Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
ы новые
месторождения нефти. Еще более интересные дела творятся в Иркутской
области, где создается новый промышленный бассейн. А если говорить о
большой химии, сказал он, то нельзя не упомянуть о Навоинском химическом
комбинате, где досрочно введены в строй корпуса аммиака, синтеза и
конверсии.
Я сказал, что все это для меня одинаково необыкновенно интересно. Но
именно поэтому мне трудно сделать выбор. Я намекнул, что мне хотелось бы
познакомиться с какими-нибудь конфликтами, страстями, производственными
драмами, в которых скрывались бы судьбы людей и разные точки зрения на
жизнь.
- Это вы найдете где угодно, - быстро проговорил заведующий отделом. На
его лице застыло странное двойное выражение: скорби и надменности
одновременно. И, разговаривая со мной, он все время катал пальцами по
столу заграничный шариковый карандаш.
Я поблагодарил его и вышел, сказав, что подумаю. Молодой человек, молча
присутствовавший при нашем разговоре, вышел вместе со мной в коридор. Мы
стали спускаться по лестнице.
- Вам нужны впечатления? - спросил молодой человек неожиданно.
- Ну конечно! - сказал я. - В том-то и дело, что мне нужны впечатления,
черт бы их побрал! Я остался совершенно без впечатлений. Это как-то глупо
звучит, но это так.
Мне было немного стыдно: я как будто признавался в том, что оказался
без денег, и просил в долг. Но молодой человек искренне хотел помочь, я
это чувствовал.
- Если вам нужны впечатления, - сказал он, - тогда вовсе не обязательно
ехать куда-то далеко, в Тюмень или в Иркутск. Поезжайте поблизости, в
Курск, в Липецк, там не менее интересно, чем в Сибири, ей-богу.
- Вы так думаете? - спросил я, втайне обрадовавшись. Он высказал мои
собственные мысли. - Конечно, вы правы: дело не в километрах...
Когда я вышел на улицу, солнечный полдень был в разгаре. Перед входом в
кинотеатр стояла толпа. Я прошел через толпу, повернул налево, миновал
памятник, возле которого всегда стояло несколько провинциалов в длинных
пальто с фотоаппаратами в руках, и пошел вниз по широкой улице. Навстречу
мне двигался густой и медленный, весенний поток людей. Я всматривался в
лица, бесконечно возникавшие передо мной и исчезавшие сзади, за спиной,
исчезавшие бесследно, для того чтобы никогда больше не появиться в моей
жизни, и думал: зачем ехать в Курск или в Липецк, когда я как следует не
знаю Подмосковья. Я никогда не был в Наро-Фоминске. Не знаю, что такое
Мытищи. Да и в самой Москве есть улицы и районы совершенно мне неведомые.
Через полчаса я вышел из троллейбуса возле своего дома. На углу Второй
Песчаной, где находится диетический "Гастроном", я остановился и поглядел
кругом: я увидел сквер с нагими деревьями, сырые ветви которых искрились
на солнце. На скамейках, расставленных кольцом вокруг фонтана, сидели,
подставив солнцу лица, десятка четыре пенсионеров, стариков и старух. Они
сидели тесно, по пятеро на скамейке. Я не знал никого из них. Солнце
ласкало их старую, в мешках и складках кожу. Некоторые из стариков
улыбались, лица других казались окаменевшими и тупыми, некоторые дремали.
Постояв немного, я направился к своему подъезду, сел в лифт и поехал на
шестой этаж. Там, на шестом этаже, из квартиры напротив вышел Дашенькин,
мой сосед. Он молча протянул мне свою руку, всегда немного дрожащую, и
побежал вниз по лестнице. Он всегда торопился, ходил сутуля плечи, и в
глазах его тлела какая-то безумная озабоченность. Он работал жестянщиком в
трамвайном депо. Его соседка по коммунальной квартире считала его
сумасшедшим и написала заявление в психдиспансер с требованием, чтобы его
забрали. Несколько дней назад она пришла ко мне и попросила тоже написать
заявление или хотя бы подтвердить, что Дашенькин изводит свою жену и
дочку, ученицу третьего класса, нескончаемыми скандалами. Шум скандалов и
даже драк доносился в мою квартиру часто, иногда соседка, ее муж и
Дашенькин с криками выскакивали на лестничную площадку, что я и
подтвердил. Потом спохватился: зачем я это сделал? Ведь человека могут
действительно забрать в больницу. В тот же вечер я пошел к соседке и
попросил вернуть заявление, мной подписанное, но она сказала, что уже
отослала его. Она успокоила меня: Дашенькина не заберут, только попугают.
По-видимому, заявление еще не начало действовать, ибо Дашенькин пожал мне
руку с чувством, как доброму другу. Я слышал, как он, стуча тяжелыми
башмаками, бежал по ступеням вниз и где-то на четвертом или на третьем
этаже громко откашлялся и харкнул на лестницу. У него никогда не хватало
терпения добежать до улицы.
Я открыл дверь своим ключом и вошел в квартиру. На кухне жарили навагу.
Внизу, на пятом этаже, где жила какая-то громадная семья, человек десять,
кто-то играл на рояле. В зеркале мелькнуло на мгновенье серое, чужое лицо:
я подумал о том, как я мало себя знаю.
Юрий Трифонов.
Голубиная гибель
-----------------------------------------------------------------------
В кн.: "Собрание сочинений в 4-х томах. Том четвертый".
М., "Художественная литература", 1987.
OCR & spellcheck by HarryFan, 12 June 2002
-----------------------------------------------------------------------
Однажды утром, уже одевшись, и шапке, Сергей Иванович подошел к окну,
чтобы посмотреть, какова погода и надевать ли галоши, и увидел голубя.
Голубь был похож на борца: могучая спина и крохотная головка. Он сидел на
узеньком железном отливе и, склонив головку набок, косым, шпионским
взглядом засматривал в комнату. День был сырой, всю ночь шел мокрый снег,
окна запотели, и голубь не много смог увидеть через стекло.
Он увидел грязную вату между рамами, пролежавшую там ползимы и успевшую
почернеть от копоти; две поллитровые стеклянные банки на подоконнике, одну
с клюквой, другую с кислой капустой, и на одной банке он увидел блюдце, на
котором лежал кусочек, масла в вощеной бумаге; и веревочную авоську,
прицепленную к замку форточки и висевшую между стеклами, в которой
хранилось несколько сморщенных сосисок. И еще он увидел старое, заметно
опухшее со сна лицо Сергея Ивановича, его седые брови, немигающий взгляд и
желтые от табака пальцы с широкими, плоскими и тупыми ногтями,
почесывающие подбородок. Это увидел голубь. А Сергей Иванович увидел то,
что привык видеть по утрам в течение многих лет: семиэтажную пропасть,
кирпичную, с дождевыми потеками изнанку дома, и крыши напротив, утыканные
трубами и антеннами, и внизу, на дне пропасти, - туманный, заваленный
серым снегом двор, беззвучную суетню людей, бегущих по утренним своим
делам кто куда. И голубя на карнизе. Дымчато-синего, с розоватым отливом,
цвета остывшей после горна стали. Странный нежданный гость! Никто
поблизости не держал голубей, и вдруг - пожалуйста.
Сергей Иванович, размышляя, продолжал чесать ногтями подбородок. Потом
стукнул по стеклу мундштуком трубки. Голубь подергал туда-сюда головкой,
но не двинулся с места.
- Глянь-ка, мать, кто к нам залетел, - сказал Сергей Иванович. - А
погода собачья, хуже вчерашнего.
Он зажег трубку, сунул ноги в галоши и вышел поспешно, ибо уже
запаздывал минуты на три против обычного. А Клавдия Никифоровна, проводив
мужа до входной двери, вернулась в комнату, подошла к окну и тоже увидела
голубя, прибитого непогодой. Внизу, на дворе, чернела мокредь. По стеклу
змейками сочился истаявший снег. "Ах ты господи, склизь-то какая, -
огорчилась Клавдия Никифоровна. - И верно, хуже вчерашнего". Она открыла
форточку и бросила на карниз горсть хлебных крошек, думая о своем старике:
как бы не поскользнулся дорогой.
...Жили одиноко. Сын Федя погиб на войне, дочка с мужем, механиком по
автоделу, лет девять назад завербовалась на Север да так и прикрепилась
там, писала редко. Сергей Иванович, несмотря на года - седьмой десяток на
половине, - трудился на той же фабрике, где полжизни отработал, теперь,
правда, не мастером в кроватном цехе, а кладовщиком в инструментальной
кладовке. А Клавдия Никифоровна хозяйство вела. Хотя какое в Москве
хозяйство? В "Гастроном", да в молочную, да сапожнику обувь снести.
Клавдия Никифоровна и пригрела нечаянного голубя: начала подкармливать
мимоходом, а потом и привыкла. Ядрицу для него покупала, булку крошила,
обязательно белую: от черной голубь клюв воротил. Сергей Иванович шутил:
что, мать, забаву нашла? Скоро, спрашивал, на крышу полезешь - свистеть в
два пальца и тряпкой махать?
Шутил-шутил, а приходя с работы, стал, между прочим, интересоваться:
- Ну, как наш иждивенец? Прилетал нынче?
Голубь прилетал ежедневно и вскоре совсем освоился на седьмом этаже и
даже голубку привел, белую, как молочный кипень, с черными глазками в
аккуратных янтарных оболочках. Когда потеплело и можно было открыть окно,
Сергей Иванович смастерил - так, скуки ради, чтоб руки занять, -
деревянный ящик с круглым очком и выставил на карниз:
- Вот вам, уважаемые, квартира от Моссовета. И безо всякой очереди.
В квартире этой скоро запищал птенец, беленький, в мамашу, очень
прожорливый и ленивый. Через месяц он стал размером со взрослого голубя,
но все еще не умел ворковать и летал, как курица.
Особенно полюбились голуби соседской Маришке, девочке лет девяти,
которая по болезни неделями не ходила в школу и слонялась, скучая, по
большой, безлюдной в дневные часы квартире, не зная, чем заняться. Клавдия
Никифоровна жалела эту Маришку - бледненькую, на тонких мушиных ножках, -
всегда зазывала ее к себе, и та сидела у окна, грызла морковку и смотрела
на голубей. А родители Маришкины были люди занятые, пропадали на работе до
вечера: Борис Евгеньевич работал библиотекарем в самой главной библиотеке,
а Агния Николаевна учила в школе, в старших классах. И была еще у них
бабушка, Софья Леопольдовна, старушка лет под восемьдесят, совсем почти
глухая, но еще крепкая, на ногах - на всех готовила и в магазины ходила.
Весна между тем забирала круче.
Расталкивая облака, гуляло над городом влажное синее небо. В овощном
магазине, где всю зиму торговали консервами и черной картошкой, появился
парниковый лук. По утрам мимо окна проносились стремительные, пугавшие
Клавдию Никифоровну серые тени, внизу ухало, наверху гремело железо:
рабочие сбрасывали снег с крыши.
Несколько теплых апрельских дней дотла сожгли хоронившийся кое-где
снег, залили Москву мутной быстрой водой, но солнце высушило эту сырость
очень скоро, и к маю тротуары были сухи. В мае на балконе седьмого этажа
появился мальчик в бордовом свитере и в зеленых брюках от лыжного костюма.
Мальчик готовил на балконе уроки. Он сидел на стуле, положив одну толстую
ногу на другую, и, жмурясь от солнца, что-то зубрил и царапал карандашом в
тетрадке. Но чаще он держал карандаш во рту, делая вид, что курит трубку,
или же строгал карандаш ножичком, а заодно подравнивал ножичком стул.
Время от времени из двери высовывалась рука и протягивала мальчику
бутерброд или яблоко. Съев яблоко, мальчик метал огрызок в балкон
четвертого этажа, целясь в алюминиевое ведро, стоявшее там, и, если
выстрел бывал удачным, ведро отзывалось гулким колокольным звуком. Иногда
он просто кидал огрызок вниз, наобум, и, подождав немного, выглядывал
через перила: в кого попал?
А скоро мальчик обнаружил голубей, стал приходить на балкон с рогаткой
и стрелять в голубей абрикосовыми косточками и кусочками цемента, которые
он отколупывал от балкона. Сергей Иванович как-то заметил это, пристыдил
из окна:
- Эй, дяденька большой, ты что ж хулиганишь?
Мальчик засмеялся, покраснел и убежал в комнату.
Однако через день или два мальчик вновь появился на балконе и вновь
готовил уроки и стрелял из рогатки. Потом неделю шли дожди и голуби
получили передышку. А в середине мая, когда снова наладилась солнечная
погода, однажды утром пришла неожиданная посетительница: высокая молодая
дама в шуршащем плаще и с длинным цветастым зонтиком.
- Здравствуйте, я Моргунова из шестого подъезда, - сказала дама, с
треском складывая зонтик и входя в коридор. - Я пришла относительно
голубей.
- Заходите в комнату, милости просим, - сказала Клавдия Никифоровна.
- Нет, спасибо, я на минутку. Я только насчет голубей. Голуби ваши, да?
Дело в том, что ваши голуби, эти милые существа, играют совершенно роковую
роль в нашей семье. Нет, поймите меня правильно! Я против голубей в
принципе ничего не имею... - Моргунова говорила таким громким,
жизнерадостным голосом, что из своей комнаты вышла соседка Мария
Алексеевна, и даже старушка Софья Леопольдовна, - глухая-глухая, а тоже
услышала, - приползла из кухни.
Сергей Иванович не сразу сообразил, чего хочет дама с зонтиком. Упорным
взглядом исподлобья он рассматривал ее полное румяное лицо с маленьким
ротиком, красиво обрисованным розовой помадой, ее шуршащий переливчатый
плащ, сопел трубкой и думал: до чего же народ стал балованный, это на
удивленье! И то им не так, и другое, и черта лысого не хватает, а как в
войну переживали - об этом уж никто не помнит. Вникнув, догадался: дама
просит, чтоб голубей убрали. А спроси ее - зачем? Почему такое это нужно,
чтоб убрать? Кому птицы мешают? Она и не ответит, потому что одна блажь в
голове, баловство.
Все это Сергей Иванович подумал про себя, а в разговоре не проронил ни
слова. Клавдия Никифоровна очень вежливо и разумно отвечала даме. Она
сказала, что ученику необязательно готовить уроки на балконе и что от
голубей никому не может быть беспокойства, если не обращать на них
внимания и не шмалять в них из рогатки. Конечно, сказала она, с учениками
хлопот довольно, кто говорит. Сама, слава богу, двоих вырастила, и внучка
уже в третий ходит, в Мурманске живет. Конечно, кто говорит: учиться нынче
не сахар. Хоть в Москве, хоть где. С ребят требуют очень крепко...
Моргунова сказала, что ей, к сожалению, некогда разговаривать, она
должна идти по делам, но напоследок повторила:
- Вы уж, пожалуйста, ваших птиц уберите. Это наша категорическая
просьба. А то муж хотел обратиться к общественности.
И, улыбнувшись приветливо, она ушла.
Сергей Иванович и Клавдия Никифоровна были несколько озадачены
последними словами Моргуновой, но, поразмыслив, сочли все происшествие
пустяком, не стоящим внимания. А Мария Алексеевна, женщина деловитая
(одиннадцать лет кассиршей на одном месте, в "Гастрономе"), сказала, что
она хоть эту Моргунову не знает, но слышала, что у нее в прошлом году
работала в домработницах такая Даша, хроменькая, которая сейчас работает у
одного профессора в доме, где овощной магазин, и вот она, Мария
Алексеевна, однажды познакомилась с этой Дашей в химчистке, и та
порассказала ей всякого-разного про этих Моргуновых: сама, говорит,
колотит мужа почем зря, и он ей тоже не дает спуску. Каждую субботу у них
гости, выпивка, музыку на полную силу запускают, так, что соседи стучат в
стенку и жалуются. Так что, если она что скажет, можно и про нее сказать.
Можно эту Дашу в крайнем случае разыскать, она в доме, где овощной, ее там
каждый знает, она хроменькая, приметная.
Старушка Софья Леопольдовна тоже была возмущена и кипятилась:
- Какая наглость, вы подумайте! Я бы на вашем месте, Клавдия
Никифоровна, ей ответила хорошенько! На мой характер, я бы ей задала
перцу, нахалке этакой!
Сергей Иванович махнул рукой и ушел в комнату. В окно увидел, как по
двору идет Василий Потапович, направляясь к деревянному столу, врытому
подле забора, а за столом, в окружении мальчишек, уже сидят старик Колесов
и молодой парень Мишаня Жабин, игрок хитрый и прижимистый: собираются
воскресного козла забивать. Сергей Иванович играл обычно вечером, когда
сходились люди солидные, испытанные годами и злопамятные друг против друга
противники. Но сейчас, коли Василий Потапович нацелился играть, да и
старик Колесов тут, грех не выйти.
- Пойду, постучу до обеда, - сказал Сергей Иванович, выходя в коридор,
где Клавдия Никифоровна продолжала пустой разговор с женщинами. - Позовешь
тогда...
Прошло несколько дней, и Клавдия Никифоровна опять заметила, как
мальчишка в голубей стреляет. Только начала она ему выговаривать, как на
балконе появилась Моргунова в длинном, из блестящего китайского шелка
халате и, не говоря ни слова - раз! раз! раз! - отхлопала парня по рукам.
Тот в слезы, а Моргунова повернулась к Клавдии Никифоровне и пригрозила на
весь двор: если, мол, до завтра голубей не уберете, будете иметь дело с
домкомом.
Сергей Иванович, конечно, и не подумал голубей убирать. Да и куда их? В
шкаф? Суп из них варить? Тут, правда, про голубей на короткое время
забыли: за Борисом Евгеньевичем пришли ночью и увели. С понятыми. Шум был,
топот, разговоры, жильцы, конечно, проснулись, вышли в коридор. Агния
Николаевна стояла нечесаная, белая и смотрела дико, как пьяная, а старушка
Софья Леопольдовна кричала в голос. И только Маришка была спокойная,
зевала спросонья, Борис Евгеньевич держал ее на руках до двери. Жильцы с
ним прощались. Клавдия Никифоровна сказала:
- Да что ж это, Борис Евгеньевич?
А он посмотрел, улыбнулся:
- Разве не знаете, Клавдия Никифоровна, я же вчера человека убил!
Потом долго, часа два, Сергей Иванович и Клавдия Никифоровна не могли
заснуть, грели чайник на плитке, обсуждали шепотом: мог ли Борис
Евгеньевич человека убить? Вообще-то он был шутник, скорей всего пошутил.
Скорей всего в библиотеке что-нибудь допустил, может, ценные книги портил
или еще что.
Спустя день-другой после этого случая пришел член домкома Брыкин. Этого
Брыкина, полковника в отставке, все в доме хорошо знали: с утра до вечера
топтался он во дворе, следил за порядком, подгонял дворников или же сидел
в домоуправлении и командовал как общественник слесарями и
водопроводчиками, которые ему вовсе не подчинялись и часто даже не желали
его слушать, но он никак не мог жить без того, чтобы кем-нибудь не
командовать. Было ему лет семьдесят, но оттого, что он днями гулял на
свежем воздухе, цвет лица у него был, как у милиционера, очень красный и
здоровый. Еще этот Брыкин ходил по квартирам и воевал с неплательщиками, а
на самых злостных писал заявления в те места, где неплательщики работали.
Зайдя в квартиру, Брыкин в первую очередь спросил:
- Сысойкина дома?
- Нету, - сказала Клавдия Никифоровна.
- Передайте, что если в течение двух дней не оплатит мартовскую
жировку, будем разбирать в товарищеском суде. И напишем по месту работы.
- Хорошо, товарищ Брыкин, обязательно передадим. А мы-то уж давно!
- Вы-то - я знаю. Насчет вас тоже есть разговор. Можно к вам пройти?
Не дожидаясь ответа, Брыкин шагнул в комнату, сразу к окну, посмотрел
на голубей и сказал:
- Это надо убрать, граждане. Соседи протестуют, из шестьдесят второй
квартиры. Согласно положению не имеете права.
- Согласно какому такому положению? - спросил Сергей Иванович, который
недавно пришел с работы и сидел за столом, пил чай.
И тут же за столом сидела маленькая Маришка и тоже пила чай.
- Имеется положение, - а как вы думали? - если соседи протестуют, то не
можете держать никаких домашних животных, и птиц то же самое. Касается
одинаково домашних животных или птиц, это безразлично. Могут до штрафа
довести, так что советую убрать.
- Ну что ж. - Сергей Иванович вздохнул. - До ш