дальше в океан, как бы заигрывая с ним. Сердце замирает,
хочется петь, влюбляться и молча  сидеть у  костра. Хочется  долго стараться
над сложным изделием,  чтоб потом  подарить  его первому встречному. Хочется
наделать романтических  глупостей  для  неожиданной  женщины, которая  долго
потом будет вспоминать и грустить, глядя на мужа и детей.
     Накопите  денег,  возьмите  отпуск,  и поезжайте на затерянный в океане
остров  Шикотан.  Найдите маяк "Край Света",  встаньте  на береговой обрыв и
гляньте на океан.  И,  быть может, повезет,  и вы превратитесь в чайку.  Вот
тогда вы, наверняка, заболеете  настоящей  морской болезнью.  Болезнь эта не
вылечивается - она на всю жизнь.



     До сих пор даже мысленно не могу как следует привыкнуть к  деятельности
отдела цунами. Либерализм мэтра Поплавского не знал границ. Он давал зеленый
свет любому, самому, казалось,  невероятному  начинанию. Однажды  пригласили
Жака Пикара  с батискафом.  Но что-то там в самый последний  момент  ввысших
эшелонах не состыковалось, и затея лопнула.
     Окрыленный  разгулом демократии,  я сочинил обоснование своей давнишней
мечте заняться глубоководными погружениями. Суть обоснования былапроста, как
первобытное орудие труда, но в  случае успеха проекта наука о  цунами должна
преобразиться, достигнув невиданных высот.
     Явился на прием к Сан Санычу.
     -  Здравствуйте!  Никто  точно  не знает, отчего образуется  цунами, от
какихименно  подвижек  морского  дна  при подводном землетрясении.  Но  нам,
неутомимым  научным труженикам, знать  надо.Вот мы  вместе  с Сан  Санычем и
опустимся на дно морское примерно метров на 4000,и разберемся на месте,  что
там к  чему, а заодно навсегда сотрем многочисленные  темные  пятна в мутной
науке цунамиведения. А после, можно будет заняться чем-нибудь великим еще, -
на  одном  дыхании выдал  я и  положил  на  стол докладную записку с  планом
будущей героической деятельности.
     План был краток, как все гениальное:
     1.Обучение тов.  Сидоренко А.А.  технике и пилотированию  глубоководных
подводных аппаратов.
     2.Приобретение глубоководного подводного аппарата.
     3.Исследование океанских глубин.
     4.Обнародование результатов наблюдений.
     5.Жатва лавров.
     Прочитав мою докладную записку, Поплавский нисколько не смутился и,  не
долго думая, согласился.  В тот же момент у меня  внутри  произошел какой-то
процесс, отчего стало казаться, будто стою не  на полу наземного учреждения,
а  на корабельной  палубе  во время  шторма. Конечно, для реализации проекта
одного согласия мало,  но легкость принятия масштабных  решений меня глубоко
взволновала. Я даже  захотел работать в отделе цунами не за деньги, а просто
за харчи.
     В процессе  воспоминаний  видимо есть множество тайных закономерностей,
без  которых  не обойтись.  Думаешь  об одном,  к  примеру  о  глубоководных
погружениях,  вечной мечте, а видится  совсем  другое, и  непонятно  в какой
связи. Но раз так, то, видимо, связь какая-то все-таки существует.
     Еврей,  Владимир  Васильевич Иванов, начальник  одной  из  лабораторий,
получалочень приличное жалование, однако  на работу ходил в  синем  трико за
три рубля пятьдесят копеек и калошах производства местной фабрики, кокетливо
отлитых  в  форме бальных туфель  с декоративным шнурочным бантиком.  Калоши
носились  на  босую  ногу.   Туловище  дальневосточного   ученого  прикрывал
несколько   лет   не  стиранный  свитер  с  оттянутым  воротом.   Волосы  не
причесывались никогда,  а  о  том,  что  на  лице  растет  борода,  Владимир
Васильевич вспоминал примерно раз в неделю, а то и реже.
     Жил Владимир Васильевич в двухкомнатной квартире один, женщин к себе не
водил, потому что ни одна не согласилась бы. Из любви  к  технике в одной из
комнат  он держал мотоцикл "Минск", а в другой сколотил  из чертежных  досок
баню,  которую топил по-черному. Камни раскалял в сковороде на электроплитке
"Мечта", вместе с ними запирался в бане и млел.
     Еслипосадить на мотоцикл обезьяну, то ездить у нее получится лучше, чем
это удавалось Владимир Васильевичу после нескольких  лет упорных тренировок.
Мотоцикл  ему был совершенно  ни к чему, и зачем он на нем ездил на старости
лет, я никак не могу понять. Видимо, таким способом он пытался удовлетворить
какие-то  тайные  необузданные   страсти,  запрятанные  глубоко  внутри  его
сознания.
     Глядя на то, как он совершает головокружительные  мотопоездки, хотелось
воскликнуть: "Какой еврей не любит быстрой езды!". Однако долго находиться в
седле у него не получалось -падал, и часто в грязь. Помню, раз явился, будто
его только что вынули из болотной топи.
     Во время  езды Владимир Васильевич зачем-то  таращил  глаза и высовывал
язык, забывая засунуть его обратно, даже когда закрывал рот. Мышцы лица  при
этом напрягались неравномерно, перекашивая физиономию и придавая ей зловещее
выражение. Когда проносился мимо, у меня всегда создавалось впечатление, что
он вот-вот  грохнется.  И  если  этого  не  случалось, я  испытывал  чувство
облегчения и радости за удачливую судьбу отчаянного наездника.
     Научные  достижения   Владимир   Васильевича   не  выходили  за   рамки
результатов,  полученных  учеными-гидродинамиками в начале века. По  просьбе
военных  он взрывал в воде тротил и  смотрел, что  после этого будет. Каждый
раз происходило примерно одно  и  то  же: сначала  был  большой "Бух", потом
брызги  и  маленькая волна,  какот брошенного камня. С  помощью  такой волны
военные надеялись  победить врагов и не жалели на изыскания средств, которые
позволяли Владимир Васильевичу и нам,  научным  сотрудникам  отдела  цунами,
заниматься чертзнает чем, летать, например,  на вертолете за пивом или часто
бывать на материке по делу и без дела.
     Почему-то Владимир Васильевич мне часто вспоминается без всякой  важной
причины. Мы не  были  ни друзьями, ни даже  товарищами - просто находились в
одном  пространстве-времени.  Дались  мне  его  мотоцикл  "Минск" и баня  из
чертежных  досок, и то,  что он тротил ради науки  в воде взрывал. Я напрочь
забыл свою первую женщину: ни имени, ни лица, ни ее любимые  цветы  - ничего
не  осталось.  Зато   Владимир  Васильевич  как  живой  перед  глазами.


 * ЧАСТЬ NO 3 *

     На кого я похож, запакованный в спальник, лежащий на  голой земле среди
ночи и степи? Глядя через костер - на кинострашилу из-за теней от черт лица.
Уйди  на  десять шагов,  буду  неузнаваемым объектом живой или  даже неживой
природы. А для дальнего  пешехода  я неприметное условное обозначение, меня,
была б охота, можно только предположить. И те мысли в голове, и то прожитое,
и куда теперь это добро девать?
     Как все интересно оборачивается.  Я только и  делал, что жил да жил, не
пропуская ни дня, ни каждого мгновения, как прилежный школяр. Ну и?  Где тот
дальний  пешеход - мнимый слушатель, и где поколения предков, о которых даже
я, давний родственник, хочу но ничего не могу узнать.
     Как-то  пытал  отца на предмет  старины.  И  что же: от прадеда  только
запрятанную  в чулан саблю общим усилием вспомнили,  и все: а кто он  такой,
любил  ли пюре или крутые яйца, главная жизненная  мечта родоначальника- все
прах. А сунься в вековую глубь, так там, вообще, пустыня, как будто никого и
не было. Ау!
     Мир странным образом  меняется, если вдруг удастся  каким-либо способом
душу потревожить или умереть, ненасовсем, конечно, а только наполовину.
     Зачем помню белый потолок? Это же совершенно  второстепенная  деталь. Я
должен помнить медицинскую  сестру и доктора, и еще что-то  значительное, из
глубин  сознания,  как  то:  долг   перед  родиной,  дети-сироты,  скорбящие
родственники и еще,  что по идее должно  всплывать из памяти  в  этот важный
момент. Почему все не так?
     Через несколько минут потолок подернулся  пеленой, будто в воздухе, как
на  воде,  образовались волны. И сразу же не захотелось ни  о чем  говорить.
Окружающая действительность  закружилась,  а  к  горлу  изнутри  подобралось
незнакомое  ловкое  безволосое существо  размером с  кулак.  Помедлив  чуть,
затрепыхалось  и  юркнуло через рот наружу прочь. В  тот же миг  удивительно
легко  стало дышать,  несмотря на то, что дышать я, видимо,перестал.Потом не
помню, что  было - просто темно и скучно. Но вскоре  заметил себя бледного и
серьезного с высоты метра три.
     Вот тут я вспомнил, что пора испугаться, попытался закричать и вернулся
на место. Трудно  сделать  первый  вдох.  Хочется,  чтоб  тебя  шлепнули  по
заднице, как новорожденного, или ущипнули для доказательства существования.

     В  вену  воткнули  иглу,  влили для пользы жизни инородную жидкость,  а
через час выпустили на улицу восвояси.Я брел через толпы азиатских людей без
цели и в неизвестном  направлении. В основном виделось  небо  и почти ничего
внизу. На самом деле  наверху ничего чудесного или  достопримечательного  не
было. Так,  синее что-то.  Но вместе с  тем я  чувствовал присутствиечего-то
важного.  Сверху  лились еле слышные неразборчивые  звуки  странной  музыки,
которая по существу и не слышалась,  а только казалась.Небо  молчало, а люди
шумели. Но для меня было все наоборот. Гущу  народной массы  я слабо ощущал,
будто  ее  поместили  в аквариум,  а  меня  оставили  снаружи  наблюдать  за
молчаливыми иными существами со странными манерами.
     Мир и живое в нем  стали не то чтобы чужие, отдельные сделались. Чужие,
это когда тебя  обижают  или не любят  до  такой степени,  как запланировал.
Чужие появляются, когда ты - пуп земли, любитель себя, дражайший.
     Лечу над землей как в  чудном сне -  покойно и уютно  без  всякой на то
причины, от существования лишь. Люди стали родней и любимей, но вместе с тем
ни с одним не хочется особенно дружить. Я стал одинок, но осознал это только
спустя время, когда окончательно убедился в постоянном  присутствии какой-то
невидимой стены, отгораживающей меня со  всех  сторон и не пускающей  наружу
сродниться  с тем, что вижу. Я зажил в кино с героями из случайных прохожих.
Ума  не  прибавилось  и прозорливости тоже,  зато  почувствовал  присутствие
чего-то главного, одного-единственного, благодаря чему мир и процессы, в нем
происходящие, сделались понятыми, как железнодорожное расписание. Стало жаль
членов  правительств,  которые  живут  в  атмосфере  неискренности,  и  всех
капиталистов,  которые не  тем,  чем надо,  заняты.  Жальумирающих с  голоду
ребятишек в недоразвитых многодетных странах. И совестно чувствовать себя на
месте  среднего  американца,  который   в  состоянии  прокормить   небольшую
голодающую  чернокожую  республику, но  почему-то не  делает  этого.  Стыдно
ездить на авто с космической ценой, когда другой голый бродит в тоске-печали
среди пустынной местности, нуждаясь в ласковом слове и материальной помощи.
     Худой  африканский человек! Возьми  мои вещи  и улыбнись.  Ведь радость
очень нужна во время существования на нашей с тобой земле. Радость - главный
жизненный элемент, быть может, первей воды значится.

     В одном  малом  предприятии под видом  лавчонки из  бамбука и пальмовых
листьев я  сторговал женщину  для  временного использования.  Мы  никуда  не
пошли,  а  остались тут же на заднем дворе торгового заведения. По существу,
мне не  нужна  была  любовь ни  как физическое упражнение, ни как умственное
занятие, ни как-то  еще побочно. И зачем  было необоснованно  будить  в себе
древние инстинкты? Наверное, просто хотелось еще раз убедиться, каково это.
     Ничего интересного  почувствовать неудалось. Так, что-то  вроде постных
недельных  щей. Странно отражаться  в глазах  разовой женщины. Они - неживые
стеклянные бусины  ожерелья  ценой в  грош.Ее нечеловеческое тело, движения,
лишенные  пластики желания и  предвкушения. И ни загадка  я,  ни  герой,  ни
странный  инородец. Никакая  прочая  особенность не примечена во мне. И она,
как прирученное к домашнему порядку смирное и насовсем печальное существо.
     Зачем она  так кажется? Училась же  грамоте  и  счету,  и  даже  читала
художественную литературу. И  влюблялась, и страдала, и мечтала, и звезды на
небе  сообща с молодым человеком разглядывала. Я тоже разглядывал, но сейчас
смотрюсь, наверное, так,  будто ничего подобного со мной и в помине не могло
быть. Что же она  обо мне  думает? Трудно догадаться по ее  непонятному  для
белого человека южно-азиатскому лицу.
     В  процессе зарождения  мужского начала я думал о женщине  хорошо - она
теплая  и  ласковая,  или еще:  как  непонятно  о  чем  точно,  но никак  не
представлял ее в  виде безрадостного отмежеванного существа. А здесь - нате:
смотрит на меня и дышит, и больше ничего такого - просто биологический факт.
И как с ней прощаться: руку пожать, что ли?
     Меня, согласно штатному расписанию,  производство ждало и давно бы пора
вернуться  на  пароход и  кое-что сделать  нужное и  серьезное.  А я сижу на
земле, как раз напротив  того малого  предприятия  в виде пальмовой  хижины,
ирассматриваю круглешок  неба сквозь бамбуковую палочку.  Так на нем  больше
синевы, а лишнее, вроде листвы крон и крыш домов, не мешает наблюдать лазурь
и удивляться.
     Неустанно дует пассат, гоняя по морю волну, нещадно палит южное солнце,
воздух  пахуч  и  по-тропически,  как  кисель,  тягуч.  Голопузый  мальчуган
демонстрирует    ассортимент   переносной    сигаретной   витрины-мольберта,
настойчиво   рекомендуя   купить  родной  ленинградский   "Беломорканал"   и
улыбается. Временная женщина малого предприятия затеяла переставлять морские
ракушки  на  прилавке, как  будто  сама с собой  в  шашки  играет,  и  песню
замяукала, вьетнамскую народную.
     Как случилось, что мы все здесь оказались: и женщина,  и  мальчуган,  и
малое пальмовое предприятие? Кто здесь главный и  значимый? Я ли, они ли? Мы
временные  и неважные,  мы  случайные и ненужные,  круги на воде,  печальный
вздох мы.
     Мальчишка  - передвижной  торговый  пункт  скрылся  за  углом туземного
глинобитного  жилища, женщина нечаянной международной  любви,  оправив одежу
пошла, задом виляя, целеустремленно далеко.  А я  остался одиноко сидеть  на
обочине  дороги в этой чужой  заграничной стране. Знакомого русского ничего,
все  другое: повадки, мироощущение, быт. Женщины, кажется,  не  того, чего у
нас хотят, мужчины не так ходят, думают.Зажмурюсь и  не черноту вижу, как на
северной  родине, а синее  или даже  зеленое,  с кругами и разводами, как на
модной футболке семидесятых годов.
     Расплющив  глаза,  быстро  сориентировался,  поднялся и, забывая  день,
решительно зашагал  прочь.  Голова постепенно  начала заполняться привычными
мыслями: о том, как  прощедобраться в  порт,  о вечерней  еде, о книге перед
сном. Что  же  я  тогда читал:  модноеили  незыблемое? Скорей всего  "Остров
Сахалин". Точно, я читал Чехова ижалел его, как неверно понятого. Зря, думал
я, любят "Дядю Ваню" и "Вишневый сад". Надо в первую очередь любить  "Остров
Сахалин", а потом все остальное. Во-первых, в "Острове Сахалин" больше всего
страниц, значит, дольше можно наслаждаться,  а во вторых,Антон Павловичпишет
именно о  своих, невымышленных  впечатлениях,  позволяя  нам ощутить могучую
душу мудреца. Куда там меланхоликам-полутрупам, любителям сушеных вишен.
     Заодно мне стало жалко Экзюпери за то, что "Маленького принца" читают и
удивляются, а о "Цитадели" -  никто  кроме специалистов  и редких  читателей
невспоминает, несмотря на то, что именно надней он  сильней всего старался и
не зря, на мой взгляд.
     Я все шагал и, возомнив о себе,начал было уже гадать, что нужно сделать
для  того, чтобы люди научились видеть главное,  а не  то, что хочется.  Как
вдруг остановился, словно уперся в невидимою преграду.  Не то чтобы  не могу
вперед  двигаться,  просто  как-то  не  хочется,  ногиватные,  даже  моргать
перестал. И чувствую себя странно, будто стараюсь и никак не могу вспомнить,
выключил  ли уходя утюг.  А на спине образовался добавочный ощущающий орган,
ответственный за интерес к происходящему сзади.
     Знаю, что улица за спиной пустынна, а если и заполнилась незаметно, то,
во   всяком  случае,  никем  особенным,   просто  вьетнамским  жителем   или
иностранным    туристом,   или    заплутавшим,   тоскующим    по    березам,
коллегой-труженником морей. Повернуться  бы  и убедиться в  наличии ничем не
примечательной действительности,  успокоив  себя еще  раз тем,  что чудес на
свете нет. Ведь так просто, а что-то не пускает.
     Так:  я трезвая, материалистически  настроенная  личность. И  еще:  я в
городе  среди  дня,  а не  во  мраке  таинственного  нехоженого  подземелья.
Шалун-гипнотизер  там   или  мнительный   я  здесь?  Ладно,  на   счет   три
оборачиваюсь, вглядываюсь в детали окрестностей,  сопоставляю новый объект с
тем, что помню, и ухожу.
     Известная  проезжая часть,  слева  шеренга лавчонок а  справа -  просто
земля, засаженная пальмами и прочей  неизвестной,  бесполезной  в  хозяйстве
растительностью.  И  все,  только одинокий  ребенок,  девчушка с  кучерявыми
белоснежными волосами до плеч. Стоит себе посередине улицы, смотрит  на меня
и  молчит. Как-то  удивительно молчит,  будто  хочет сказать  что-то. И  уже
вот-вот  произнесет начальные  слова, но  в последний момент передумывает  и
продолжает молчать.
     Первым  в уме  появилось желание  услышать ее голос. Хотелось,  чтоб он
журчал ручейком или звенел колокольчиком. Но ребенок молчал, и  я начал было
уже  раздражаться оттого,  что не  могу получить желанное. Как вдруг до меня
дошло, что удивляться надо в первую очередь  не  ее голосу, а тому, что она,
белый  маленький  человечек, здесь делает,  и почему  одна.  Кроха, где твой
родитель, хоть кто?  Ты должно быть из какой-то скандинавской страны, личико
твое  бледное   и  глазки  голубые.  Ты  здесь  чего,  дитя?   Не   успел  я
сконструировать  в  уме  предположительный ответ, как через мгновение  ее не
стало. Взяла  да растворилась  в  воздушном пространстве, да  так  запросто,
будто такое поведение -  давно привычное  для меня  явление. Как же я забыл:
каждая маленькая  девочка  должна уметь  с легкостью растворяться, как  руки
мыть перед едой.
     Давай сначала: я взрослый человек с высшим  техническим образованием. Я
не  верю  в  чудеса, а  верю  в  таблицу  умножения  и  заработную  плату  в
иностранной валюте. Причем добавочно знаю, что внутри меня происходят всякие
процессы,  нередко  таинственные  и  необъяснимые.  Но  исчезающий на глазах
ребенок  -  это,  знаете,  слишком.  Наверное, я сошел с ума.  Точно, как же
раньше не сообразил? То со стороны  себя  вижу, то теперь девочка. Мне стало
не до шуток. Начинаю переставать себя точно ощущать, и  будущее, теперь  уже
вовсе не светлое,грозит предстать передо мной самым непредсказуемым образом.
Душа  снова  собралась  вести  самостоятельную  жизнь  вдали  от  тела. Чтоб
остаться-таки целым,  смотрю  зачем-то на руки и ничего  особенного в них не
обнаружив, временно успокаиваюсь,  а через минуту опять сомневаюсь, и  снова
проверяю, на месте ли они. Приехали: я сдурел. Глянь на себя, чудак-человек:
стоишь на пустынной улице и собственным рукам дивишься.
     Странное существо, как тебя там! Давай  так: я  тебя не видел, а только
предположил,  и  ты,  ради всех  святых,  блуждай где-нибудь поближе к своей
национальной родине, в Европу давай, это как раз  на  другом  конце  планеты
будет.  Вот  и договорились. А сейчас я спокойно пойду  в ближайшее питейное
заведение  и  куплю крепкого  напитка  в  количестве больше  нормы, а завтра
проснусь и ты, чудесная, перепутаешься у меня в голове со вчерашними снами и
новыми впечатлениями от похмелья. Будь здорова.
     Я долго бродил потом  по разным  незнакомым  улицам, слабо зная  зачем,
пока  наконец не  зашел  в  маленький  ресторанчик  в одном из  непопулярных
кварталов вдали от побережья. Хозяин очень удивился моему появлению. Видимо,
я у него первый белый за всю историю заве