ого давал на чай, но только о моей юности вы никогда не узнаете. Вот в
чем штука. Мне смешно, когда после мороженого смогу выпить коньяка с ко-
фе, закрыть блокнот, и пойти слушать отличного блюзмена. Вот она - жизнь
будущего знаменитого писателя.
   24.01.99 дом 15:43


   Тайна, которую поэт открывает нам, сокрыта  в  мире  от  меня,  может
быть, и от вас. От нас. Знаете, а я полностью уверен,  что  бесталантен.
Нет, не уверен, знаю. Это легко, когда видишь человека, и тут же  с  уст
слетают слова восхищения, ты понимаешь, где на самом деле талант, а  где
Сольери.
   Павел сказал бы, что все вокруг переосмысление формы. Но талант уже в
возможности видеть, что это так. Бесталантность, бездарность в  постоян-
ном поиске того, чего на самом деле не существует - истины. Сила знать о
ее существовании, но полностью ее игнорировать, так, как будто  ее  нет.
Отсутствие у меня ее проявляется уже в том, что пишу эти строки.  Скорее
выстукиваю их на машинке.
   Бесконечный конфликт вечности и времени.
   Это похоже на Москву. Вы знаете, чем  привлекает  этот  город?  Своей
открытостью. Тайна его в том, что он полностью открыт любому. Это в  его
архитектуре, в его жителях, в его кольцеобразной  системе.  Он,  добрый,
открывает свои руки на встречу нам. Обнимает, тепло в нем. Это его тайна
- потенциальная открытость миру.
   Так и талант - открыт миру, растворен в нем, понимает его таким,  ка-
кой он есть. Ничего в него не привносит, ничего в нем не ищет, ничего от
него не берет. Ему не надо борьбы  над  собой,  тягостных  дум  о  своей
судьбе, только перо и хорошая музыка, а мы будем  страдать,  рыдать  над
его героями.
   А что делать человеку, который знает это? Мне?  Помните  героя  Камю,
который всю жизнь потратит на одну сцену с всадником. Автор ведь спасает
его от чумы... Подобно ему прожить свои лета? Ведь ничего не поможет то-
му, кто знает, что не в умении писать дело. Даже не в умении работать со
своим воображением ли, умом ли, памятью, сердцем. Должен быть открыт ми-
ру, знать, о чем говорят воробьи на твоем  подоконнике.  Перестать  пить
кофе по ночам.
   Но не могу бросить писать, хотя это был бы  самый  лучший  выход  для
всех, и для вас. Знаю, что лучше не стоит, но не могу. Желание  есть.  И
что-то еще там, внутри, под тринадцатым ребром. Там, что-то спит. Слышу,
что спит. Тихо, тихо.
   25.01.99 по пути от дома друга к дому около 19:30














































   "Симфонический блюз"

   - А знаешь, что я тебе скажу, нет, ты пей-пей, только  не  останавли-
вайся. Давай, ради меня. О-оп, молодец! Так вот, я тебе скажу, что у ме-
ня была однажды встреча с Богом.
   - Да ты говори-говори, да не заговаривайся! Я таких как  ты  много  в
своей жизни перевидал! Все говорили: я видел, я знаю,  только  никто  не
мог рассказать какой Он, любит ли нас, всех,  тех,  кто  здесь,  в  этом
дерьме.
   - Слушай Палыч, я же тебе сказал. Встречался, вот как сейчас с  тобой
и этим стаканом. Давно это было, я еще тогда женат был.
   - Так у тебя и женка была?! Да ты ваще парень хоть куда! Все вы  сна-
чала водки нажретесь, а потом как начнете байки травить! Прям уши закла-
дывает.
   - Не, Палыч, ты послушай. Я щас все рааасссскажжу, давай еще по одной
и... Давай, давай, смелей...
   - Ну тогда дай мне того синенького в графине, понравилось  уж  очень.
Ага, и пива давай - ууух - теперь базарь сколько влезет: мне  уже  будет
все в кайф.
   - Представь Палыч: квартира в центре... Жена красавица, умна.
   - А-а-а... Так если у тебя проблемы с ней были, так это от ума излиш-
него, дурень, кто же на умной то... Дураак... - и  он  хлебнул  еще  си-
ненького и изящно рыгнул на весь трактир.
   - Квартира, все в достатке, родители помогают, мы  молоды,  еще  учи-
лись, но я где-то подрабатывал, ну и вообще все было в  кайф.  Все  было
ништяк.
   - Учился-то где?
   - Да в университете, она тоже...
   - Угу, - пробурчал довольный, низкий, хриплый голос пьянчужки. - Кру-
тые?
   - Да нет, не крутые, но жилось привольно. Пока со мной  не  случилась
такая штука. Я встретил Бога.
   - Идишь ты? Бога-а-а? Ты круг. Я верю. На, теперь  ты  хлебни.  Авось
вновь встретишь, - и принялся ему наливать еще чего-то  непонятного  от-
тенка.
   - Палыч, дурак, ты невежда, тебе о высших материях, а ты  о  стакане.
Блядун ты! Мудак с большой буквы.
   - Ребят, вы разошлись, разошлись, - послышался голос со стороны.
   - Придурок, идиот, это ж я тебе выпивку поставил, а ты,  сволочь  та-
кая, слушать меня отказываешься и посмехаться еще  вздумал.  Пошел  вон,
неуч, невежда. Вон, ублюдок.
   - Эй, пора прогуляться, - и кто-то сбоку его поднял и вынес на улицу.
   Его вернул в мир холод. Он неизвестно каким чувством ощутил, что  на-
ходится в сугробе. Открыл глаза, встряхнул головой. Тихо, фонари  светят
тускло. Вокруг никого, ну и понятно - воскресенье, вечер - кому на улицу
охота? Нет никого, домой, наверное, пора. Сколько сейчас? В метро успею?
Должен. А холодно, черт побери. Да еще как. В городе холодно,  а  значит
за городом еще холоднее. Да как они там бедные ютятся в своих  хибарках.
Даже не знаю. Где же это  метро?  Надо  встать.  Вот.  Так  всегда,  как
выпьешь земля ходуном ходит. А зачем мне пить? Не знаю... Наверное,  для
того, чтобы язык развязать. Себе? А кому еще? А может, кто и  видел  Бо-
га-то? Не может ведь быть, что только я и встречал Его? Только я? Ведь я
почти уверен, что тот, кто с ним встречался, также стоит в  каком-нибудь
трактире и пьет, не останавливаясь. Ведь нельзя так просто после  встре-
чи. Ведь это же меняет всю жизнь. Самое странное,  что  никто  не  хочет
слушать об этом. Смеются, презирают, но все равно слушать не хотят.
   Его рассматривали люди пробегавшие мимо. Просто бросали мельком невз-
рачные взгляды и бежали дальше. Никто не останавливался, никто не  соби-
рался помогать. Мимо, без остановки, взглянул и все, к метро. Там тепло,
знакомый с детства щекочущий ноздри запах. А тот  в  сугробе,  придурок,
алкоголик, что с него, как-нибудь оклемается, или подберут.
   Так встаем. Раз-два-три... Оп-па. Встали. Теперь надо  найти  впереди
себя значок метро. Это что-то оранжевое. Впереди. Завтра  надо  бы  поя-
виться на службе. Опять будут говорить, что так нельзя, сопьюсь, хороший
сотрудник мол. Пользуюсь популярностью в компетентных  кругах.  Работать
надо, а не пить с кем попало. Ладно бы в кругу знакомых, а то забирается
куда-то на задворки, находит нелепый грязный трактир и опять...  Сначала
пиво, водку, а потом что-нибудь синенького, зелененького, и так пока ли-
бо его не запрут в клетке, либо, если повезет, до  дома  доберется.  Так
бывает, нет, нередко, но все знают об этом, вроде бы гений,  все  с  рук
сходит. А нам объясняет, что хочет рассказать кому-либо о том, что никто
не видел, о его встречи с Богом. Нет, верно про него мне сказали - из-за
того, что жена ушла, любил ее очень, а она ушла. Не могла жить, пил мно-
го. Или тогда еще не увлекался так? Не знаю, пришла, а уже о нем легенды
ходили. Мне рассказывали, что у него романы были чуть ли  не  с  каждой.
Все от него просто без ума, да и я немного. Но пьет он жестоко. Смешной,
придумывает себе всякие истории, а затем напивается с  кем-нибудь.  Хотя
работы мне его очень нравятся. Да и сам он ничего. Красив, умен,  галан-
тен. Есть в нем что-то. Это от Бога, может быть. Вдохновение. Как бы об-
ратить его внимание на меня? Может подойти и улыбнуться?..
   Он повернулся к ней и спросил:
   - Вот ты, такая правильная, можешь представить, как  от  тебя  уходит
самое важное? Самое главное в твоей жизни? Нет, ты смотри на меня, а  не
куда-то в сторону. Можешь себе представить? Вот как сказать, что не  лю-
бишь? Как объяснить, что нельзя вернуть то, что было самым важным, самым
близким? Как долго можно страдать? Сколько можно терпеть боль внутри се-
бя и думать, что все образуется? Вот кто-то живет без этого.  Он  счаст-
лив, по-своему, конечно, но ведь  счастлив.  Может  быть,  даже  глубоко
внутри.
   Да, я переживал, что она от меня ушла. Да, не понимал тогда, что  все
так серьезно. Ничего не переживал, убегал куда-то.  Самое  больное  было
тогда, когда она подошла и отдала кольцо. О  нет,  она  меня  любила,  я
знаю. Просто это я. Все дело во мне. В том, что я встретил Его.  Все  же
тогда пошло под откос. Мир, который мы создали,  разрушился,  исчез  ку-
да-то, исчез в ничто и никуда. Передо мной всегда стоял образ, я не  мог
ничего. Мне хотелось только повторения. Вот тогда все и началось. Да,  я
не обращал на нее внимание, убегал. У меня появилась сумасшедшая идея, я
знал, что смогу повторить.
   - Да, но где ты встретил, как ты Его встретил? Неужели ты смог  гово-
рить с Ним?
   - Нет, глупышка. Конечно, нет. Все произошло мимолетно. Я столько раз
вспоминал это момент. Я каждый день ездил в университет на метро. Мы жи-
ли на Лубянке. Тогда еще ремонтировали метромост. Вот тогда  и  встретил
Его. Утром. Немного уставший от еще не отпустившего до конца  меня  сна.
Сначала поезд ехал быстро после того, как закрывались двери на  Спортив-
ной. Затем он сбавлял скорость и выезжал на мост. Когда же большая часть
оказывалась снова под землей, в туннеле за мостом, он набирал  невероят-
ную скорость. Так было всегда. Всегда я закрывал  глаза  и  отдыхал,  но
сейчас не мог. Нет, у меня были закрыты глаза, но вдруг мой  слух  очень
обострился и показалось в шуме, в гуле звуков метро  услышал  две  ноты.
Две ноты, которые играть мог только совершенно невероятный симфонический
оркестр. Это было совершенно и божественно. Не мог успокоиться. Я открыл
глаза, оглядел всех, совсем мельком, бросил вопрошающий взгляд на  жену,
но она дремала. Я открыл глаза и увидел себя. Себя в  отражении  надписи
"Не прислоняться". Ноты играли все волшебней и волшебней. Полностью  от-
дался им. Вверх - вниз. Скрипки брали сначала тягучую низкую ноту, а за-
тем переходили куда-то совершенно ввысь. Туда, где мог быть только  Бог,
как путь к вратам рая. Это было совершенство, блаженство.  Мне  хотелось
орать, хотелось, чтобы все-все вокруг осознали счастье встречи с  Богом,
но никто этого не слышал. Я знал, что никто не слышит и не думает о Боге
сейчас. Только мы с ним. Друг против друга... Прошло  несколько  лет.  Я
вспоминал, конечно, вспоминал, но был счастлив своими заботами, был  рад
жить. Не долго. Я понял, что тогда я умер.  Ожить  мог  только  еще  раз
встретившись с Богом. Но как? Никогда я больше не  слышал  тех  скрипок,
тех нот после метромоста. Никогда. Как будто  потерял  слух.  Постепенно
это чувство полного угнетения полностью меня охватило. Мне уже ничего не
было нужно. Только вновь встретить Его. Никто слушать не  хотел.  Я  был
безумен, причинял всем боль своей нелюбовью. Я игнорировал рождение  ре-
бенка, мне были пофигу успехи жены, было наплевать на друзей  и  родных.
Только бы еще раз.
   Ведь ты понимаешь, что Бог, это не обязательно то, о  чем  говорят  в
церкви, то, о чем ты уже привыкла думать как все. У каждого свой Бог. Да
это так. Та мелодия была для меня Богом. Я мог создать свое  богословие,
стать апологетом, мог доказать бытие его бесконечное число  раз.  Только
бы еще услышать. Так было со мной. Это было чистым безумием. Но  у  меня
появилась идея, как можно было бы преодолеть барьер, ту  грань,  которую
возвел Он между нами. Я понял, что смогу еще раз встретиться. Вернулся в
мир, но лишь на время и с единственной целью: добиться.
   Работал над собой день и ночь. Получил всевозможные степени, устроил-
ся на безбашенную работу. Мне платили баснословные деньги. Заставил  по-
верить в себя жену. Растил сына.
   И вот, однажды выпала командировка. Это был мой шанс.
   Продал все, что было, заложил весь дом с потрохами, кинул жену и  ре-
бенка, снял все деньги со счета, залез в долги и уехал в Нью-Йорк.
   Денег хватило, чтобы нанять на пару дней три симфонических  оркестра:
Била Паркенсона, Луи Самуэля, Жоржа Лакруа и студию звукозаписи  "ХотСа-
унд" на четвертой авеню.
   На пистолет денег уже не было. Только обратный билет.
   Жена ушла, друзья отвернулись. А потом начал пить.
   Он повернулся и лег на спину:
   - Сейчас я тоже уйду. Ты ведь знаешь?
   - Я это поняла, когда ты первый раз посмотрел в мои глаза.
   Он скинул с себя одеяло, встал. Босяком дошел до кресла, где  оставил
всю одежду. Быстро оделся.
   - Дверь захлопнется, - она прошептала и зарылась в подушку.
   - Знаю, успел заметить.
   На лифте он спустился на первый этаж. Оттепель и с неба капал  мокрый
снег в такт его печали. Повернул в арку. Затем по улице несколько  минут
до метро. Проспект Вернадского, сбежал по лестнице вниз, в  переход-вход
на станцию. Он вошел в вагон и сел, уставившись в тьму метро.  Над  ним,
там, наверху, кто-то тихо-тихо постучал дирижерской  палочкой.  Взмахнул
и, когда поезд подъезжал к мосту, вновь опустил ее. Но он уже спал.























































   "Ластик памяти"
   Для М.С.

   Зеленый чай с жасмином то, чего мне сейчас не хватало. Продукты  хра-
нятся под клеенкой на палатке. Отогнул кусок полиэтилена, служащий защи-
той за случай дождя. Палатка старая, брезентовая. Да и  шили  ее  похоже
сами (мне она досталась от друзей). Мои продукты разложены по пакетам, а
там, где сахар, специи, соль, немного кофе, какао, есть и чай. Вот. Отец
дал мне пачку в дорогу. Он у меня гурман до чая. Придумывает сумасшедшие
напитки, например, соединяет зеленый с каркадэ, настаивает и  демонстри-
рует нам свой железный желудок и отличное здоровье.  Так,  теперь  пакет
надо закрыть от муравьев, хотя эти маленькие бестии все равно  доберутся
до чего-нибудь вкусненького.
   - Слушай, а где ты живешь в Москве?
   - На Котельнической набережной, знаешь "Иллюзион"? Иностранку?  Рядом
с высоткой, там еще маленькая улочка поднимается на холм.
   - Ага, вспомнил. Хорошо у тебя там.
   - Да, ничего, - она прошла мимо по направлению к очагу  и  посмотрела
под крышку котелка.
   - Еще не вскипел.
   - Ничего, уже скоро. Дай мне канн. Он позади  тебя  стоит,  у  стенки
очага. Так. Я люблю очень крепкий, а ты?
   - Я больше люблю сладкую воду со слабым оттенком светло-коричневого в
жидкости.
   - Понятно, не крепкий. О'к.
   - Ты на пляж пойдешь?
   - Посмотри туда, - и я кинул взгляд под дуб, где расположил свои  за-
пасы питьевой воды. - Нет, не пойду. Литр остался, только на  обед  хва-
тит. Ты ведь не хочешь потерять форму к вечеру? Предстоит нелегкая,  как
ты понимаешь?
   Она улыбнулась. Ее улыбка была  поразительно  легка  и  любезна,  она
скользнула с той вчерашней, неповторимой мягкостью, именно это  и  прив-
лекло меня тогда. Это ее магнит, спрятанный глубоко  и  в  то  же  время
очень близко, на поверхности глубокого озера, ее  отличительный  девичий
шарм. После второй чарки портвейна, льющегося рекой на очередной пирушке
у харьковчан, взглянул и не смог оторваться. Она пока  еще  не  замечала
меня, народа было полно. Кто-то  рассказывал  истории,  кто-то  горланил
песни собственного сочинения, кто-то пил без устали,  за  столом  вообще
мало понятно кто? где? и откуда? Случайные гости внезапно  появлялись  с
какого-нибудь края стола из каменных плит, выкраденных у моря, и вкушали
яства, пили вино, рассказывали свои истории и исчезали в ночи, словно их
и не было. Так, в этом добром хаосе, она меня долго не замечала. Все бы-
ло как всегда, только не она.  Я  даже  помнится  спросил  себя,  почему
раньше ее не замечал, вроде бы в Лиське давно стою, а ее не замечал? Уз-
нал у соседки, что зовут эту веселую девушку Люда, москвичка, ходит одна
и уже третий год. Первый раз привез сюда Вовка, но затем она решила  хо-
дить одна. Без проблем. Она оказалась очень забавной. Ее улыбка пронзала
меня каждый раз, как у Майка, она вонзала мне в спину  свой  нож,  затем
вытирала с лезвия кровь, а мне чертовски приятно.  Все  вокруг  исчезло,
остались только я и она. Люда
   Мы вычерпали всю стоявшую недалеко бутылку вина и, когда стало  ясно,
что хозяева собираются заняться любовью, исчезли  в  кустах.  Не  сказав
друг другу ни слова.
   Это страсть. Пламя. Внутри все горит. Только одно.  Хочется  раздеть,
взять наслаждаться ею. Пронзать, владеть, властвовать. Знать, что  нахо-
дится ниже сексапильного животика, исследовать своей рукой ее  маленький
черненький треугольничек, а уста неразрывно связаны,  и  нет  ни  слова.
Трава под нами, словно мягкое волшебное  покрывало.  Мы  познавали  друг
друга. Ее ласки, ее имя на губах. Проникновение и власть.  Вино  внутри,
вино вокруг. Вдохи. Люда. Пляж, вокруг никого, только мы, неизвестно как
оказавшиеся на нем, обнаженные на песке, море спокойно накатывается вол-
нами на берег, луна освещает все вокруг. Кто-то  проходит  рядом,  делая
вид, что не слышит звуки любви. Не видит  движения,  не  чувствует,  как
что-то крепнет у него между ног и заставляет его ускорить шаг.  И  вдруг
море. Вино улетучивается, как только оказываюсь под водой захлебываясь в
соленой пучине, стремясь к ней. Ныряю, хватаю ее за пятки и выкидываю из
воды вверх, над водой. Луна освещает в блеске брызг ее белоснежное тело.
Ловлю губами ее соски, ныряю и раздвигаю ноги, целую губы, чувствую  за-
пах, а она хватает мои волосы в безумии конца.
   - Надо пойти забрать еще наши вещи у харьковчан.
   - Угу, там еще мои трусики, где-то на кусте висят.
   - Вот видишь, а ты про пляж, - я достал из палатки рюкзак. - Ты  зна-
ешь - я рисую?
   - И как хорошо?
   - Не плохо, только у меня нет моих работ, чтобы показать, никогда  их
не оставляю. Дарю. Люблю дарить.
   - Уж я вчера поняла. Кончить три раза мне не удавалось никогда в моей
бурной жизни.
   Я подошел к дубу и начал собирать бутылки, канистры в  рюкзак.  Блики
солнца игрались на ее груди. Она что-то готовила нам на  завтрак.  Когда
она наклонялась, можно было увидеть ее губки, такие нежные и  пухленькие
среди черненьких, маленький, вьющихся волосиков. Ее попка была невероят-
но завлекательной, и мне пришлось несколько попридержать лебединую сталь
у себя между ног, поправить плавки.
   - Ты чертовски привлекательна, - сказал, целуя ее перед выходом в го-
ры за водой. Она улыбнулась, немного наклонила голову к левому  плечику,
и кудряшка упала на ее лобик. Хитрющие глазики слегка прищурились.  Рука
скользнула, куда бы сейчас не следовало, а другой она мне запихнула  бу-
терброд в рот.
   - Только не задерживайся. Я сначала здесь, потом на пляже, затем  со-
беру свои вещи, они у Сани Донского, знаешь его? и вернусь. Да, прихвати
с собой немного дров, а то вечером может не хватить на костер. Все, иди,
- она подтолкнула меня.
   Резко поворачиваюсь, сбегаю с маленького пригорка, перепрыгиваю через
ручей и направляюсь в Зеленку, дабы отыскать ее очаровательные  трусики,
свою кофту, ее блузу, мои шорты, и нашу обувь у харьковчан. В лагере ни-
кого не было, и я быстро нашел все, поскольку, как оказалось, мы  прида-
вались любви у всех на виду. Но ничего, вряд ли кто помнит о  вчерашнем,
а если и помнит, то для них это было покруче всякого ХХХ-TV, и  наверня-
ка, поддало жару всем этой ночью.
   Рядом со стоянкой начиналась тропинка в горы к роднику.
   Поначалу, как и всегда, довольно не просто забраться на  один,  затем
на второй склон холма, поскольку уже давно не поднимался,  а  во-вторых,
горы древние и почва никуда, постоянно образуется сыпучка,  да  и  ручей
вконец разрушает породу. Но потом, уже свыкшись  с  нагрузкой,  остается
только любоваться видом, открывающимся на просторы моря, гор. Холмы  по-
зади пусты и от постоянной засухи почти выгорели, но впереди  начинается
склон горы и лес. А вот и развалины татарской хижины.
   - Санек, привет, тоже за водой?
   - Мишка, ну ты вчера... Как ее звать-то? Сколько, ребят, вы выпили?
   - Да, да, да... Мы круты и безудержны. Случаем Вовки