им  пробуждением.
Наоборот, когда я проснулась, он еще спал.
   В Крыму дожди отличаются от других где-либо. Они идут или  до  обеда,
или после. Сегодня он начался после.
   Я каталась на волнах, плавно скользя с одной на другую. Влад  потерял
всякую надежду на то, что я не буду далеко заплывать, и повернул к бере-
гу. Потом и я повернулась. Он уже  барахтался  в  прибое.  Ловя  сильные
большие волны, он отдавался им, и те выносили его на сушу и, убегая, об-
нажали его тело. Как приятно...
   И вот я стремлюсь к нему. Я ближе и ближе.
   Он все чаще бросает взгляды на Кара-Даг. В  его  глазах  промелькнула
искорка беспокойства. Что-то не так...
   - Посмотри на Кара-Даг, - сказал он, когда мои  ножки  дотянулись  до
дна у берега.
   Я медленно, покачиваясь на больших волнах, повернула голову.
   - Да-да-да...
   В тот момент исчезала под густой пеленой гора Святая. Через несколько
секунд не стало и ее. Что-то страшное с громадной скоростью двигалось  к
нам. Вот исчез и пирс Крымского Приморья.
   Мы быстро направились к стоянке.
   Дождь нас застал по дороге. Он начался  внезапно.  Казалось,  по  нам
кто-то стреляет.
   Влад приказал мне бежать, а сам понес все наши вещи (кроме них,  были
еще и котелки, и посуда и всякая всячина).
   "Вот он идет, - я уже успела укрыться под крышей  нашей  палатки  или
нашего шатра, поскольку палатка была просто громадной.  -  Он  уже  весь
промокший до нитки".
   Он ставит посуду под большие капли проливного дождя, закидывает  наши
вещи ко мне в палатку и полностью раздевается.
   - Ну, как там наша защита, - волна опьяняющих чувств захватила меня.
   И вот здесь обнаженный герой под стрелами ливня  с  лопаткой  в  руке
спасающий от бесчинства природы наш дом, наш очаг.
   "Я мечтала об этом".
   "Там в Москве он обычный. Он обычный своей необычностью. Зависимый от
всех его окружающих, пытается быть независимым. Пройдет еще немного вре-
мени, и я боюсь не смогу уже быть там с ним вместе".
   И мой взгляд все не мог еще насладиться им, стоящим под струей дожде-
вой воды, которая слетала с натянутого над стоянкой тента.

   Камни в море.
   Черное море. Высокие для городского человека горы. Утро. Просыпаешься
и радость в сердце: рядом любимая. Ночью  ее  нежное  тело,  ее  горячие
объятия грели тебя, любили тебя. Пытаешься не  будить  ее.  Развязываешь
палатку и вылезаешь в тень колючих деревьев. Солнце еще не  вступило  во
власть над Зеленой рощей, но в палатке, накрытой полиэтиленом на  случай
дождя, уже душно. Полусонный, но любящий открываешь брезентовые  створки
платки, находишь веревочки по краям, завязываешь их  так,  чтобы  теперь
любимая не чувствовала утреннего зноя в духоте палатке, чтобы она оказа-
лась наедине с природой, с теплым и одновременно немного прохладным све-
жим ветерком, который играет с ее кудряшечками. Через  несколько  минут,
побродив вокруг по холмам, кладешь рядом с ней букет цветов, краски  ко-
торых с тобой играли в траве. Не можешь сдержаться и целуешь  ее  нежные
уста. Она, улыбаясь во сне, дарит мне счастье. Вот ты уже на тропе к мо-
рю. Сонные палатки твоих друзей позади. Все спят. Раннее утро.
   Солнышко, невысокое еще, поднимается медленно-медленно из-за  холмов,
где оно было в объятиях ночи.
   Море манит своей синевой и нежными накатами волн на берег. Хруст  под
ногами от маленьких камушков. Ноги утопают в них. Ноги утопают  в  море.
Прохлада. Раздеваешься. Вновь вступаешь в море. Утреннее море.  Прозрач-
ное и пронзающее. Входишь в воду. Тело привыкает к холоду, но  не  оста-
навливаясь ни на мгновенье ныряешь. Тебя встречает подводный мир. Холод-
ные волны придают тебе дополнительную силу, и я, борясь с холодом и  ме-
дузами, плыву к берегу. Останавливаюсь.  Поворачиваюсь.  Плыву  обратно.
Камни у берега принимают мои ноги.
   Море уже теплое для меня. Солнце греет. Небо голубое. Эчки-Даг впере-
ди. Когда-то эта величественная гора была огромным коралловым  рифом.  А
сейчас каждый вечер наше светило прячется за нее.
   И вот греюсь на солнце. Когда вода полностью исчезает с моего тела  и
уже пылающая звезда начинает печь руки и ноги, почти  машинально  бросаю
взгляд на окружающий меня дикий пляж.
   Мелкие, маленькие камни разбросанные по желанию моря.
   Лень. Одно из великих ощущений отдыхающего. Эти мельчайшие разноцвет-
ные красавцы способствуют тому, что она полностью охватывает всего меня.
Соревнующиеся между собой, набегающие на берег волны успокаивают оконча-
тельно. Жизнь, время превращаются в теплое вино. Все хорошо.
   Теперь сижу. Руки опускаются в каменный  песок.  Медленные  движения.
Неглубокие ямки. Ага! Красивый. Цвета морской волны, с более темными зе-
леными бороздками. Поворачиваюсь на бок. Одной рукой поддерживаю голову,
другой продолжаю перебирать камушки. Бесконечное число каменных крох так
и умоляют взять из с собой. Взять туда, гда их еще не видели. Туда,  где
живут миллионы людей. Там они могут путешествовать из рук в руки,  а  не
лежать среди своих собратьев тысячелетиями, повинуясь приказам  всемогу-
щих волн.
   А иногда взгляд через тонкое стекло маски падает на гусеницу в камне.
До нее можно добраться, но изрядно рискнув. Ныряешь, доплываешь,  хвата-
ешь, сжимаешь крепко в руке, чтобы камень  не  выскользнул,  ведь  потом
придется искать уже среди водорослей, а это напрасная трата времени, от-
талкиваешься от дна (вокруг тебя весит облако песка, которое родилось  в
твоих энергичных движениях) и быстро всплываешь.  Там,  на  поверхности,
вдыхаешь глубоко и снимаешь маску. Получилось!
   Это живое существо жило некогда.  Оно  видело  исполинских  животных.
Здесь было глубокое дно огромного океана, который тогда соединял  Черное
и Каспийское моря...
   Камни в море... Я слышал, что на Эчки-Даге  очень  часто  встречается
горный хрусталь... Странное желание забраться на эту вершину...

   Анна Дмитриевна.
   Вечер наступал на город. Пропадали с пыльных улиц  люди,  исчезали  в
объятиях своих квартир. Ветер гнал по тротуарам желтые листья, кое-где в
маленьких лужах отражался розово-красно-оранжевый закат.  Небо  раздели-
лось: с одной стороны всеобъемлющая ночь, а с другой убегающий день. Ка-
залось, ночь захватывает город.
   Шелест листьев дерев не мог заглушить шаги Анны Дмитриевны, которая в
приподнятом настроении прогуливалась по скверику у  Бородинского  моста.
Она радовалась прошедшем дне, ибо он был для нее во всем удачен, радова-
лась о своих внуках, радовалась тишине и спокойствию.  Ее  седые  волосы
иногда развивались на теплом  мягком  ветру,  и  это  ей  придавало  еще
большую радость. Все было хорошо, ей было хорошо.
   Стоял в Москве тогда август. Месяц странный и плачевный. Когда прихо-
дит август все начинает  вспоминать  об  осени.  Анна  Дмитриевна  любит
осень. Ей нравятся золотые и красные листья, долгие дожди за окном и се-
рое небо. Я не люблю осень. Она скверная, капризная старуха, что  бродит
среди нас и своими слезами, своими мольбами и угрозами портит весь  мир.
Портит цветы, портит листья, одалживая им цвет золота, портит небо, пор-
тит меня.
   Осень и весна похожи, но есть одно отличие:  осень  ведет  к  смерти,
весна выводит природу из объятий смерти. Весна творит тем, что уничтожа-
ет основы зимы. Осень творит тем, что уничтожает плодородие лета.  Осень
и весна противоречат друг другу, но внешне схожи.
   Они, как люди: внешне друзья, в душе враги. Когда говорят, что  осень
красоты время, я утверждаю, что эта красота смертельна (хотя,  быть  мо-
жет, именно эта опасность в великолепии столь притягательна), когда  мне
кричат, что март "прыщавый студент", я отвечаю, что родился в марте.
   Весна дает надежду, осень ее забирает, а в человеческой жизни  верить
и надеяться значит существовать. Не так ли?
   Конечно, такие мысли не сопровождали прогулку Анны Дмитриевны.  В  ее
душе царило умиротворение и ничего более. Она чувствовала тишину, а  это
бывает не так часто у людей.
   Когда добрая старушка оказалась на вершине холма, она заметила юношу,
который заснул на траве. Вид его был настолько не наигранный и по-детски
счастливый, что ей захотелось запомнить  его.  Она  приостановилась,  и,
приблизившись к спящему, и вовсе остановилась. Тот спал крепким сном  и,
похоже, видел хороший, добрый сон.
   Бабушка сала рассматривать его лицо, но в  тени  ветвей  она  увидела
всего лишь некоторые черты, а запомнились длинные волосы и большая улыб-
ка. Этого ей хватило, чтобы полностью уверится в истинности своего  пер-
вого впечатления о нем.
   Она постояла еще чуть-чуть, почувствовала наступающую дремоту, и,  не
решившись его будить, уже как будто побрела дальше, но...
   Она увидела в тени деревьев нечто, что  заставило  остановиться  Анну
Дмитриевну.
   Под деревьями, на траве лежали листки исписанные мелким  корявым  по-
черком. С первого взгляда можно было подумать, что это рукописи: предло-
жения были несколько раз перечеркнуты, видны поиски автором  подходящего
слова, рисунки действующих лиц или  мыслей.  Да,  безусловно,  это  было
что-то загадочное, мир юноши, что уснул в большом  городе  на  маленьком
холме. Анна Дмитриевна разобрала слова посреди почти листа не затронуто-
го стоками корявого почерка молодого человека: "Это  все,  что  я  хотел
сказать об этом."
   "Он закончил и уснул", - подумала добрая бабушка. Она походила вокруг
спящего и собрала все листочки, аккуратно положила рядом с ним,  посмот-
рела на уходящее солнце...
   "Это все", - и Анна Дмитриевна тихо побрела к своим внукам, к  своему
приятному старческому сну.






















































   "Исповедь"

   Творчество. Вот в чем я  укоряю  себя  постоянно.  Творить,  созидать
всегда доступно немногим. Конечно, я не говорю здесь о том, что создает-
ся во внешнем мире людей. Я кричу о  той  среде,  что  внутри  человека.
Именно так. Истинное создание это то, что  открывается  сначала  внутри,
там живет, и там погибает.
   Великие мыслители ловят момент и становятся передатчиками  этого  бо-
жественного дара. Глупые отпускают его и ожидают пришествия нового, их я
не называю творцами. Они эгоисты.
   Всегда, когда говорим об этом рождении как о  знаке  свыше,  считаем,
что мы единственные, кто способен увидеть и принести в мир новое. Поэто-
му берем на себя ответственность, принимаем вину на себя.
   Но все новое суть забытье старое, и следовательно, что-то  божествен-
ное проникает в мир вместе с нашими трудами.
   Каждый раз по-новому наши герои рождаются и умирают (как и люди),  но
все они суть новое рождение из-под пера с оттенком божественной сущности
Творца.
   5.08.98 ст. "Октябрьская" 13:34


   Делиться чем-то с бумагой... Иногда это похоже  на  идиотизм,  иногда
жить без этого не можешь.
   Не всегда даешь себе отчет в том, что пишешь.
   Некогда для меня это не было проблемой. Просто садился, просто писал.
А сейчас не могу. Такое ощущение, будто совесть не позволяет.
   Я не верю в себя. Это, наверное, самая  большая  проблема.  Увериться
смогу лишь тогда, когда что-нибудь получится и кому-нибудь  понравиться.
А раз так, то надо уже разговаривать о тщеславии.
   Исток моего творения лежит вне меня. Я не всегда понимаю, откуда  бе-
рется вдохновение. Тишина? Покой? Отрицание (хотя бы внешнее) всего  ми-
ра? Не знаю.
   Вообще моя жизнь проникнута этим словом. На все я отвечаю: "Не знаю".
Ведь подобный ответ равно побегу от открытой решительности. Попытка уйти
от себя, от своей личности. Всегда попытка найти компромисс между  собой
и миром. А его не существует.
   Ищу выход в равновесии и соглашении своих запросов с другими. Близкие
мои теряют меня, им скучно со мной, поскольку всегда знают, что  получат
свое.
   17.08.98 бухта Лисья Крым 9:03



   Есть люди, которые иногда берут перо, ставят перед собой полную  чер-
нильницу, окунают его в черную жидкость и начинают заполнять белый  лист
буквами, словами, мыслями, жизнью. Они творят, они ищут и  находят,  что
главное, свой мир. Хотя не все ищут, есть и другие, те, кто просто  опи-
сывают через себя мир окружающих. Они могут быть простыми людьми,  абсо-
лютно невзрачными. Иногда мы о них говорим как о настоящих  нулях,  чаще
просто не говорим. Но вдруг, случайно,  где-нибудь  в  метро,  открываем
журнал и видим их, видим себя через них, ведь люди сейчас,  люди  вокруг
перестали думать о всем, что находится вне работы, телевизора, очередной
пирушки, а тут они видят это, и людям те, другие, открывают на это  гла-
за. Человек вдруг замечает красоту природы, красоту города, своей  квар-
тиры, своей души, наконец. А невзрачные личности вновь протягивают  руку
к чистому листу.
   Да, не все из них не любят свои произведения. О, как громко  сказано!
какой пафос! Большинство работает "в стол" или для своих друзей. Но, все
прежде для себя самого. Когда очередное стихотворение окончено и  прочи-
тано еще один раз, быть может, и последний, чувствуешь себя  покорителем
Эвереста, космонавтом, ступившем на поверхность Луны. Открывателем неиз-
вестной страны Ом.
   Жалко себя: я не люблю свои работы. Я жалок. И дело не в том, что они
плохи (что очевидно), а я читаю и радуюсь, суть в том, что они  помогают
мне здесь за этим потрепанным столом чувствовать себя по середине Атлан-
тики, в шторм, перед девятым валом.
   И я беру перо, включаю лампу. Желтый электрический свет  ослепляет  и
пропадает в ночи. Летний, жаркий московский ветер залетает в окно, игра-
ет с занавесками. Город засыпает и уже изредка проезжает по улице запоз-
давший новый русский. Смотрю на звезды, нахожу светло-бежевый  полумесяц
из слоновой кости, собираю мысли и пишу, пишу об этом.  О  том,  что  я,
вместе с другими любителями бумагомарания,  сейчас  пишем  о  нашем  ма-
леньком счастье.
   07.07.98 дом 00:11



   Молчание - это золото. Тот самый металл, из-за которого  льются  реки
крови, теряются сердца среди зависти и лжи. Я молчу, потому что не  могу
сказать. Могу представить, прочувствовать, могу помыслить,  но  передать
это через слова и уста у меня вряд ли получится. Конечно  же,  когда-ни-
будь, что-нибудь, но не сразу. Это мое отличие. С этим  все  связанно  в
жизни.
   Вот сейчас сажусь в автобус. Вокруг мало людей  только  лишь  потому,
что воскресенье. Поскольку этот день выходной ждать пришлось полчаса  на
легком морозе. Но людей мало, обычно толпа разъяренных старушек и  деду-
лек, молодых сволочных парней, скромных девушек. Могу даже присесть?  Но
не в этом суть.
   01.11.98 остановка автобуса №642 11:47



   Все начинается внезапно. Сначала ты ждешь это момента  спокойно,  как
будто готов  и  знаешь,  что  произойдет.  Проходит  несколько  минут  и
чуть-чуть тебя что-то начинает беспокоить. Чуть-чуть.  Совсем  немножко,
но все же начинает внутри расти.
   13.09.97 лекция по истории и теории мировой культуры 10:01



   Это происходит, когда я слушаю Санчо,  когда  читаю  о  Микеланджело,
когда играю на саксе или перелистываю Кортасара. Да, именно тогда  осоз-
наю, что все-таки могу. Вот как сейчас. Подойду воткну в розетку шнур  и
моя Оливетти мигнет мне, и проснется желание  писать.  Это  вдохновение?
Или происки моего подсознания? Или все еще проще? Творчество - это  тай-
на, которая полностью тебя охватывает. Не могу писать как графоман. Нет,
не понимаю графоманства. Надо пережить, прожить, открыть в себе таинство
рождения, жизни, смерти своих героев, себя. Они такие же как мы. А  раз-
ве, мы в праве говорить, что они не существуют, когда сами не всегда от-
деляем нереальное от действительности?
   Это рождение и смерть не возможны без  страданий  автора.  Поэтому-то
мне и не нравятся деконструктивисты. Они  считают  -  автор  умер.  Идея
бесспорно гениальная, но он не может умереть, не взяв с собою всех своих
героев. Они суть он. Но думаю не у всех авторов именно так. Только у ме-
ня, у кого-нибудь еще, может быть. Открыть себя? Вот в чем тайна.
   Ты открываешь себя. То, что глубоко внутри и только для тебя. А  надо
правильно преподнести это событие.  Надо  правильно  показать,  ведь  не
только для тебя эта тайна? Есть еще кто-то, кому она дорога?  Девушка...
Она нравится не только тебе. Красота не может принадлежать кому-то одно-
му. Это истина. Согласитесь?
   Да, еще это происходит, когда слушаю Хукера.
   Блюз открывает в своей квадратуре спиральность существования бытия.
   Эта идея, почему она обладает знаком принадлежности не только к одно-
му человеку? а к кому-то еще? Почему кто-то владеет, говорит, что она от
другого? Почему мы говорим, что эти произведения принадлежат только  од-
ному автору? а не кому-то еще? Знаем ли мы, что без  него  они  были  бы
просто мертвы и никогда не появились бы на свет? Тогда почему автор уми-
рает? Только ли потому, что читателю не важно авторство? Но ведь оно за-
ложено изначально, с первых же строк. Только у  него,  никогда  и  нигде
больше не появляющихся, ни у кого. Может стоит  говорить  о  возрождении
автора? В каждом произведении, после каждого прочтения?
   Блюз, вроде бы мертвая форма, рождает постоянно новые пространства. А
какой здесь автор мертв? Если сочинитель, то исполнитель остается, и те-
перь он является автором. Или автор это мы, те, кто воспринимает? Други-
ми словами, когда мы слушаем блюз, вновь создаем уже существующую красо-
ту вселенной? Поэтому-то автор - мы! Тогда где смерть автора? А если  не
автора, а критика, философа, который за (в) мертвыми(-х) структурами(-х)
пытается увидеть некий свой, любопытный оттенок, лезет куда-то  не  зная
ничего, научившись разбирать все по полочкам,  все  досконально,  но  не
зная настоящей жизни поэта, никогда не становясь, хотя бы  на  мгновение
им, человеком, который общается на равных с богами без имен, Вдохновени-
ем, Невыразимым?
   Пусть родится автор.
   22.01.99 дом 19:35



   Что же будет мотивом для начала работы над этим  рассказом?  Да,  ко-
рысть. Надо написать что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, чтобы  на-
печатали в толстом журнале и дали невероятную премию. Творить ради  сла-
вы? Творить ради успеха? А корысть ведь своеобразное вино.  Разливается,
булькает у тебя внутри, не знаешь, куда деваться от такой благости.  Ра-
дость охватывает. Хочется играть в мяч. Нет, хочется искупаться в фонта-
не. Ой, как хочется искупаться. Затем вылезти из воды, и  чтобы  мириады
рук поклонников тебя подняли и унесли бы куда-то далеко, где все  делают
серьезные лица и говорят наиприятнейшие слова: умен, плодотворен, велик,
поэт с большой буквы Х.
   И так всю жизнь. Талант без меры. Затем, лет через сто,  какой-нибудь
дохляк в очках будет писать диплом по моим произведениям, а я от тщесла-
вия перевернусь в гробу. Улыбаясь от радости. Всю жизнь. О, как  я  хочу
этого.
   Денег уйма. Просто невозможно: лезут из кармана, делюсь ими со  всеми
друзьями, подругами. Родные загорают на Майями-бич.  Мой  друг  музыкант
записывает третью пластинку. На рабочем столе лежат десятки  неподписан-
ных контрактов.
   Я сижу в клубе и ем свой милк-крим, слушая Хукера и  Федосова.  Жизнь
писателя с большой буквы Х не так уж плоха. Я велик и все  вокруг  ничто
перед моим гением.
   Только верно, мой самый близкий друг знает, что все это бред. Мы сме-
емся над последним романом на его маленькой кухне разливая друг другу по
очередной чарочке. Эта книжка ничто перед тем, что написал в  пятнадцать
лет, когда был поражен в сердце удивительной армяночкой. То была настоя-
щая боль, которую не многие из поэтов испытывали. Только  тогда  я  смог
полностью раскрыть в себе и окружающих всю вселенную человечества.
   И пусть все пресмыкаются. Живут пока я жив.  Только  никто  не  будет
знать мою истинную судьбу писателя, что уйдет в могилу со мной и близким
другом. Об этом никогда не напишут ученые, никогда в мемуарах, моя  слу-
жанка не расскажет вам об этом, шофер в интервью  скажет,  что  велик  и
мн