вплоть до 1835 года. Благоразумный де ла Бодрэ
не позволил жене поселиться в Анзи или производить  там  малейшие  перемены,
пока не будет уплачен последний взнос за имение.
     В этом беглом обзоре деловых приемов первого барона де ла  Бодрэ  виден
весь человек целиком. Люди, знакомые с причудами провинциалов, узнают  здесь
страсть к  земле,  страсть  всепоглощающую,  страсть  слепую,  особого  рода
алчность, выставленную  напоказ  и  часто  ведущую  к  разорению  вследствие
недостатка равновесия между процентами по закладным и доходом с земель. Все,
кто с 1802 по 1827 год насмехался над маленьким де ла Бодрэ,  наблюдая,  как
он пешечком плетется в Сен-Тибо и занимается там делами с жадностью  буржуа,
живущего своими виноградниками, - все, кто не понимал  его  пренебрежения  к
милостям, доставлявшим ему должности,  которые  он  бросал,  едва  успев  их
получить,  разгадали  наконец  его  тайну,  увидав,  как  этот  formica  leo
 ринулся на свою добычу,  дождавшись  минуты,  когда
мотовство герцогини Мофриньез привело к продаже ее великолепного поместья.
     Госпожа Пьедефер переселилась к дочери. Объединенные состояния г-на  де
ла  Бодрэ  и  его  тещи,  которая  удовольствовалась  пожизненной  рентой  в
двенадцать тысяч франков, предоставив зятю  имение  Ла-Отуа,  давали  вместе
солидный доход, приблизительно в пятнадцать тысяч франков.
     В первые дни замужества Дина добилась перемен, сделавших дом  ла  Бодрэ
очень приятным. Велев снести погреба, давильни  и  безобразные  службы,  она
превратила громадный двор в английский сад. Позади дома - небольшой,  но  не
лишенной своеобразия постройки  с  башенками  и  островерхой  крышей  -  она
разбила второй сад с густым кустарником, цветами и газонами, отделив его  от
виноградников стеной, скрытой под вьющимися растениями. Наконец  в  домашний
быт она внесла весь тот комфорт,  который  позволила  ей  скудость  средств.
Чтобы не дать себя разорить юной особе, хотя бы и  столь  выдающейся,  какой
казалась Дина,  ловкий  г-н  де  ла  Бодрэ  догадался  умолчать  о  деньгах,
получаемых с парижских должников.  Глубокая  скрытность,  проявляемая  им  в
отношении дел, придавала его характеру какую-то таинственность  и  возвышала
его в глазах жены в первые годы  брака,  -  столько  величия  заключается  в
молчании!
     Перемены, производившиеся в Ла-Бодрэ, внушили сансерцам пылкое  желание
увидеть новобрачную, тем более что Дина не хотела показываться в обществе  и
принимать гостей, пока не почувствует себя во всеоружии, не  изучит  местных
нравов и в особенности самого молчаливого г-на  ла  Бодрэ.  Когда  же  одним
весенним утром 1825 года сансерцы увидели  на  гулянье  прекрасную  г-жу  ла
Бодрэ в синем бархатном платье, а мать  ее  в  бархатном  черном,  в  городе
поднялся великий шум. Этот наряд  утвердил  превосходство  молодой  женщины,
воспитанной в столице Берри. Принимая  у  себя  этого  беррийского  феникса,
сансерцы  опасались  сказать  что-нибудь  недостаточно  умное  и  тонкое  и,
конечно, держали себя натянуто в  присутствии  г-жи  де  ла  Бодрэ,  которая
навела нечто вроде паники на всех местных дам. А когда в  гостиной  Ла-Бодрэ
их восхищенным взорам предстал ковер, выделанный под  кашмирский,  золоченая
мебель в стиле Помпадур, штофные занавеси на окнах, а на круглом столе среди
нескольких новых книг полная цветов японская  ваза  в  виде  рога  изобилия;
когда красавица Дина без всяких церемоний уселась за рояль и начала играть с
листа,  то  сложившееся  представление  о  ее  превосходстве   усилилось   в
необычайной степени. Чтобы ни в коем случае не  опуститься  и  не  поддаться
дурному вкусу. Дина решила следить за модами и малейшими новинками в области
предметов роскоши,  поддерживая  для  этого  деятельную  переписку  с  Анной
Гростет, своей закадычной подругой по пансиону Шамароль.  Единственная  дочь
генерального откупщика в Бурже, Анна благодаря своему состоянию вышла  замуж
за третьего сына графа де Фонтэн. И вот женщины, бывая  в  Ла-Бодрэ,  всегда
чувствовали себя уязвленными первенством, которое Дина  завоевала  по  части
мод; сколько они ни старались, а всегда оказывались позади, или, как говорят
любители скачек, теряли дистанцию. Если все  эти  мелочи  давали  сансерским
дамам повод к злобной зависти, то умение Дины вести беседу  и  ее  остроумие
породили настоящую ненависть. Стремясь держаться на  уровне  духовной  жизни
Парижа, г-жа де  ла  Бодрэ  ни  в  ком  не  терпела  пустословия,  устарелых
учтивостей и бессодержательных фраз; она наотрез  отказалась  от  участия  в
пересудах  и  мелких  сплетнях,  в  том  низкопробном   злословии,   которое
составляет  основу  провинциальных  разговоров.  Она  любила  рассуждать  об
открытиях  в  науках  и  искусствах,  о  новых  произведениях,  только   что
появившихся на театральной сцене или в поэзии, и в речах  ее  всем  чудилась
игра мысли, тогда как она всего лишь играла модными словами.
     Аббат Дюре, старый  сансерский  священник,  принадлежавший  к  прежнему
духовенству Франции, человек светский, который не прочь  был  и  поиграть  в
карты, не решаясь, однако, дать волю своей склонности в таком  "либеральном"
городке, как Сансер, был очень счастлив, когда появилась г-жа де ла Бодрэ, и
сдружился с нею как нельзя лучше. Супрефект, некий виконт де Шаржбеф, был  в
восторге, что нашел в  салоне  г-жи  де  ла  Бодрэ  оазис,  где  можно  было
передохнуть от провинциальной жизни.  Что  же  касается  прокурора  г-на  де
Кланьи, то восхищение красавицей Диной накрепко  приковало  его  к  Сансеру.
Обуреваемый страстью судейский чиновник отказался от всякого продвижения  по
службе и весь  отдался  благоговейной  любви  к  этому  ангелу  изящества  и
красоты. Это был  рослый,  сухощавый  мужчина  с  разбойничьей  физиономией,
украшенной парой свирепых глаз  в  темных  орбитах  и  громадными  нависшими
бровями; красноречие г-на де Кланьи, вполне отличное от его любви, не лишено
было остроты.
     Господин Гравье был низенький человечек, плотный и жирный,  во  времена
Империи  восхитительно  певший  романсы  и  обязанный  этому  таланту  своим
назначением на высокий пост главного  казначея  армии.  Принимая  участие  в
крупных предприятиях в  Испании  вместе  с  некоторыми  видными  генералами,
принадлежавшими  тогда  к  оппозиции,  он  сумел  извлечь   выгоду   из   их
парламентских связей с министром, который, во внимание к потере г-ном Гравье
должности, пообещал ему место податного  инспектора  в  Сансере  и  в  конце
концов предоставил ему купить это место. Легковесный ум - черта людей  эпохи
Империи - со временем отяжелел у г-на Гравье; он не  понял  или  не  пожелал
понять огромной разницы между нравами Реставрации и нравами Империи;  но  он
считал себя много выше г-на де Кланьи, одевался с большим вкусом, следил  за
модой, появлялся в желтом жилете, серых панталонах и обтянутом сюртуке,  шею
повязывал модным шелковым галстуком, продетым в брильянтовое  кольцо,  тогда
как прокурор  не  вылезал  из  фрака,  черных  панталон  и  жилета,  нередко
потертых.
     Эти четыре особы первые пришли в восторг от образованности, прекрасного
вкуса и остроумия Дины и объявили ее женщиной высочайшего  ума.  Тогда  дамы
решили между собой: "Госпожа де ла Бодрэ, должно быть, вволю потешается  над
нами..." Такое мнение, более или менее справедливое,  привело  к  тому,  что
дамы  стали  избегать  визитов  в  Ла-Бодрэ.  Заподозренная  и  уличенная  в
педантизме на том  основании,  что  она  говорила  правильным  языком.  Дина
получила прозвище "Сафо  из  Сен-Сатюра".  Кончили  тем,  что  стали  дерзко
издеваться над так называемыми "великими достоинствами" Дины. Тогда она сама
сделалась врагом сансерских дам.  Дошли  даже  до  того,  что  вообще  стали
отрицать ее превосходство, впрочем  весьма  относительное,  ибо  оно  только
подчеркивало чужое невежество  и  не  прощало  его.  Когда  все  горбаты,  -
стройная фигура кажется уродством; поэтому на Дину  стали  смотреть  как  на
урода и существо опасное, и вокруг нее образовалась пустота. Удивленная тем,
что, несмотря на ее предупредительность, дамы заезжают к ней очень  редко  и
лишь на несколько минут, Дина  спросила  г-на  де  Кланьи  о  причине  этого
явления.
     - Вы слишком выдающаяся женщина, и другие женщины любить вас не  могут,
- ответил прокурор.
     Господин Гравье, к которому бедная покинутая Дина обратилась с  тем  же
вопросом, заставил бесконечно себя просить и наконец сказал:
     - Но, моя красавица, вы не довольствуетесь тем, что очаровательны, вы -
умница, образованная, вы много читали, вы любите поэзию, вы  музыкантша,  вы
восхитительно   владеете   разговором.   Женщины   не    прощают    стольких
преимуществ!..
     Мужчины говорили г-ну де ла Бодрэ:
     - Ваша жена выдающаяся женщина, вы должны быть очень счастливы.
     И в конце концов ла Бодрэ сам стал говорить:
     - Моя жена выдающаяся женщина, я очень счастлив, - и т, д.
     Госпожа Пьедефер, возгордившись успехами дочери,  тоже  позволяла  себе
изрекать фразы вроде следующей:
     - Моя дочь выдающаяся женщина! Она написала  вчера  госпоже  де  Фонтан
то-то и то-то.
     Кто знает свет, Францию, Париж,  разве  не  согласится,  что  множество
знаменитых репутаций создалось подобным образом?
     По прошествии двух лет, к концу 1825 года. Дину де ла Бодрэ обвинили  в
том, что она оказывает гостеприимство только одним мужчинам, и вменили ей  в
преступление ее отчужденность от женщин.  Всякий  ее  поступок,  даже  самый
невинный,  подвергался  обсуждению  и  кривотолкам.   Пожертвовав   чувством
собственного достоинства, насколько это возможно для воспитанной женщины,  и
пойдя им навстречу, г-жа де ла Бодрэ допустила большую ошибку, ответив одной
лжеприятельнице, явившейся оплакивать ее одиночество:
     - Лучше пустой стол, чем стол с пустой  посудой.  Эта  фраза  произвела
ужасающий эффект в Сансере и впоследствии была безжалостно  обращена  против
самой Сафо из Сен-Сатюра, когда сансерцы, видя ее бездетной после  пяти  лет
замужества, стали глумиться над маленьким ла Бодрэ.
     Чтобы понять эту провинциальную шутку, нужно  напомнить  тем,  кто  его
знал, герцога д'Эрувиля, о котором говорили, что он самый храбрый человек  в
Европе, ибо отваживается ходить на жиденьких своих  ножках;  уверяли  также,
будто он кладет себе в башмаки свинец, чтобы его не сдуло ветром. Г-н де  ла
Бодрэ, человечек с желтым и почти прозрачным  лицом,  годился  бы  в  первые
камергеры при герцоге д'Эрувиле, если бы этот обер-шталмейстер  Франции  был
по крайней мере великим герцогом Баденским. Г-н де ла Бодрэ, у которого ноги
были так тонки, что он из приличия носил накладные икры, бедра были не толще
предплечий нормально сложенного  человека,  а  туловище  довольно  явственно
напоминало майского жука,  служил  бы  постоянным  утешением  для  самолюбия
герцога д'Эрувиля. Во время ходьбы маленький винодел частенько  водворял  на
место вертевшиеся на голенях накладные икры, не делая из этого  ни  малейшей
тайны, и благодарил тех, кто указывал ему на сию маленькую неисправность. Он
продолжал носить короткие панталоны, черные шелковые  чулки  и  белый  жилет
вплоть до 1824 года. Но после  женитьбы  надел  длинные  синие  панталоны  и
сапоги на каблуках, что всему Сансеру дало повод говорить, будто он прибавил
себе два дюйма росту, чтобы дотянуться до подбородка жены. Десять лет подряд
на нем видели все тот же сюртучок бутылочного цвета, с  большими  пуговицами
из белого металла, и черный галстук, оттенявший его холодное хитрое  личико,
на котором блестели серо-голубые  глаза,  проницательные  и  спокойные,  как
глаза кошки. Мягкий, подобно всем людям, следующим раз  начертанному  плану,
он, казалось, составил счастье своей жены, никогда явно ей не  противоречил,
уступал ей на словах и довольствовался тем, что действовал не  спеша,  но  с
цепкостью насекомого.
     Вызывая поклонение своей несравненной  красотой,  восхищая  своим  умом
самых светских мужчин Сансера, Дина поддерживала это восхищение разговорами,
к которым, как говорили впоследствии, она заранее  готовилась.  Она  видела,
что ее слушают с  восторгом,  мало-помалу  сама  привыкла  себя  слушать,  а
кончила тем, что, войдя во вкус высокопарной речи, стала смотреть  на  своих
друзей как на наперсников в трагедии,  которые  должны  только  подавать  ей
реплики. К тому же она обзавелась великолепной  коллекцией  фраз  и  идей  -
частью путем чтения, частью усваивая мысли своих постоянных собеседников,  и
превратилась в своего рода шарманку, которая  начинала  свои  песенки,  чуть
только разговор случайно задевал ее рычажок. Жадная к знаниям -  отдадим  ей
эту справедливость, - Дина читала все, даже книги по  медицине,  статистике,
естественным наукам и юриспруденции, потому что, осмотрев  свои  цветники  и
отдав распоряжения садовнику, она  не  знала,  куда  девать  утренние  часы.
Одаренная прекрасной памятью и присущим некоторым женщинам умением  находить
подходящие голова, она могла  говорить  о  чем  угодно  ясным,  затверженным
слогом. Зато все - из Кона, Шарите, Невера с правого берега Луары, из  Лере,
Вальи,  Аржана,  из  Бланкафора  и  Обиньи  с  берега   левого   -   спешили
представиться г-же де ла Бодрэ, подобно тому как в Швейцарии  представлялись
г-же де Сталь. Те, кто не более одного раза слышал песенки этой  швейцарской
музыкальной табакерки, уезжали ошеломленные  и  рассказывали  о  Дине  такие
чудеса, что на десять лье кругом женщины проникались завистью.
     В восхищении, внушаемом людям, как и в постоянном  разыгрывании  взятой
на себя роли, таится для  кумира  нечто  опьяняющее,  что  заглушает  в  нем
критическое чутье. Может  быть,  состояние  непрестанного  нервного  подъема
создает как бы сияние, сквозь которое видишь  мир  где-то  далеко  внизу,  у
своих ног? Чем же иным объяснить то неизменное простодушие, с каким снова  и
снова повторяются одни и те же представления с теми же  эффектами,  несмотря
на замечания детей, столь беспощадных к своим родителям,  или  мужей,  давно
раскусивших невинное  плутовство  своих  жен?  Г-н  де  ла  Бодрэ  отличался
непосредственностью человека, раскрывающего зонтик при первых каплях  дождя;
когда его жена поднимала  вопрос  о  торговле  неграми  или  о  тяжкой  доле
каторжников, он брал свою голубенькую фуражку и бесшумно  скрывался,  вполне
уверенный, что успеет сходить в Сен-Тибо, чтобы присмотреть там за выгрузкой
бочек, и, вернувшись через час, застанет дискуссию в полном разгаре. Если же
ему делать было нечего, то он отправлялся  на  бульвар,  откуда  открывается
восхитительный вид на долину Луары, и прогуливался на свежем  воздухе,  пока
жена его исполняла какую-нибудь словесную сонату или философический дуэт.
     Заняв однажды положение выдающейся женщины, Дина захотела дать  видимые
доказательства своей любви к самым  замечательным  произведениям  искусства,
причем, живо восприняв идеи романтической  школы,  она  включала  в  понятие
искусства поэзию и живопись, книги и статуи, мебель  и  оперу.  Поэтому  она
стала поклонницей Средневековья. Она разведала также, где могут  встретиться
редкости, относящиеся к эпохе Возрождения, и превратила своих поклонников  в
самоотверженных комиссионеров. Так, в первые дни  замужества  она  приобрела
мебель г-на Руже на распродаже, состоявшейся в Иссудене в начале 1824  года.
Она накупила прекрасных вещей в Нивернэ и по Верхней Луаре. На новый год или
ко дню рождения ее друзья непременно подносили  ей  какую-нибудь  диковинку.
Г-н де ла Бодрэ милостиво взирал на фантазии жены и делал вид, что  согласен
пожертвовать  несколько  экю  на  ее  прихоти,  -  в   действител