на
стену шлепнув да зазеваешься -- он и прихвачен. И бить  его  тогда  тесачком
молотка, мастерком не собьешь. А и шлакоблок положишь чуть не так  --  и  уж
примерз, перекособоченный. Теперь только обухом топора тот шлакоблок сбивать
да раствор скалывать.
   Но Шухов не ошибается. Шлакоблоки не все один в  один.  Какой  с  отбитым
углом, с помятым ребром или с приливом -- сразу Шухов это  видит,  и  видит,
какой стороной этот шлакоблок лечь хочет, и видит то место на стене, которое
этого шлакоблока ждет.
   Мастерком захватывает Шухов дымящийся раствор -- и на то место бросает  и
запоминает, где прошел нижний шов (на тот шов серединой верхнего  шлакоблока
потом  угодить).  Раствора  бросает  он  ровно  столько,  сколько  под  один
шлакоблок. И хватает из кучки шлакоблок  (но  с  осторожкою  хватает  --  не
продрать бы рукавицу, шлакоблоки дерут  больно).  И  еще  раствор  мастерком
разровняв -- шлеп туда шлакоблок! И сейчас же, сейчас его подровнять,  боком
мастерка подбить, если не так: чтоб наружная стена шла по  отвесу,  и  чтобы
вдлинь кирпич плашмя лежал, и чтобы поперек тоже плашмя. И  уж  он  схвачен,
примерз.
   Теперь, если по бокам  из-под  него  выдавилось  раствору,  раствор  этот
ребром же мастерка отбить  поскорей,  со  стены  сошвырнуть  (летом  он  под
следующий кирпич идет, сейчас и не думай) и опять нижние швы  посмотреть  --
бывает, там не целый блок, а накрошено их, -- и раствору опять  бросить,  да
чтобы под левый бок толще, и шлакоблок не просто  класть,  а  справа  налево
полозом, он и выдавит этот лишек раствора меж собой и слева соседом.  Глазом
по отвесу. Глазом плашмя. Схвачено. Следующий!
   Пошла работа. Два ряда как выложим да старые огрехи подровняем, так вовсе
гладко пойдет. А сейчас -- зорче смотреть!
   И погнал, и погнал наружный ряд к Сеньке навстречу. И Сенька там на  углу
с бригадиром разошелся, тоже сюда идет.
   Подносчикам мигнул Шухов -- раствор,  раствор  под  руку  перетаскивайте,
живо! Такая пошла работа -- недосуг носу утереть.
   Как сошлись с Сенькой да почали из одного ящика  черпать  --  а  уж  и  с
заскребом.
   -- Раствору! -- орет Шухов через стенку.
   -- Да-е-мо'! -- Павло кричит.
   Принесли ящик. Вычерпали и его, сколько было жидкого,  а  уж  по  стенкам
схватился  --  выцарапывай  сами!  Нарастет  коростой  --  вам  же   таскать
вверх-вниз. Отваливай! Следующий!
   Шухов  и  другие  каменщики  перестали  чувствовать  мороз.  От   быстрой
захватчивой работы прошел по ним  сперва  первый  жарок  --  тот  жарок,  от
которого под бушлатом,  под  телогрейкой,  под  верхней  и  нижней  рубахами
мокреет. Но они ни на миг не останавливались и гнали кладку дальше и дальше.
И часом спустя пробил их второй жарок -- тот, от которого  пот  высыхает.  В
ноги их мороз не брал, это главное, а остальное ничто,  ни  ветерок  легкий,
потягивающий -- не могли их мыслей отвлечь от кладки. Только Клевшин нога об
ногу постукивал: у него, бессчастного,  сорок  шестой  размер,  валенки  ему
подобрали от разных пар, тесноватые.
   Бригадир  от  поры  до  поры  крикнет:  "Раство-ору!"   И   Шухов   свое:
"Раство-ору!" Кто работу крепко тянет, тот над соседями тоже вроде бригадира
становится. Шухову надо не отстать от той пары, он сейчас и брата родного по
трапу с носилками загонял бы.
   Буйновский сперва, с обеда, с Фетюковым вместе раствор носил. По трапу  и
круто, и оступчиво, не очень он тянул поначалу, Шухов его подгонял легонько:
   -- Кавторанг, побыстрей! Кавторанг, шлакоблоков!
   Только с каждыми носилками кавторанг становился  расторопнее,  а  Фетюков
все ленивее: идет, сучье вымя, носилки наклонит и раствор выхлюпывает,  чтоб
легче нести.
   Костыльнул его Шухов в спину разок:
   -- У, гадская кровь! А директором был -- небось с рабочих требовал ?
   -- Бригадир! -- кричит кавторанг. -- Поставь меня с человеком! Не буду  я
с этим м...ком носить!
   Переставил бригадир: Фетюкова шлакоблоки снизу на подмости кидать, да так
поставил, чтоб отдельно считать, сколько он шлакоблоков  вскинет,  а  Алешку
баптиста -- с кавторангом. Алешка -- тихий, над ним не командует только  кто
не хочет.
   -- Аврал, салага! -- ему кавторанг внушает. -- Видишь, кладка пошла!
   Улыбается Алешка уступчиво:
   -- Если нужно быстрей -- давайте быстрей. Как вы скажете.
   И потопали вниз.
   Смирный -- в бригаде клад.
   Кому-то  вниз  бригадир  кричит.  Оказывается,   еще   одна   машина   со
шлакоблоками подошла. То полгода ни одной не было, то как прорвало их.  Пока
и работать, что шлакоблоки возят. Первый день. А  потом  простой  будет,  не
разгонишься.
   И еще вниз ругается  бригадир.  Что-то  о  подъемнике.  И  узнать  Шухову
хочется, и  некогда:  стену  выравнивает.  Подошли  подносчики,  рассказали:
пришел  монтер  на  подъемнике  мотор  исправлять  и   с   ним   прораб   по
электроработам, вольный.
   Монтер копается, прораб смотрит.
   Это -- как положено: один работает, один смотрит.
   Сейчас бы исправили подъемник -- можно б  и  шлакоблоки  им  подымать,  и
раствор.
   Уж повел Шухов третий ряд (и Кильдигс тоже третий начал),  как  по  трапу
прется еще один дозорщик, еще один начальник -- строительный  десятник  Дэр.
Москвич. Говорят, в министерстве работал.
   Шухов от Кильдигса близко стоял, показал ему на Дэра.
   -- А-а! -- отмахивается Кильдигс. -- Я с начальством вообще дела не имею.
Только если он с трапа свалится, тогда меня позовешь.
   Сейчас станет сзади каменщиков и будет смотреть.  Вот  этих  наблюдателей
пуще всего Шухов не терпит. В инженеры лезет, свинячья  морда!  А  один  раз
показывал, как кирпичи класть, так Шухов обхохотался. По-нашему, вот построй
один дом своими руками, тогда инженер будешь.
   В Темген„ве каменных домов  не  знали,  избы  из  дерева.  И  школа  тоже
рубленая,  из  заказника  лес  привозили  в  шесть  саженей.  А   в   лагере
понадобилось на каменщика -- и Шухов, пожалуйста,  каменщик.  Кто  два  дела
руками знает, тот еще и десять подхватит.
   Нет, не свалился Дэр, только  споткнулся  раз.  Взбежал  наверх  чуть  не
бегом.
   -- Тю-урин! -- кричит, и глаза навыкате. -- Тю-рин!
   А вслед ему по трапу Павло взбегает с лопатой, как был.
   Бушлат  у  Дэра  лагерный,  но  новенький,  чистенький.  Шапка  отличная,
кожаная. А номер и на ней, как у всех: Б-731.
   -- Ну? -- Тюрин к нему  с  мастерком  вышел.  Шапка  бригадирова  съехала
накось, на один глаз.
   Что-то небывалое. И пропустить никак нельзя, и раствор стынет в  корытце.
Кладет Шухов, кладет и слушает.
   -- Да ты что?! -- Дэр кричит, слюной брызгает. -- Это не карцером пахнет!
Это уголовное дело, Тюрин! Третий срок получишь!
   Только тут прострельнуло Шухова, в чем дело. На Кильдигса глянул -- и тот
уж понял. Толь! Толь увидал на окнах.
   За себя Шухов ничуть не  боится,  бригадир  его  не  продаст.  Боится  за
бригадира. Для нас бригадир -- отец, а для  них  --  пешка.  За  такие  дела
второй срок на севере бригадиру вполне паяли.
   Ух, как лицо бригадирово перекосило! Ка-ак швырнет мастерок под ноги! И к
Дэру -- шаг! Дэр оглянулся -- Павло лопату наотмашь подымает.
   Лопату-то! Лопату-то он не зря прихватил...
   И Сенька, даром что глухой, -- понял: тоже руки в боки и  подошел.  А  он
здоровый, леший.
   Дэр заморгал, забеспокоился, смотрит, где пятый угол.
   Бригадир наклонился к Дэру и тихо так совсем, а явственно здесь наверху:
   -- Прошло ваше время, заразы, срока' давать!  Ес-сли  ты  слово  скажешь,
кровосос, -- день последний живешь, запомни!
   Трясет бригадира всего. Трясет, не уймется никак.
   И Павло остролицый прямо глазом Дэра режет, прямо режет.
   -- Ну что вы, что вы, ребята! -- Дэр бледный стал -- и от трапа подальше.
   Ничего  бригадир  больше  не  сказал,  поправил  шапку,  мастерок  поднял
изогнутый и пошел к своей стене.
   И Павло с лопатой медленно пошел вниз.
   Ме-едленно...
   Да-а. Вот она, кровь-то резаных  этих...  Троих  зарезали,  а  лагеря  не
узнать.
   И оставаться Дэру страшно, и спускаться страшно. Спрятался за  Кильдигса,
стоит.
   А Кильдигс кладет -- в аптеке так лекарства вешают: личностью доктор и не
торопится ничуть. К Дэру он все спиной, будто его и не видал.
   Подкрадывается Дэр к бригадиру. Где и спесь его вся.
   -- Что ж я прорабу скажу, Тюрин?
   Бригадир кладет, головы не поворачивая:
   -- А скажете -- [было так]. Пришли -- так было.
   Постоял еще Дэр. Видит, убивать его сейчас не будут.  Прошелся  тихонько,
руки в карманы заложил.
   -- Э, Ща -- восемьсот пятьдесят четыре, -- пробурчал. -- Раствора  почему
тонкий слой кладешь?
   На ком-то надо отыграться.  У  Шухова  ни  к  перекосам,  ни  к  швам  не
подкопаешься -- так вот раствор тонок.
   -- Дозвольте заметить, -- прошепелявил он, а с насмешечкой: -- что,  если
слой толстый сейчас ложить, весной эта ТЭЦ потечет вся.
   -- Ты -- каменщик и слушай, что тебе десятник говорит, -- нахмурился  Дэр
и щеки поднадул, привычка у него такая.
   Ну, кой-где, может, и тонко, можно бы и потолще, да ведь это если  класть
не зимой, а по-человечески. Надо ж и людей  пожалеть.  Выработка  нужна.  Да
чего объяснять, если человек не понимает!
   И пошел Дэр по трапу тихо.
   -- Вы мне подъемник наладьте! -- бригадир ему со стены вослед. -- Что  мы
-- ишаки? На второй этаж шлакоблоки вручную!
   -- Тебе подъем оплачивают, -- Дэр ему с трапа, но смирно.
   -- "На тачках"? А ну, возьмите тачку, прокатите по трапу.  "На  носилках"
оплачивайте!
   -- Да что мне, жалко? Не проведет бухгалтерия "на носилках".
   -- Бухгалтерия! У меня вся  бригада  работает,  чтоб  четырех  каменщиков
обслужить. Сколько я заработаю?
   Кричит бригадир, а сам кладет без отрыву.
   -- Раство-ор! -- кричит вниз.
   -- Раство-ор! -- перенимает Шухов. Вс„ подровняли на третьем ряду,  а  на
четвертом и развернуться. Надо б шнур на рядок вверх перетянуть, да живет  и
так, рядок без шнура прогоним.
   Пошел себе Дэр по полю,  съежился.  В  контору,  греться.  Неприютно  ему
небось. А и думать надо, прежде чем на  такого  волка  идти,  как  Тюрин.  С
такими бригадирами он бы ладил, ему б и хлопот ни о чем: горбить не требуют,
пайка высокая, живет в кабине отдельной -- чего еще? Так ум выставляет.
   Пришли снизу, говорят -- и прораб по электромонтажным ушел, и монтер ушел
-- нельзя подъемника наладить.
   Значит, ишачь!
   Сколько Шухов производств повидал, техника эта  или  сама  ломается,  или
зэки ее ломают. Бревнотаску ломали: в цепь дрын вставят  и  поднажмут.  Чтоб
отдохнуть. Балан-то велят к балану класть, не разогнешься.
   -- Шлакоблоков! Шлакоблоков! -- кричит бригадир, разошелся. И в мать  их,
и в мать, подбросчиков и подносчиков.
   -- Павло спрашивает, с раствором как? -- снизу шумят.
   -- Разводить как!
   -- Так разведенного пол-ящика!
   -- Значит, еще ящик!
   Ну, заваруха! Пятый ряд погнали. То, скрючимшись, первый гнали, а  сейчас
уж под грудь, гляди! Да еще б их не гнать, как ни окон,  ни  дверей,  глухих
две стены на смычку и шлакоблоков вдоволь. И  надо  б  шнур  перетянуть,  да
поздно.
   -- Восемьдесят вторая инструменты сдавать понесла, -- Гопчик докладает.
   Бригадир на него только глазами сверкнул.
   -- Свое дело знай, сморчок! Таскай кирпичи!
   Оглянулся Шухов. Да, солнышко на заходе. С краснинкой заходит и  в  туман
вроде бы седенький. А разогнались -- лучше не надо. Теперь уж  пятый  начали
-- пятый и кончить. Подровнять.
   Подносчики -- как лошади запышенные. Кавторанг  даже  посерел.  Ему  ведь
лет, кавторангу, сорок не сорок, а около.
   Холод градусы набирает. Руки в работе, а пальцы все ж  поламывает  сквозь
рукавички худые. И в левый валенок  мороза  натягивает.  Топ-топ  им  Шухов,
топ-топ.
   К стене теперь нагибаться не надо стало, а вот за шлакоблоками -- поломай
спину за каждым, да еще за каждой ложкой раствора.
   -- Ребята! Ребята! -- Шухов теребит. -- Вы бы мне шлакоблоки  на  стенку!
на стенку подымали!
   Уж кавторанг и рад бы, да нет сил. Непривычный он. А Алешка:
   -- Хорошо, Иван Денисыч. Куда класть -- покажите.
   Безотказный этот Алешка, о чем его ни попроси. Каб  все  на  свете  такие
были, и Шухов бы был такой. Если человек просит -- отчего не  пособить?  Это
верно у них.
   По всей зоне и до ТЭЦ ясно донеслось: об рельс звонят. Съ„м! Прихватил  с
раствором. Эх, расстарались!...
   -- Давай раствор! Давай раствор! -- кричит бригадир.
   А там ящик новый только заделан! Теперь -- класть, выхода нет: если ящика
не выбрать, завтра весь тот ящик к свиньям разбивай, раствор окаменеет,  его
киркой не выколупнешь.
   -- Ну, не удай, братцы! -- Шухов кличет.
   Кильдигс злой стал. Не любит авралов. У них в Латвии,  говорит,  работали
все потихоньку, и богатые все были. А жмет и он, куда денешься!
   Снизу Павло прибежал, в носилки впрягшись, и  мастерок  в  руке.  И  тоже
класть. В пять мастерков.
   Теперь только стыки успевай заделывать! Заране глазом умерит Шухов, какой
ему кирпич на стык, и Алешке молоток подталкивает:
   -- На, теши мне, теши!
   Быстро -- хорошо не бывает. Сейчас, как все за быстротой погнались, Шухов
уж не гонит, а стену доглядает. Сеньку налево перетолкнул, сам -- направо, к
главному углу. Сейчас,  если  стену  напустить  или  угол  завалить  --  это
про'пасть, завтра на полдня работы.
   -- Стой! -- Павло от кирпича отбил, сам его поправляет. А оттуда, с угла,
глядь -- у  Сеньки  вроде  прогибик  получается.  К  Сеньке  кинулся,  двумя
кирпичами направил.
   Кавторанг припер носилки, как мерин добрый.
   -- Еще, -- кричит, -- носилок двое!
   С ног уж валится кавторанг, а тянет.  Такой  мерин  и  у  Шухова  был  до
колхоза, Шухов-то его приберегал, а в чужих  руках  подрезался  он  живо.  И
шкуру с его сняли.
   Солнце и закрайком верхним за землю ушло. Теперь уж и без Гопчика видать:
не только все бригады инструмент отнесли, а валом  повалил  народ  к  вахте.
(Сразу после звонка никто не выходит, дурных нет мерзнуть там. Сидят  все  в
обогревалках. Но настает такой момент, что сговариваются  бригадиры,  и  все
бригады вместе сыпят. Если не  договориться,  так  это  ж  такой  злоупорный
народ,  арестанты,  --  друг  друга  пересиживая,  будут   до   полуночи   в
обогревалках сидеть.)
   Опамятовался   и   бригадир,   сам   видит,   что    перепозднился.    Уж
инструментальщик, наверно, его в десять матов обкладывает.
   -- Эх, -- кричит, -- дерьма не жалко! Подносчики!  Катите  вниз,  большой
ящик выскребайте, и что наберете -- отнесите в яму вон ту  и  сверху  снегом
присыпьте, чтоб не видно! А ты, Павло, бери двоих, инструмент собирай,  тащи
сдавать. Я тебе  с  Гопчиком  три  мастерка  дошлю,  вот  эту  пару  носилок
последнюю выложим.
   Накинулись.  Молоток  у  Шухова  забрали,  шнур   отвязали.   Подносчики,
подбросчики -- все убегли вниз в растворную, делать им  больше  тут  нечего.
Остались сверху каменщиков трое --  Кильдигс,  Клевшин  да  Шухов.  Бригадир
ходит, обсматривает, сколько выложили. Доволен.
   -- Хорошо положили, а? За полдня. Без подъемника, без фу„мника.
   Шухов видит -- у Кильдигса в корытце мало  осталось.  Тужит  Шухов  --  в
инструменталке бригадира бы не ругали за мастерки.
   -- Слышь, ребята, -- Шухов доник, -- мастерки-то несите Гопчику,  мой  --
несчитанный, сдавать не надо, я им доложу.
   Смеется бригадир:
   -- Ну как тебя на свободу отпускать? Без тебя ж тюрьма плакать будет!
   Смеется и Шухов. Кладет.
   Унес Кильдигс мастерки. Сенька Шухову  шлакоблоки  подса'вывает,  раствор
Кильдигсов сюда в корытце перевалили.
   Побежал Гопчик через все поле к инструменталке, Павла догонять.  И  104-я
сама пошла через поле, без бригадира. Бригадир -- сила, но  конвой  --  сила
посильней. Перепишут опоздавших -- и в кондей.
   Грозно сгустело у вахты. Все собрались. Кажись, что  и  конвой  вышел  --
пересчитывают.
   (Считают два раза при выходе: один раз при закрытых воротах, чтоб  знать,
что можно ворота открыть; второй раз -- сквозь открытые ворота пропуская.  А
если померещится еще не так -- и за воротами считают.)
   -- Драть его в лоб с раствором! -- машет бригадир. -- Выкидывай его через
стенку!
   -- Иди, бригадир!  Иди,  ты  там  нужней!  --  (Зовет  Шухов  его  Андрей
Прокофьевичем, но сейчас работой своей он с бригадиром сравнялся. Не то чтоб
думал так: "Вот я сравнялся",  а  просто  чует,  что  так.)  И  шутит  вслед
бригадиру, широким шагом сходящему по трапу: -- Что, гадство,  день  рабочий
такой короткий? Только до работы припадешь -- уж и съ„м!
   Остались вдвоем с глухим. С этим много не поговоришь, да с ним и говорить
незачем: он всех умней, без слов понимает.
   Шлеп раствор! Шлеп шлакоблок! Притиснули. Проверили. Раствор.  Шлакоблок.
Раствор. Шлакоблок...
   Кажется, и бригадир велел -- раствору не  жалеть,  за  стенку  его  --  и
побегли. Но так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его  отучить  не  могут:
всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули.
   Раствор! Шлакоблок! Раствор! Шлакоблок!
   -- Кончили, мать твою за ногу! -- Сенька кричит. -- Айда!
   Носилки схватил -- и по трапу.
   А Шухов, хоть там его сейчас конвой  псами  трави,  отбежал  по  площадке
назад, глянул. Ничего. Теперь подбежал -- и через стенку, слева, справа. Эх,
глаз -- ватерпас! Ровно! Еще рука не старится.
   Побежал по трапу.
   Сенька -- из растворной и по пригорку бегом.
   -- Ну! Ну! -- оборачивается.
   -- Беги, я сейчас! -- Шухов машет.
   А сам -- в растворную. Мастерка так просто бросить нельзя. Может,  завтра
Шухов не выйдет, может, бригаду на  Соцгородок  затурнут,  может,  сюда  еще
полгода не попадешь -- а мастерок пропадай? [Зана'чить] так заначить!
   В растворной все печи погашены. Темно. Страшно. Не то страшно, что темно,
а что ушли все, недосчитаются его одного на вахте, и бить будет конвой.
   А все ж зырь-зырь, довидел камень здоровый в углу, отвалил его, под  него
мастерок подсунул и накрыл. Порядок!
   Теперь скорей Сеньку догонять. А он отбежал шагов на сто, дальше не идет.
Никогда Клевшин в беде не бросит. Отвечать -- так вместе.
   Побежали вровень -- маленький и большой. Сенька на  полторы  головы  выше
Шухова, да и голова-то сама у него экая здоровая уродилась.
   Есть же бездельники -- на стадионе доброй волей наперегонки  бегают.  Вот
так бы их погонять, чертей, после целого дня рабочего,  со  спиной,  еще  не
разогнутой, в рукавицах мокрых, в валенках стоптанных -- да по холоду.
   Запалились, как собаки бешеные, только слышно: хы-хы! хы-хы!
   Ну, да бригадир на вахте, объяснит же.
   Вот прямо на толпу бегут, страшно.
   Сотни глоток сразу как заулюлюкали: и в мать их, и в отца, и в рот,  и  в
нос, и в ребро. Как пятьсот человек на тебя разъярятся -- еще б не страшно!
   Но главное -- конвой как?
   Нет, конвой ничего. И бригадир тут же в последнем ряду. Объяснил, значит,
на себя вину взял.
   А ребята орут, а ребята  матюгаются!  Так  орут  --  даже  Сенька  многое
услышал, дух перевел да как завернет со своей высоты! Всю  жизнь  молчит  --
ну, и как гахнет! Кулаки поднял, сейчас драться кинется. Замолчали.  Смеются
кой-кто.
   -- Эй, сто четвертая! Так он у вас не глухой? -- кричат. -- Мы проверяли.
   Смеются все. И конвой тоже.
   -- Разобраться по пять!
   А ворот не открывают. Сами себе не верят. Подали толпу от ворот назад. (К
воротам все прилипли, как глупые, будто от того быстрей будет.)
   -- Р-разобраться по пять! Первая! Вторая! Третья!...
   И как пятерку назовут, та вперед проходит метров на несколько.
   Отпыхался Шухов  пока,  оглянулся  --  а  месяц-то,  батюшка,  нахмурился
багрово, уж на небо весь вылез. И ущербляться, кесь, чуть  начал.  Вчера  об
эту пору выше много он стоял.
   Шухову  весело,  что  все  сошло  гладко,  кавторанга  под  бок  бьет   и
закидывает:
   -- Слышь, кавторанг, а как по науке вашей  --  старый  месяц  куда  потом
девается?
   -- Как куда? Невежество! Просто не виден!
   Шухов головой крутит, смеется: