Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
юбил рассказывать, как в Тифлисе
увидел однажды великую актрису. Он не запомнил название пьесы, он только
запомнил, что она встала на край сцены, протянула к нему руки и спросила:
"Зачем ты заставил меня уйти в монастырь?" В зале было много мужчин, и
каждый из них думал, что это к нему она протягивает руки.
Мне хотелось порадовать деда, и однажды утром я надела туфли на высоких
каблуках. Это были туфли сестры, они были мне очень велики, и я с трудом в
них ходила. Я встала на край беседки и спросила: "Ладо, зачем ты послал меня
в монастырь?" Я ждала, что дед рассмеется, но он посмотрел на меня, отгоняя
какое-то воспоминание, заплакал и сказал: "Больше никогда так не делай!" А
сестра вдруг сделалась очень строгой, сказала: "Это мои туфли!" -- и разула
меня...
Когда София вернулась из кухни, то пятно сажи на щеке показалось мне
смешным, но сейчас оно делало ее неприятно-жалкой, как будто бы она бежала
за кем-то в дождь и постыдно умоляла о чем-то, а потом поскользнулась и
лицом упала в грязь; и я понимала Егора, который избегал смотреть на нее.
-- С этого дня я дала себе слово, что стану актрисой, -- продолжала
София. -- Когда я пошла в школу, то первым делом записалась в кружок
самодеятельности. Ладо к тому времени уже умер, а Ниночка еще не родилась.
Сестра ругала меня, но я не бросала кружок, я занималась тайно целых семь
лет. А потом, через семь лет, мы стали играть в городе, и скрываться уже не
было никакой возможности. Сестра приходила на все мои спектакли, а Виктор не
приходил никогда.
Я посмотрела на фотографию на стене и подумала, с какой страстью к
жизни легкая тоненькая София читала со сцены. И ее молодость, и
взволнованный голос настолько завораживали зал, что старуха, сидящая в
первом ряду, почувствовала жгучую зависть, и этой зависти оказалось
достаточно, чтобы переиначить и погубить чужую жизнь. Вот за что корила себя
старуха. Она много раз представляла, кем могла стать и кем не стала София, и
ее представление через много лет слилось для нее с действительностью;
поэтому когда она говорила о сестре, то всегда говорила только так, как
будто жизнь Софии удалась, и тем самым заглушала свою вину.
-- А что французский трагик? -- спросила я, глядя точно так же, как
Егор, в чашку с чаем.
-- Это был русский трагик, -- просто и печально ответила София. -- Так,
актерик из Симферополя. Он подошел ко мне после спектакля и сказал: "Тебе
надо в театральное училище". "Что вы, -- ответила я, -- моя сестра никогда
меня не отпустит!" Тогда он предложил мне уехать с ним, и я согласилась.
Когда я уезжала, Виктор даже не вышел со мной проститься, у него началась
гангрена на ногах. А сестра с трудом улыбнулась мне и сказала: "И все-таки я
за тебя рада. Ты победила!" Хотя победила она. Мне давали маленькие роли в
симферопольском театре, но потом актер уехал на гастроли в Париж и бросил
меня одну. Но я уже никак не могла вернуться в Ялту, потому что вся Ялта
знала, что я в Париже... Они считают, что я в Париже, -- засмеялась София.
-- Ниночка до сих пор уверена... Правда, однажды на катере, по дороге в
Гурзуф, я встретила мою бывшую учительницу. Мы сразу же узнали друг друга. Я
спросила: "Вы помните меня?", но она отвернулась...
Когда мы уходили, София сказала:
-- Сестра ездила ко мне по воскресеньям, а потом перестала. А ведь я ее
давно простила, а она не знает. И нет сил доехать, сказать. И сама она уже,
наверное, никогда не приедет!
Софии не нравилось, что мы уезжаем.
Она вышла за нами на крыльцо, но в сад спускаться не стала. Она стояла
на высоких ступенях и протягивала вперед руки. Мы миновали сад и вышли за
калитку, а она по-прежнему стояла в оцепенении с черным пятном сажи на щеке.
Егор боялся, чтобы я не засмеялась, и поэтому засмеялся сам. Мы молча
шли, и вдруг он бросил меня на полдороге и побежал назад к дому. Он крикнул:
-- Бабушка! -- и крепко обнял Софию. -- Я осенью уезжаю. Я поступил в
университет.
-- Слышала! -- счастливо кивнула София. -- Хвалю тебя за это, хвалю! --
И заплакала.
Егор разозлился на себя, что его чувства вырвались при мне, но потом
забыл, и его лицо просияло торжеством и предчувствием будущей жизни.
Мы ждали катера на Ялту.
С причала доносилась навязчивая, щемящая мелодия, и я никак не могла
разобрать слов. Эта мелодия и голосок, который ее напевал, гнусавый,
жалобный голосок приморского подростка, мгновенно запоминались, раздражали и
выворачивали душу.
Я подошла поближе и прислушалась. Поющий оказался вовсе не подростком,
а белесым испитым мужичонкой лет сорока. Одним из тех, которые в тридцать
лет по-прежнему выглядят на пятнадцать, а потом внезапно сморщиваются,
догоняют и перегоняют свой возраст.
-- Давай зайдем на этот белый катерок, -- пел он равнодушным звенящим
голосом. У его ног лежала пустая кепка для денег. И рядом в колясочке сидел
младенец в стареньких грязных ползунках и смотрел перед собой круглыми
голубыми глазами.
-- Я завтра уезжаю, -- вспомнила я.
-- Так быстро, -- только и сказал Егор.
Наутро старуха бранила Егора по-грузински и тут же переводила для Нино.
Нино переспрашивала. Тогда старуха махнула рукой и заговорила по-русски.
-- Я провожу тебя, -- подошел ко мне Егор.
И старуха снова принялась его ругать и уговаривать, чтобы он не шел со
мной на автобус.
-- Пусть идет, -- сказала Нино, -- у нее такой тяжелый чемодан, разве
ты не видишь?
Они говорили так, словно были только втроем: старуха, Нино и Егор. Я
отчетливо слышала каждое слово, и все их слова вы-
страивались в фразы, но в тот момент я никак не могла понять их смысл.
Казалось, Нино и старуха говорили между собой на каком-то иностранном языке,
а я знала его очень плохо и внимательно вслушивалась в разговор, отыскивая
знакомые слова.
-- Что мы ей сделали? -- спросила старуха.
Нино что-то сказала, даже не взглянув на меня. Я вспомнила трефового
короля из ее колоды, альбом с фотографиями и ветки черешни, бьющиеся в окно.
-- Что она говорит? -- переспросила я у Егора.
-- Она говорит, чтобы я тебя берег, -- ответил он, поднял мой чемодан,
и мы вышли за ворота.
За сорок минут в метро я вспомнила лето. И когда я пришла домой, то
первым делом лениво сказала Роману:
-- Ты помнишь того мальчишку из Ялты, в позапрошлом году мы снимали
комнату у его бабки? Они еще очень дешево просили.
-- Помню, -- равнодушно ответил Роман.
-- Его звали Егор, а они еще очень смешно его называли. Кажется, Гоги.
Ты помнишь?
-- Помню, -- усмехнулся Роман, вспомнив про фотографию.
-- Так вот, -- все так же лениво продолжала я, -- я написала в Ялту
раза два или три, но он ни разу не ответил. И только после третьего письма
пришла коротенькая записка от его матери. Он всех обманул. Он не поступил в
университет, но действительно в сентябре уехал в Симферополь. Он проболтался
там целый месяц, а потом его забрали в армию, и он пропал без вести...
Роман молча посмотрел на меня.
-- Пропал без вести, понимаешь? -- повторила я.
Апрель--август 1996 г. Москва
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -