о ее собственный  ключ;
но Ринальдо его подменил; хитрость его удалась, - теперь он владел настоящим
ключом.  Современный  Картуш,  он  столь  же  был  ловок,  сколь  храбр,  и,
подозревая, что только громадные сокровища могут заставить герцогиню  всегда
носить на поясе!
     - Ну-ка поищем!.. - вскричал Лусто. - Следующей нечетной страницы здесь
нет. - Рассеять наше недоумение может только страница двести двенадцатая.

212

ОЛИМПИЯ,

     - Что, если б ключ потерялся!
     - Он бы умер...
     - Умер! Вы должны были бы снизойти к последней просьбе,  с  которой  он
обратился к вам, и дать ему свободу при условии, что...
     - Вы его не знаете...
     - Однако...
     - Молчи. Я взяла себя в любовники, а не в духовники
     Адольф умолк.

     - Дальше изображен амур на  скачущей  козочке  -  виньетка,  рисованная
Норманом, гравированная Дюпла... О! Вот и имена, - сказал Лусто.
     - А что же дальше? - спросили те слушатели, которые понимали.
     - Да ведь глава кончена, - ответил Лусто. - Наличие виньетки  полностью
меняет мое мнение об авторе. Чтобы во времена Империи добиться гравированной
на дереве виньетки, автор должен был  быть  государственным  советником  или
госпожой Бартелем-Адо, покойным Дефоржем или Севреном.
     - "Адольф умолк"... Ага! - сказал Бьяншон. - Значит,  герцогине  меньше
тридцати лет.
     - Если это все, придумайте конец! - сказала г-жа де ла Бодра.
     - Увы, на этом листе оттиск сделан только с  одной  стороны,  -  сказал
Лусто. - На обороте "верстки", как говорят типографы, или,  чтобы  вам  было
понятнее,  на  обратной  стороне  листа,  где  должно  было  быть  оттиснуто
продолжение, оказалось несчетное множество разных отпечатков, поэтому  он  и
принадлежит к разряду так называемых "бракованных листов". Так как  было  бы
ужасно долго объяснять вам, в чем  заключается  непригодность  "бракованного
листа", проще будет, если я вам скажу, что он так же мало может сохранить на
себе след первоначальных двенадцати страниц, тиснутых на нем печатником, как
вы не могли бы сохранить и малейшего воспоминания о первом  палочном  ударе,
если бы какой-нибудь паша приговорил вас к ста пятидесяти  таких  ударов  по
пяткам.
     - У меня прямо в голове мешается, -  сказала  г-жа  Попино-Шандье  г-ну
Гравье. - Ума не приложу, какой-такой  государственный  советник,  кардинал,
ключ и эти отти...
     - У вас нет  ключа  к  этой  шутке,  -  сказал  г-н  Гравье,  -  но  не
огорчайтесь, сударыня, у меня его тоже нет.
     - Да ведь вот еще лист, - сказал Бьяншон, взглянув на стол, где  лежали
корректуры.
     - Превосходно, - ответил Лусто, - к тому же он цел и исправен!  На  нем
пометка: "IV; 2-е издание". Милостивые государыни, римская цифра IV означает
четвертый том; j, десятая буква алфавита, -  десятый  лист.  Таким  образом,
если только это  не  хитрость  издателя,  я  считаю  доказанным,  что  роман
"Римская месть" в четырех томах, в двенадцатую долю листа, имел  успех,  раз
выдержал два издания. Почитаем же и разгадаем эту загадку:

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

217

     Коридор; но, чувствуя, что его настигают люди герцогини, Ринальдо

     - Вот так раз!
     - О, - воскликнула г-жа де ла  Бодрэ,  -  между  тем  обрывком  и  этой
страницей произошли немаловажные события!
     - Сударыня, скажите лучше - этим драгоценным "чистым листом". Однако  к
четвертому ли тому относится  оттиск,  где  герцогиня  забыла  в  роще  свои
перчатки? Ну бог с ним! Продолжаем!

     Нашел самым надежным убежищем немедленно спуститься в  подземелье,  где
должны  были  находиться  сокровища  дома  Браччиано.  Легкий,  как  Камилла
латинского поэта, он бросился к таинственному  входу  бань  Веспасиана.  Уже
факелы  преследователей  освещали  за  ним  стены,  когда  ловкий   Ринальдо
благодаря зоркости, которой одарила его природа, обнаружил потайную дверь  и
быстро скрылся.  Ужасная  мысль,  как  молния,  когда  она  рассекает  тучи,
пронзила душу Ринальдо. Он сам заключил себя в темницу!.. С лихорадочной

     - Ах!  Этот  чистый  лист  оказывается  продолжением  обрывка  оттиска!
Последняя страница  обрывка  была  двести  двенадцатая,  у  нас  тут  двести
семнадцатая! И, право,  если  тот  Ринальдо,  который  в  оттиске  крадет  у
герцогини Олимпии ключ от сокровищ, подменив его более или менее  схожим,  в
этом чистом листе уже попадает  во  дворец  герцогов  Браччиано,  то  роман,
по-моему, подходит к какой-то развязке. Я хотел бы, чтоб и вам все стало так
же ясно, как мне... На мой взгляд, праздник кончен, оба любовника  вернулись
во дворец Браччиано, ночь, первый час утра. Ринальдо славное готовит дельце!
     - А Адольф? - спросил председатель суда  Буаруж,  за  которым  водилась
слава любителя вольностей.
     - Стиль-то каков! - сказал Бьяншон. - Ринальдо, который нашел  убежищем
спуститься!..
     - Конечно, роман этот напечатан не у Марадана, не у Трейтеля и Вурца  и
не  у  Догеро,  -  сказал  Лусто,  -  у  них  на  жалованье  были  правщики,
просматривавшие корректурные листы, - роскошь, которую должны были  бы  себе
позволить нынешние издатели: нашим авторам это пошло бы на пользу...  Должно
быть, его написал какой-нибудь торгаш с набережной...
     - С какой набережной? - обратилась одна дама к своей  соседке.  -  Ведь
говорилось про бани...
     - Продолжайте, - сказала г-жа де ла Бодрэ.
     - Во всяком случае, автор -  не  государственный  советник,  -  заметил
Бьяншон.
     - А может быть, это написано госпожой Адо? - сказал Лусто.
     - При чем еще тут госпожа Адо, наша дама-благотворительница? - спросила
жена председателя суда у сына.
     - Эта госпожа Адо, любезный друг, - отвечала ей хозяйка  дома,  -  была
женщина-писательница, жившая во времена Консульства...
     -  Как?  Разве  женщины  писали  при  императоре?   -   спросила   г-жа
Попино-Шандье.
     - А госпожа  де  Жанлис,  а  госпожа  де  Сталь?  -  ответил  прокурор,
обидевшись за Дину.
     - О!
     - Продолжайте, пожалуйста, - обратилась г-жа де ла Бодрэ к Лусто.
     Лусто вновь начал чтение, объявив: "Страница двести восемнадцатая!"

218

ОЛИМПИЯ,

     Поспешностью он ощупал стену и испустил  крик  отчаяния,  когда  поиски
следив секретной пружины оказались тщетны. Не признать ужасной  истины  было
невозможно. Дверь, искусно устроенная, чтобы  служить  мести  герцогини,  не
открывалась внутрь. Ринальдо к разным  местам  приникал  щекой  и  нигде  не
почувствовал тяги теплого воздуха из  галереи.  Он  надеялся  наткнуться  на
щель, которая указала бы, где кончается стена, но -  ничего,  ничего!  Стена
казалась высеченной из цельной глыбы мрамора... Тогда у него вырвался глухой
вой гиены...

     - Скажите, пожалуйста!  А  мы-то  воображали,  будто  сами  только  что
выдумали крики гиены! - заметил Лусто. - Оказывается, при Империи литература
о них уже знала и даже выводила на сцену, проявляя  некоторое  знакомство  с
естественной историей, что доказывается словом "глухой".
     - Не отвлекайтесь, сударь, - сказала г-жа де ла Бодрэ.
     -  Ага,  попались!  -  воскликнул  Бьяншон.  -  Интерес,  это   исчадие
романтизма, и вас схватил за шиворот, как давеча меня.
     - Читайте же! - воскликнул прокурор. - Я понимаю!
     -  Какой  фат!  -  шепнул  председатель  суда  на  ухо  своему  соседу,
супрефекту.
     - Он хочет подольститься  к  госпоже  де  ла  Бодрэ,  -  отвечал  новый
супрефект.
     - Итак, я продолжаю, - торжественно провозгласил Лусто.
     Все в глубоком молчании стали слушать журналиста.

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

219

     Отдаленный стон ответил на вопль Ринальдо; но,  в  своем  смятении,  он
принял его за эхо, - так слаб и беззвучен был этот стон! Он не мог  исходить
из человеческой груди...
     - Santa Maria!  - проговорил неизвестный.
     "Если я двинусь с этого места, то больше мне его не  найти!  -  подумал
Ринальдо, когда к нему вернулось его обычное хладнокровие. -  Постучать?  Но
тогда узнают, что я здесь. Как быть?"
     - Кто тут? - спросил голос.
     - Эге! - сказал разбойник. - Уж не жабы ли здесь разговаривают?
     - Я - герцог Браччиано! Кто бы

220

ОЛИМПИЯ,

     Вы ни были, если только вы не из людей герцогини,  именем  всех  святых
умоляю, подойдите ко мне...
     - Для этого нужно  знать,  где  ты  находишься,  светлейший  герцог,  -
ответил Ринальдо с дерзостью человека, который понял, что в нем нуждаются.
     - Я вижу тебя, друг мой, потому  что  мои  глаза  привыкли  к  темноте.
Послушай, иди прямо... Так... Поверни налево... Иди...  Здесь!..  Вот  мы  и
встретились.
     Ринальдо, из предосторожности протянувший  руки  вперед,  наткнулся  на
железные прутья.
     - Меня обманывают! - вскричал разбойник.
     - Нет, ты дотронулся до моей клетки...

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

221

     Садись вон там, на цоколь порфировой колонны.
     - Каким образом герцог Браччиано мог  очутиться  в  клетке?  -  спросил
разбойник.
     - Друг мой, я тридцать месяцев стою в ней стоймя, ни разу не  присев...
Но ты-то кто такой?
     - Я - Ринальдо, принц Кампаньи, атаман восьмидесяти храбрецов,  которых
закон напрасно называет злодеями, тогда как все дамы от них без ума, а судьи
- те вешают их по застарелой привычке.
     - Хвала создателю!.. Я спасен... Всякий добрый человек испугался бы,  а
я так уверен, что пре

222

ОЛИМПИЯ,

     Красно столкуюсь  с  тобой!  -  воскликнул  герцог.  -  О  мой  дорогой
освободитель, ты, должно быть, вооружен до зубов...
     - Е verissimol .
     - Есть у тебя?..
     - О да, напильники, клещи... Corpo di Baccol   Я
явился  сюда  позаимствовать  на  неопределенное  время  сокровища  герцогов
Браччиано.
     - Ты добрую их долю получишь законно, мой дорогой  Ринальдо,  и,  может
быть, я в твоем обществе отправлюсь на охоту за людьми...
     - Вы удивляете меня, ваша светлость!..
     - Послушай, Ринальдо! Не буду говорить тебе о жажде мести, грызущей мне
сердце: я здесь тридцать месяцев - ты ведь итальянец, ты

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

223

     Меня поймешь! Ах, мой друг, моя усталость и  этот  неслыханный  плен  -
ничто по  сравнению  с  болью,  грызущей  мое  сердце.  Герцогиня  Браччиано
по-прежнему одна из прекраснейших женщин Рима, я любил ее достаточно сильно,
чтобы ревновать...
     - Вы, ее муж!..
     - Да, быть может, я был не прав!
     - Конечно, так не делается, - сказал Ринальдо.
     - Ревность  моя  была  возбуждена  поведением  герцогини,  -  продолжал
герцог. - Случай показал мне,  что  я  не  ошибся.  Молодой?  француз  любил
Олимпию, был любим ею, я имел доказательства их взаимной склонности...

     - Тысяча извинений, милостивые государыни, - сказал Лусто, - но, видите
ли, я не могу не обратить ваше внимание на то, что литература эпохи  Империи
шла  прямо  к  фактам,  минуя  всякие  детали,  а  это  представляется   мне
особенностью времен первобытных. Литература той эпохи занимала среднее место
между  перечнем  глав  "Телемака"  и  обвинительными  актами   прокурорского
надзора. У нее были идеи, но эта гордячка не развивала их! Она наблюдала, но
эта скряга ни с кем  не  делилась  своими  наблюдениями!  Один  только  Фуше
делился иногда своими наблюдениями. "Литература тогда  довольствовалась,  по
выражению одного из  самых  глупых  критиков  "Ревю  де  Де  Монд",  простым
наброском с весьма точным, в подражание античности, изображением персонажей;
она не жонглировала длинными периодами!" Верю охотно, она не знала  периодов
и не знала, как заставить слово заиграть всеми красками; она  говорила  вам:
"Любен любил Туанету, Туанета не любила Любена; Любен убил Туанету, жандармы
схватили Любена; он был посажен в тюрьму, предстал перед судом  присяжных  и
был гильотинирован". Яркий  набросок,  четкая  обрисовка!  Какая  прекрасная
драма! А нынче - нынче всякий невежда играет словами.
     - Случается, и проигрывает, - буркнул г-н де Кланьи.
     - Ого! - ответил Лусто.  -  Вам,  значит,  приходилось  оставаться  при
пиковом интересе?
     - Что он хочет сказать? - спросила г-жа де Кланьи,  обеспокоенная  этим
каламбуром.
     - Я точно в темном лесу, - ответила супруга мэра.
     - Его шутка потеряла бы при объяснении, - заметил Гатьен.
     - Нынче, - продолжал Лусто, -  романисты  рисуют  характеры,  и  вместо
четкого контура они открывают вам человеческое сердце, они пробуждают в  вас
интерес к Туанете или Любеку.
     - А меня так просто  ужасает  литературная  образованность  публики,  -
сказал Бьяншон. - Русские, разбитые Карлом  Двенадцатым,  кончили  тем,  что
научились воевать; точно так же и читатель в конце концов постиг  искусство.
Когда-то от романа требовали только интереса; до стиля никому не было  дела,
даже автору; отношение к идее  равнялось  нулю;  к  местному  колориту  было
полнейшее равнодушие.  Но  мало-помалу  читатель  пожелал  стиля,  интереса,
патетики, положительных знаний; он потребовал "пяти  литературных  качеств":
выдумки, стиля, мысли, знания, чувства; потом, вдобавок  ко  всему,  явилась
критика. Критик, неспособный придумать ничего, кроме клеветы,  объявил,  что
всякое произведение, не являющееся  творением  совершенного  ума,  неизбежно
хромает. Тогда явилось несколько плутов, вроде Вальтера Скотта,  оказавшихся
способными соединить г себе все пять литературных чувств; и те, у  кого  был
только  ум,  только  знание,  только  стиль  или  чувство,  -  эти   хромые,
безголовые, безрукие, кривые литераторы завопили, что все потеряно, и  стали
проповедовать крестовые походы против людей, якобы  снизивших  ремесло,  или
отрицали их произведения.
     - Да это история ваших последних литературных боев, - заметила Дина.
     - Бога ради, - взмолился г-н де Кланьи, - вернемся к герцогу Браччиано.
     И к великому отчаянию  собравшихся,  Лусто  продолжал  чтение  "чистого
листа".

224

ОЛИМПИЯ,

     Тогда я пожелал убедиться в своем несчастье,  чтобы  иметь  возможность
отомстить  под  покровом  Провидения  и  закона.  Герцогиня  разгадала   мои
намерения. Мы сражались мыслями, прежде чем сразиться с  ядом  в  руке.  Нам
хотелось внушить друг другу взаимное доверие, которого  мы  не  имели:  я  -
чтобы заставить ее выпить отраву, она  -  чтобы  завладеть  мною.  Она  была
женщина - она победила; ибо всегда у женщин одной  ловушкой  больше,  чем  у
нас, мужчин, и я в нее попался: я был счастлив;  но  на  следующее  же  утро
проснулся в этой железной клетке. Я весь день рычал во мраке

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

225
     Этого  подземелья,  расположенного  под  спальней  герцогини.  Вечером,
поднятый  вверх,  сквозь  отверстие  в  полу  спальни   искусно   устроенным
противовесом, я увидел герцогиню в объятиях любовника; она бросила мне кусок
хлеба - мое  ежевечернее  пропитание.  Вот  моя  жизнь  в  течение  тридцати
месяцев! Из этой мраморной  тюрьмы  мои  крики  не  достигают  ничьих  ушей.
Счастливой случайности ждать было нечего. Я больше ни на  что  не  надеялся!
Посуди сам: комната герцогини - в отдаленной  части  дворца,  и  мой  голос,
когда я туда поднимаюсь, не может быть услышан никем. Всякий  раз,  когда  я
вижу свою жену, она показывает мне яд, который я приготовил

226

ОЛИМПИЯ,
     Для нее и ее любовника; я прошу дать его мне, но она мне  отказывает  в
смерти, она дает хлеб - и я ем его! Я хорошо сделал, что ел, что  жил,  -  я
как будто рассчитывал на разбойников!..
     - Да, ваша  светлость,  когда  эти  болваны,  честные  люди,  спят,  мы
бодрствуем, мы...
     - Ах, Ринальдо, все мои сокровища  принадлежат  тебе,  мы  разделим  их
по-братски, я хотел бы отдать тебе все.., вплоть до моего герцогства...
     - Ваша светлость, лучше добудьте для меня у папы  отпущение  грехов  in
articulo mortis , это мне важнее при моем ремесле.

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

227

     - Все, что ты захочешь; но подпили прутья моей клетки и одолжи мне твой
кинжал!.. У нас очень мало времени, торопись... Ах, если  б  зубы  мои  были
напильниками... Я ведь пробовал перегрызть железо...
     - Ваша светлость, - сказал Ринальдо, выслушав последние слова  герцога,
- один прут уже подпилен.
     - Ты просто бог!
     - Ваша жена была на празднике принцессы Виллавичьоза; она  возвратилась
со своим французиком, она пьяна от любви, так что время у нас есть.
     - Ты кончил?
     - Да...

228

ОЛИМПИЯ,

     - Твой кинжал? - с живостью обратился герцог к разбойнику.
     - Вот он.
     - Прекрасно. Я слышу лязг блока.
     - Не забудьте про меня! - сказал разбойник, который  хорошо  знал,  что
такое благодарность.
     - Буду помнить, как отца родного, - ответил герцог.
     - Прощайте! -  сказал  ему  Ринальдо.  -  Смотри,  пожалуйста,  как  он
полетел! - добавил разбойник, проследив глазами исчезновение герцога.  "Буду
помнить, как отца родного", - повторил он про себя. - Если  он  так  намерен
помнить обо мне!.. Ах! Однако ж я поклялся никогда не вредить женщинам!..
     Но оставим на время раз

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

229

     Бойника, отдавшегося своим размышлениям, и поднимемся вслед за герцогом
в покои дворца.

     - Опять виньетка - амур на улитке! Потом идет чистая  двести  тридцатая
страница, - сказал журналист. - И вот еще две чистые страницы, с  заголовком
"Заключение",  который  так  приятно  писать  тому,  кто  имеет   счастливое
несчастье сочинять романы!

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

     Никогда еще герцогиня не была гак красива; она вышла из ванны в  одежде
богини и, увидев Адольфа,

234

ОЛИМПИЯ,
     Сладострастно раскинувшегося на груде подушек, воскликнула;
     - Как ты прекрасен!
     - А ты, Олимпия!..
     - Ты любишь меня по-прежнему?
     - Сильнее с каждым днем! - ответил он.
     - Ах, одни французы любить умеют! - вскричала герцогиня... -  Ты  очень
будешь любить меня сегодня?
     - Да...
     - Иди же!
     И движением, полным ненависти  и  любви,  -  потому  ли,  что  кардинал
Борборигано глубже растравил в ней гнев против  мужа,  потому  ли,  что  она
захотела показать герцогу картину еще большей страсти, - она нажала  пружину
и протянула руки сво

     - Вот и все!  -  воскликнул  Лусто.  -  Экспедитор  оторвал  остальное,
заворачивая мои корректуры; но и этого вполне достаточно, чтобы убедить  нас
в том, что автор подавал надежды.
     - Ничего не понимаю, - сказал Гатьен Буаруж, первый  нарушая  молчание,
которое хранили сансерцы.
     - И я тоже, - отвечал г-н Гравье.
     - Однако же роман этот написан в годы Империи, - заметил ему Лусто.
     - Ах, - сказал г-н Гравье, - по тому, как разговаривает этот разбойник,
сразу видно, что автор не знал Италии. Разбойники не позволяют себе подобных
concetti .
     Госпожа Горжю, заметив, что Бьяншон сидит задумавшись, подошла  к  нему
и, представляя ему свою дочь Эфеми  Горжю,  девицу  с  довольно  кругленьким
приданым, сказала:
     - Что за галиматья! Ваши рецепты куда интереснее этого вздора.
     Супруга мэра глубоко обдумала эту фразу, которая, по  ее  мнению,  была
верхом остроумия.
     - О сударыня, будем снисходительны - ведь здесь всего двадцать  страниц
из тысячи, -  ответил  Бьяншон,  разглядывая  девицу  Горжю,  талия  которой
грозила расплыться после первого же ребенка.
     - Итак, господин де Кланьи, - сказал  Лусто,  -  вчера  мы  говорили  о
мести, придуманной мужьями;  что  вы  скажете  о  мести,  которую  придумала
женщина?
     -  Я  полагаю,  -  ответил  прокурор,  -  что  этот  роман  написан  не
государственным  советником,  а  женщиной.  В  отношении   нелепых   выдумок
воображение женщин заходит дальше воображения мужчин,  доказательством  тому
служат: "Франкенштейн" миссис Шелли, "Леон Леони", произведения Анны Радклиф
и "Новый Прометей" Камилла Мопена.
     Дина пристально посмотрела  на  г-на  де  Кланьи,  и  взгляд  этот,  от
которого он похолодел, ясно говорил,  что,  несмотря  на  столько  блестящих
примеров, она относит его замечание на счет "Севильянки Пакиты".
     - Ба! - сказал м