мости,  выработанной  случайностями
его тревожной жизни, сказал себе:

     "Дидина благородна; узнав о моей женитьбе, она  пожертвует  собой  ради
моего будущего, а я-то уж сумею ее подготовить".

     И  в  восторге,  что  придумал  хитрость,  успех  которой  казался  ему
обеспеченным,  он   стал   приплясывать,   напевая   на   известный   мотив:
"Тра-ля-ля-ля!  Ля!"  "А  как  только  спроважу  Дидину,  -   продолжал   он
разговаривать сам с собой, - пойду с визитом к мамаше Кардо и наговорю ей  с
три короба: будто я соблазнил ее Фелиси в  день  святого  Евстахия..,  будто
Фелиси, согрешившая из любви ко мне, носит под сердцем залог нашего счастья,
и.., ля-ля-ля-ля! Отец не сможет уличить  меня  во  лжи..,  ля,  ля..,  дочь
тоже... Тра-ля-ля! Ergo , нотариус, жена, дочь -  все
в моих руках, тра-ля-ля-ля!"
     К своему великому удивлению, Дина застала Этьена отплясывавшим какой-то
дикий танец.
     - Я пьян от радости, что ты приехала, что нас ждет счастье!.. -  сказал
он ей, чтобы как-нибудь объяснить этот порыв безумного веселья.
     - А я-то думала, что ты меня больше не любишь!.. - вскричала  бедняжка,
выронив из рук мешочек с принадлежностями ночного туалета; она опустилась  в
кресло и заплакала от радости.
     - Устраивайся, мой ангел, - сказал Этьен, втайне посмеиваясь. - Мне тут
надо черкнуть два слова, я хочу отделаться  от  одной  холостяцкой  пирушки,
чтобы принадлежать тебе. Приказывай, ты здесь у себя дома.
     Этьен написал Бисиу:

     "Дорогой друг, ко  мне  нагрянула  моя  баронесса:  она  расстроит  мою
женитьбу, если мы не пустим в ход всем известную хитрость из тысячи и одного
водевиля театра Жимназ. Так вот, рассчитываю  на  тебя:  явись  мольеровским
старикашкой поругать твоего племянника Леандра за его глупость. Пока десятая
муза будет сидеть спрятанная  в  моей  комнате,  надо  подействовать  на  ее
чувства: бей крепче, будь зол, оскорби ее. А я, как ты сам понимаешь,  стану
изображать слепую преданность и буду глух к твоим словам,  чтобы  дать  тебе
право кричать во весь голос. Приходи, если можешь, в семь часов.
     Весь твой Э. Лусто".

     Отправив это письмо с  рассыльным  к  человеку,  который  был  насквозь
парижанин, то есть не знал большего удовольствия, как  разыграть  комическую
сценку, называемую художниками "шаржем", Лусто  сделал  вид,  что  он  очень
озабочен, как бы поудобнее устроить у  себя  сан-серскую  музу:  он  занялся
раскладкой привезенных ею вещей,  познакомил  ее  со  слугами  и  квартирным
распорядком, выражая такое  неподдельное  простосердечие  и  удовольствие  и
рассыпаясь в таких ласковых словах и нежностях, что Дина могла  себя  счесть
самой любимой женщиной на свете. Эта квартира, где малейшая вещь  носила  на
себе отпечаток моды,  нравилась  ей  гораздо  больше,  чем  ее  замок  Анзи.
Журналист спросил Памелу Мижон, смышленую четырнадцатнлетнюю девочку,  хочет
ли она быть горничной важной баронессы. Восхищенная Памела тотчас  прикупила
к своим обязанностям и побежала на бульвар заказать обед  ресторатору.  Г-же
ла Бодрэ стало ясно, какая бедность скрывалась под чисто  показной  роскошью
холостяцкого хозяйства журналиста; она обнаружила  полное  отсутствие  самых
необходимых предметов домашнего  обихода.  Вступая  во  владение  шкафами  и
комодами. Дина строила сладостные планы, как она  исправит  характер  Лусто,
как сделает его домоседом, какой уют создаст  ему  дома.  Новизна  положения
заслоняла от Дины всю глубину ее несчастья, во  взаимной  любви  она  видела
отпущение своего греха и еще не простирала взоров за пределы этой  квартиры.
Памела, по смышлености не уступавшая лоретке, направилась прямо к г-же Шонтц
за столовым серебром и рассказала ей, что произошло с Лусто. Предоставив все
в доме в распоряжение Памелы, г-жа Шонтц побежала к Малаге, своей задушевной
подруге, чтобы предупредить Кардо о несчастье, обрушившемся на его  будущего
зятя.
     Нимало не обеспокоенный опасностью, угрожавшей его женитьбе,  журналист
с каждым часом делался все нежнее  со  своей  провинциалкой.  Обед  послужил
поводом для прелестного ребячества любовников, наконец завоевавших свободу и
счастье быть наедине. После кофе, когда Лусто сидел перед горящим камином  с
Диной на коленях, вбежала встревоженная Памела.
     - Господин Бисиу пришел! Что ему сказать? - спросила она.
     - Пойди в спальню, - сказал журналист своей возлюбленной, - я скоро  от
него отделаюсь; но это один из самых близких моих  друзей,  и  мне  придется
рассказать ему о моем новом образе жизни.
     - Ого! Два прибора и голубая бархатная шляпа! - воскликнул весельчак. -
Ухожу.., вот что значит жениться: всему говоришь  прощай.  Как  богатеют-то,
меняя квартиру, а?
     - Да разве я женюсь? - сказал Лусто.
     - Как! Уж ты теперь не женишься? - воскликнул Бисиу.
     - Нет!
     - Нет? Вот тебе на! Что такое произошло? Не натворил ли  ты  глупостей?
Как! Тебе, благословением неба, привалило  счастье:  двадцать  тысяч  ренты,
особняк, жена, связанная родством с лучшими семействами крупной буржуазии, -
словом, жена с улицы Ломбар... - Молчи, молчи, Бисиу, все кончено. Убирайся!
     - Чтоб я да убрался! За мною права дружбы, я ими намерен злоупотребить.
Что с тобой случилось?
     - Случилось то, что ко мне приехала та  дама  из  Сан-сера,  она  будет
матерью, и мы собираемся жить вместе в любви и дружбе до конца наших дней...
Ты бы все равно узнал об этом завтра, так вот - узнай сегодня, - Все дымовые
трубы на мою голову, как говорит  Арналь!  Однако,  дорогой  мой,  если  эта
женщина любит тебя ради тебя самого,  так  она  вернется,  откуда  приехала.
Когда же это бывало, чтобы провинциалка освоилась в Париже?  Твое  самолюбие
будет страдать на каждом шагу. Ты забываешь, что такое провинциалка! Ведь  у
нее и счастье такое же скучное, как  несчастье;  она  с  таким  же  талантом
избегает  изящества,  как  парижанка  его  изобретает.  Послушай,  Лусто!  Я
понимаю, что страсть заставила тебя забыть, в какое время  мы  живем;  но  у
меня, у твоего друга, нет мифологической подвязки на глазах... Вникни  же  в
свое положение! Ты пятнадцать лет вращаешься в литературных кругах,  ты  уже
не молод, ты стоптал себе пятки, столько дорог ты исходил!.. Да, мой  милый,
ты вроде парижских мальчишек, которые подгибают чулок, чтобы  спрятать  дыру
на пятке: скоро ты весь чулок подогнешь!.. Да и вообще твоя затея старовата.
Твои фразы всем знакомы, даже больше, чем секретные лекарства...
     - Скажу тебе, как регент кардиналу Дюбуа: "Хватит с меня этих  пинков!"
- приглушенно воскликнул Лусто.
     - О дряхлый юноша, - ответил Бисиу, - ты чувствуешь нож хирурга в своей
ране... Ты уже выдохся, не так ли? Ну, а чего  ты  достиг  в  годы  молодого
пыла, под гнетом нужды? Ты не в первых рядах, у тебя нет и  тысячи  франков.
Вот твое положение в цифрах. Сможешь ли ты, на склоне своих дней,  содержать
пером семью, если твоя жена - честная  женщина  и  не  умеет,  как  лоретка,
извлекать тысячефранковые билеты из заповедных глубин мужского  кармана?  Ты
опускаешься в  "нижний  трюм"  общественной  сцены...  Это  только  денежная
сторона. Рассмотрим сторону политическую. Мы маневрируем в эпоху по существу
буржуазную, когда честь,  добродетель,  нежные  чувства,  талант,  знание  -
словом, гений, - состоят в том, чтобы платить по векселям, не делать  долгов
и успешно обделывать свои делишки. Будьте  солидны,  будьте  благопристойны,
имейте жену и детей, платите за квартиру, платите  налоги,  выполняйте  свои
гражданские обязанности, будьте похожи на всех вам подобных - и вы добьетесь
всего, даже станете министром. И у тебя на это  есть  надежда,  ты  ведь  не
какой-нибудь Монморанси! Ты мог бы удовлетворить всем условиям, необходимым,
чтобы стать политическим деятелем, ты умел бы творить все  пакости,  которых
требует это ремесло, даже играть в посредственность, - это вышло бы  у  тебя
почти  натурально.  И  ради  женщины,  которая,   истощив   твои   последние
интеллектуальные и физические силы, оставит тебя с носом, как только  минует
срок ее вечным страстям, -  через  три,  пять  или  семь  лет,  -  ты  вдруг
показываешь спину святому  семейству  с  улицы  Ломбар,  своей  политической
карьере, тридцати тысячам франков  дохода,  почетному  положению...  Так  ли
должен кончать человек, утративший иллюзии?.. Завел бы шашни с актрисой -  я
понимаю: дело серьезное и нужное. Но жить с замужней женщиной!.. Это  значит
явно лезть на рожон! Зачем глотать яд порока, не вкушая его сладости?
     - Молчи, говорю тебе! Я люблю госпожу де ла Бодрэ и предпочитаю ее всем
сокровищам мира, всякому видному положению...  На  минуту  я  мог  поддаться
честолюбивому порыву.., но все это бледнеет перед счастьем быть отцом.
     - Ах, тебя соблазняет отцовство? Но, несчастный, ведь  мы  отцы  только
детям от наших законных жен! Что такое малыш, не носящий нашего имени? Всего
только последняя глава романа! У тебя отнимут твое дитя! Мы  за  десять  лет
перевидали двадцать водевилей на этот сюжет... Общество, милый мой, рано или
поздно даст себя почувствовать: почитай "Адольфа"! О  боже!  Я  вижу  вас  в
недалеком будущем, когда вы хорошо узнаете друг друга, вижу вас несчастными,
жалкими, без положения,  без  денег,  грызущими  друг  друга,  словно  члены
акционерного общества, которых надул директор. Ваш директор - это счастье.
     - Ни слова больше, Бисиу.
     - А я только начинаю. Слушай, дорогой. Последнее время  много  нападали
на брак; но, не говоря уже  о  том,  что  брак  -  это  единственный  способ
обеспечить  наследование,  он  искупает   все   свои   неприятные   стороны,
предоставляя красивым холостякам без гроша за душой возможность  разбогатеть
в два месяца! Поэтому нет холостяка, который рано или  поздно  не  раскаялся
бы, что по собственной вине прозевал невесту с  тридцатью  тысячами  франков
дохода...
     - Ты просто не хочешь меня понять! - раздраженно крикнул Лусто. - Пошел
вон... Она там...
     - Прости! Но зачем ты не сказал этого сразу?.. Ты  человек  взрослый..,
она тоже, - добавил он тише, но достаточно громко, чтобы его услышала  Дина.
- Она заставит тебя здорово поплатиться за свое счастье...
     - Пусть это безумие, но я его совершу... Прощай!
     - Человек за бортом! Спасайте! - крикнул Бисиу.
     - Чтоб черт побрал друзей, считающих себя вправе читать наставления!  -
сказал Лусто, открывая дверь в комнату,  где  сидела  в  кресле  подавленная
горем г-жа де ла Бодрэ, утирая слезы вышитым платочком.
     - Зачем я сюда приехала! - простонала она. -  О  боже  мой!  За  что?..
Этьен, я не такая провинциалка, как вы думаете... Вы мной играете.
     - Ангел мой, - ответил Лусто, подняв Дину с кресла и полумертвую отводя
в гостиную, - мы оба заплатили своим будущим - жертва за жертву. Пока любовь
удерживала  меня  в   Сансере,   мне   здесь   подыскали   невесту;   но   я
сопротивлялся.., что говорить, я был очень несчастлив.
     - О, я уезжаю! - крикнула Дина, вскочив, как  безумная,  и  подбегая  к
двери.
     - Ты  останешься,  моя  Дидина,  все  кончено!  Подумай!  Разве  дешево
достается мне это богатство? Разве не должен я жениться на белобрысой  дылде
с красным носом, дочке нотариуса, и получить  в  придачу  тещу,  которая  по
части ханжества даст сто очков вперед госпоже Пьедефер!..
     В гостиную влетела Памела и шепнула на ухо Лусто:
     - Госпожа Шонтц!..
     Лусто поднялся и, оставив Дину на диване, вышел из комнаты.
     - Все кончено,  котик,  -  сказала  ему  лоретка.  -  Кар-до  не  хочет
ссориться с женой из-за тебя. Ханжа закатила ему такую сцену.., первый сорт!
Словом, нынешний старший письмоводитель, который  два  года  был  помощником
прежнего, берет девицу и контору.
     - Мерзавец! - вскричал Лусто. - Как это он за два часа решился?..
     - Господи, да очень просто!  Этот  шельмец  знал  секреты  покойного  и
догадался о положении хозяина, поймав несколько слов во время  его  ссоры  с
госпожой Кардо. Нотариус  надеется  на  твою  порядочность  и  деликатность,
потому  что  у  них  все  уже   улажено.   Этот   письмоводитель   поведения
безупречного, да еще взял повадку  ходить  к  обедне.  И  такой  отъявленный
лицемер да чтоб не понравился мамаше? Кардо и  ты  останетесь  друзьями.  Он
скоро будет директором огромного акционерного общества  и  может  быть  тебе
полезен. Ах! Ты пробуждаешься от прекрасного сна!
     - Я теряю деньги, жену и...
     - Любовницу, - договорила г-жа Шонтц, улыбаясь, - потому что теперь  ты
больше, чем женат: ты станешь несносен, тебя будет тянуть домой, и ничего  в
тебе не будет нараспашку - ни в одежде, ни в  поведении...  К  тому  же  мой
Артур выделывает невесть что, я должна быть ему верна  и  порву  с  Малагой.
Позволишь мне взглянуть на нее в замочную скважинку? - попросила лоретка.  -
"Красивей зверя нет в пустыне!" - воскликнула она. - Тебя провели!  Надутая,
сухая, плаксивая, не хватает только тюрбана, как у леди Дэдлей.
     И лоретка умчалась.
     - Что там еще?..  -  спросила  г-жа  де  ла  Бодрэ,  до  слуха  которой
донеслось шуршание шелкового платья и женский шепот.
     - Ангел мой, - воскликнул Лусто, - теперь мы соединены неразрывно!  Мне
сейчас принесли устный ответ на письмо, которое я при тебе писал  и  которым
расстроил мой брак...
     - Ты отказался от этой богатой партии?
     - Да!
     - О! Я буду тебе больше, чем жена, я отдам  тебе  жизнь,  я  хочу  быть
твоей рабой!.. - воскликнула бедная обманутая женщина. - Я  не  думала,  что
можно любить тебя еще сильней!.. Значит, я не случайное приключение в  твоей
жизни, я буду всей твоей жизнью?
     - Да, моя красавица, моя благородная Дидина...
     - Поклянись мне, - продолжала она, - что нас разлучит только смерть!..
     Лусто  захотелось  приукрасить  свою  клятву   самой   обольстительной,
вкрадчивой нежностью. И вот почему.
     По пути от входной двери, где он получил прощальный поцелуй лоретки,  в
гостиную,  где   пластом   лежала   Муза,   оглушенная   таким   количеством
последовательных ударов, Лусто вспомнил о ненадежном здоровье маленького  ла
Бодрэ, о его деньгах, а также слова Бьяншона: "Это будет богатая вдова!" - и
он сказал сам себе: "Во сто крат лучше иметь женой госпожу де ла Бодрэ,  чем
Фелиси!"
     И сразу же он принял решение.  Он  с  безупречным  совершенством  вновь
разыграл комедию любви. Но его низкий расчет, его притворная бурная  страсть
имели самые досадные последствия. Дело в том, что по  дороге  из  Сансера  в
Париж г-жа де ла Бодрэ мысленно пришла к заключению, что ей надо  поселиться
на отдельной квартире, поблизости от Лусто; но свидетельство любви,  которое
ей только что дал любовник, отказавшись от такого блестящего будущего,  и  в
особенности безоблачное счастье первых дней  этого  незаконного  супружества
помешали ей заговорить о разлуке. Следующий день долженствовал быть да и был
праздником, во время которого подобное предложение "се ангелу" прозвучало бы
ужасным диссонансом. Со своей стороны, Лусто, чтобы сильней привязать к себе
Дину, держал ее в состоянии непрерывного опьянения, сделав их жизнь сплошным
праздником. Эти-то обстоятельства и  способствовали  тому,  что  двое  умных
людей увязли в трясине, куда их привело безрассудное сожительство, которому,
к несчастью, есть столько примеров в литературном мире Парижа.
     Таким образом, программа провинциальной любви, которую  так  насмешливо
набросала перед Лусто г-жа де ла Бодрэ, была полностью осуществлена;  но  ни
он, ни она об этом не вспомнили. Страсть глуха и слепа от рождения.
     Для г-жи де ла Бодрэ эта зима в Париже была тем же,  чем  был  для  нее
октябрь в Саноере. Чтобы приобщить "свою  жену"  к  парижской  жизни,  Этьен
разнообразил  этот  новый  медовый  месяц  посещением  театров,   где   Дина
соглашалась сидеть только в бенуаре. Первое время г-жа де ла Бодрэ сохраняла
еще кое-какие следы провинциальной  застенчивости,  она  опасалась,  что  ее
увидят, она прятала свое счастье. Она говорила: "Ведь  господин  де  Кланьи,
господин Гравье способны за мной последовать!" Она боялась Сансера в Париже.
Лусто, из самолюбия, развитого в  нем  до  крайности,  занялся  образованием
Дины; он повел ее к лучшим портнихам, он указал  ей  на  нескольких  молодых
женщин, бывших тогда  в  моде,  рекомендуя  их  как  образцы,  которым  надо
следовать.  Поэтому  провинциальная  внешность  г-жи  де  ла  Бодрэ   быстро
изменилась. Лусто, встречаясь с друзьями,  получал  поздравления  по  поводу
своей победы. Все это время он писал мало и  сильно  задолжал,  хотя  гордая
Дина, потратившая на новые наряды все свои сбережения, думала, что не  ввела
своего возлюбленного ни в малейший расход.  Через  три  месяца  Дина  совсем
освоилась с Парижем, она упивалась Итальянской оперой, знала репертуар  всех
театров, знала актеров, газеты, модные словечки; она привыкла  к  постоянной
суете парижской жизни, к этому стремительному потоку, в котором тонет всякое
воспоминание. Она уже не вытягивала  шею  и  не  разевала  рот,  как  статуя
Удивления, перед  непрерывными  неожиданностями,  которыми  встречает  Париж
приезжих. Она научилась дышать воздухом этой остроумной, живой, плодотворной
среды, где мыслящие люди чувствуют себя в родной стихии, с которой потом уже
не могут расстаться.
     Лусто получал все  газеты,  и  однажды  утром,  просматривая  их,  Дина
наткнулась на две строчки,  напомнившие  ей  Сансер  и  ее  прошлое,  -  две
строчки, имевшие к ней отношение. Вот они:
     "Господин  барон  де  Кланьи,  прокурор  сансерского   суда,   назначен
товарищем генерального прокурора судебной палаты в Париже".
     - Как он тебя любит, этот добродетельный чиновник! - сказал,  улыбаясь,
Лусто. - Бедняга! - ответила она. - Что я тебе говорила? Он всюду  последует
за мной.
     В это время Этьен и Дина находились в самой яркой и самой  полной  фазе
страсти, на той ее ступени, когда люди уже совершенно привыкли друг к другу,
но когда любовь все еще сохраняет свою сладость. Друг друга  знают,  но  еще
друг друга не поняли, ни один уголок души еще не открывался дважды,  еще  не
изучили один  другого  настолько,  чтобы  предугадывать,  как  впоследствии,
мысль, слова, жесты по поводу и самых значительных и  самых  малых  событий.
Очарование еще длится, еще нет ни стычек,  ни  разногласий,  ни  безучастных
взглядов.  Душевные  движения  всегда  совпадают.  И   Дина   дарила   Лусто
исполненными чувства колдовскими словами и еще  более  колдовскими  взорами,
какие все женщины находят в эту пору.
     - Убей меня, когда разлюбишь. Если бы ты меня разлюбил, мне кажется,  я
могла бы убить тебя, а потом бы покончила с собой.
     На эти прелестные преувеличения Лусто отвечал Дине:
     - Я одного прошу у бога: чтобы ты убедилась в моем постоянстве. Не я, а
ты меня бросишь!..
     - Любовь моя безгранична...
     - Безгранична! - повторял Лусто. - А представь себе такой случай.  Меня
затащили в компанию холостяков, я  встречаю  какую-нибудь  из  прежних  моих
любовниц, она насмехается надо мной; из тщеславия я прикидываюсь независимым
и возвращаюсь домой только на другой день утром... Ты все так же будешь меня
любить?
     - Женщина может быть только тогда  уверена,  что  ее  любят,  когда  ее
предпочтут другой, и если ты ко мне  вернешься,  если...  О,  ты  мне  тогда
откроешь счастье простить вину обожаемому человеку...
     - Значит, я любим впервые в моей жизни! - восклицал Лусто.
     - Наконец-то ты это заметил! - отвечала она. Лусто  предложил  написать
по письму, в котором каждый из  них  изложил  бы  причины,  вынуждающие  его
кончить  самоубийством;  владея  таким  письмом,  каждый  из  них   мог   бы
безнаказанно убить неверного. He-смотря на взаимные  обещания,  ни  тот,  ни
другой не написали такого письма.
     Но даже в эти счастливые дни Лусто давал себе слово непременно обмануть
Дину, когда она ему надоест, и всем п