жать такси, а в коридорах засуетились курортники, я почувствовал только грусть и облегчение.

10

     Перешеек Кра - узкая гористая полоска земли, отделяющая Сиамский залив от Андаманского моря, - в северной части рассечен границей между Таиландом и Бирмой. На широте Ранонга - на самом юге Бирмы - он сужается до двадцати двух километров; затем постепенно расширяется, образуя полуостров Малакка.
     Из сотен островов Андаманского моря только несколько обитаемы, причем ни один из тех, что входят в состав Бирмы, не используется в туристических целях. Напротив, принадлежащие Таиланду острова бухты Пхангнга приносят стране 43 процента ежегодного дохода от туризма. Самый большой из них - Пхукет; курорты начали развиваться здесь с середины 80-х годов с использованием преимущественно китайского и французского капитала (компания "Аврора" с самого начала считала Юго-Восточную Азию ключевым направлением своей экспансии). В главе, посвященной Пхукету, "бродяги" достигают вершин ненависти, пошлого снобизма и агрессивного мазохизма. "Иные считают, что остров Пхукет на взлете, - заявляют авторы для начала, - мы же полагаем, что он тонет".
     "И все же нам не обойти стороной эту жемчужину Индийского океана, - продолжают они. - Еще несколько лет назад мы и сами превозносили остров: солнце, сказочные пляжи, не жизнь, а мечта. Рискуя внести сумбур в эту ладную симфонию, признаемся: мы Пхукет разлюбили! Патонг-Бич, его самый знаменитый пляж, одет бетоном. Среди клиентов все больше мужчин, растет число баров с проститутками, улыбки покупаются. Что касается бунгало для туристов, то их обновили с помощью бульдозера и поставили на их месте отели для одиноких пузатых европейцев".
     Нам предстояло провести на Патонг-Бич две ночи; в автобус я садился исполненный надежд, вполне готовый сыграть роль одинокого пузатого европейца. А завершалось наше путешествие тремя свободными днями на Кох Пхи Пхи - острове, традиционно называемом райским. "Что говорить о Кох Пхи Пхи? - сокрушались авторы путеводителя. - Это все равно что вспоминать о поруганной любви... Хочется сказать что-нибудь хорошее, но ком подступает к горлу". Иным мазохистам недостаточно того, что они сами несчастны, им надо отравить жизнь другим. Проехав километров тридцать, автобус остановился для заправки, и я вышвырнул "Рутар" в помойку на бензоколонке. Типичный западный мазохизм, сказал я себе. Еще километра через два я понял, что теперь мне действительно нечего читать; оставшуюся часть пути придется преодолевать, не имея перед собой защитного экрана в виде печатной продукции. Я огляделся, сердце мое учащенно забилось, внешний мир словно бы приблизился ко мне. Валери, сидевшая через проход, опустила спинку кресла и полулежа не то мечтала, не то спала, отвернув лицо к окну. Я попробовал последовать ее примеру. За окном проплывали пейзажи с разнообразной растительностью. Делать нечего, я попросил у Рене его путеводитель "Мишлен"; таким образом я узнал, что плантации гевеи и латекса играют ведущую роль в экономике региона: Таиланд занимает третье место в мире по производству каучука. Стало быть, растительность эта идет на изготовление презервативов и шин; человеческая находчивость заслуживает уважения. Можно людей за многое не любить, но одного у них не отнять: мы имеем дело с весьма изобретательным млекопитающим.

***

     После того ужина на реке Квай разделение группы по столам завершилось. Валери присоединилась, как она сама выражалась, к лагерю "обывателей", Жозиана сошлась с натуропатами, у них обнаружились общие интересы, в частности приверженность медитации. За завтраком я смог, таким образом, наблюдать издали настоящее состязание в безмятежности духа между Альбером и Жозианой. Экологи не сводили с них любознательных глаз - в той дыре, где они жили во Франш-Конте, им, разумеется, многие из медитативных тонкостей были недоступны. А Бабетт и Леа, хоть и столичные штучки, ничего, кроме "супер", сказать не могли: безмятежность - не то, о чем они мечтали в жизни. В целом там подобрался уравновешенный коллектив с двумя естественными лидерами противоположного пола, способными к активному сотрудничеству. У нас все складывалось не так удачно. Жозетт и Рене постоянно комментировали меню, здешняя пища им пришлась по вкусу, Жозетт намеревалась даже взять на вооружение несколько рецептов. Еще они критиковали соседний стол, подозревая сидящих за ним в претенциозности и позерстве; этим разговоры и ограничивались, и я, как правило, с нетерпением ждал десерта.
     Я возвратил Рене путеводитель "Мишлен", до Пхукета оставалось ехать четыре часа. Купив в баре бутылку "Меконга", я все четыре часа боролся с чувством стыда, не позволявшим мне достать бутылку из сумки и спокойно надраться; победил стыд. У входа в отель нас встречал транспарант: "Привет пожарникам Шазе". "Надо же... - обрадовалась Жозетт, - твоя сестра как раз живет в Шазе". Рене этого не помнил. "Ну как же..." - настаивала она. Забирая ключ от комнаты, я еще услышал, как она сказала: "Поездка по перешейку Кра - это потерянный день", и, увы, была права. Я плюхнулся на широченную кровать и налил себе полный стакан "Меконга", затем другой.
     Проснулся я с чудовищной головной болью и долго блевал над унитазом. Было пять часов утра: к девочкам идти поздно, к завтраку рано. В ящике тумбочки я обнаружил Библию на английском и книгу про учение Будды. "Because of their ignorance, - прочитал я, - people are always thinking wrong thoughts and always losing the right viewpoint and, clinging to their egos, they take wrong actions. As a result, they become attached to a delusive existence" . Я не был уверен, что понимаю все, но последняя фраза великолепно иллюстрировала мое состояние; от этого мне сделалось полегче, и я спокойно дождался завтрака. За соседним столом сидела группа американских негров гигантского роста - ни дать ни взять баскетбольная команда. Чуть дальше расположились китайцы из Гонконга; их характерная черта - неопрятность, трудно переносимая даже европейцами, а тайских официантов и вовсе повергающая в ужас, который и многолетняя привычка не смогла изгладить. В отличие от таиландцев - придирчивых до педантизма чистюль, китайцы едят жадно, хохочут с набитым ртом, разбрызгивая слюну и частицы пищи, плюют на пол, сморкаются в пальцы, словом, ведут себя как свиньи. Заметим, что свиньи эти весьма многочисленны.

***

     Погуляв всего несколько минут по улицам Патонг-Бич, я убедился, что здесь, на участке побережья протяженностью в два километра, представлены все разновидности туристов из цивилизованного мира. На отрезке в десять метров я встретил японцев, итальянцев, немцев, американцев, не говоря уже о скандинавах и богатых латиноамериканцах. Как сказала мне девушка в турагентстве, "все мы одинаковы, всех тянет к солнцу". Я повел себя как образцовый средний клиент: взял напрокат мягкий шезлонг и зонтик от солнца, выпил несколько баночек "спрайта", окунулся. Море встретило меня ласково. Часам к пяти я вернулся в гостиницу, умеренно удовлетворенный свободным днем и полный решимости достигнуть большего. I was attached to a delusive existence . Оставались еще бары с девочками; прежде чем направиться в соответствующий квартал, я прошелся вдоль ресторанов. Возле "Royal Savoey Seafood" заметил американскую парочку, с преувеличенным вниманием разглядывавшую омара. "Двое млекопитающих созерцают ракообразное", -подумал я. К ним, расплываясь в улыбке, подскочил официант - вероятно, желал похвалить свежесть морепродукта. "Трое", - машинально продолжил я. По улице текла и текла толпа: семьи, парочки и такие же, как я, одиночки; все они выглядели исключительно невинно.

***

     Немолодые немцы, когда подвыпьют, любят, собравшись вместе, неторопливо затянуть грустные-прегрустные песни. Тайских официантов это чрезвычайно забавляет, они обступают поющих и покрикивают в такт.
     Следуя за тремя пятидесятилетними мужчинами, восклицавшими то "Ach!", то "Ja!'', я неожиданно для себя оказался на улице с ночными барами. Девушки в коротеньких юбках ворковали вокруг меня, наперебой стараясь завлечь кто в "Голубые ночи", кто в "Шалунью", в "Классную комнату", в "Мэрилин", в "Венеру"... В конце концов я выбрал "Шалунью". Народ еще не собрался - человек десять сидели каждый за отдельным столиком, в основном молодые англичане и американцы, лет двадцати пяти - тридцати. На сцене с десяток девочек медленно извивались в ритме диско-ретро, одни одетые в белые бикини, другие без верха, только полосочка трусов. Им всем было лет по двадцать, у всех была смуглая золотистая кожа и восхитительное гибкое тело. Слева от меня расположился за бутылкой пива "Карлсберг" старый немец с порядочным брюшком, белой бородкой, в очках - я бы сказал, преподаватель университета на пенсии. Он, словно загипнотизированный, смотрел на двигавшиеся у него перед глазами юные тела и сидел так неподвижно, что на мгновение мне показалось, будто он умер.
     Потом сцена заволоклась дымом, музыка диско сменилась медленной полинезийской. Девицы сошли со сцены, вместо них появились десять других, в цветочных венках на груди и на талии. Девушки медленно кружились, а из-под цветов проглядывала то грудь, то основание ягодиц. Старый немец продолжал не отрываясь смотреть на сцену; он на минуту снял очки и протер стекла: в глазах у него стояли слезы. Он был на верху блаженства.
     В принципе, девочки здесь не обслуживали клиентов, вы могли пригласить их к себе за столик, выпить с ними, поболтать, а потом, заплатив заведению взнос в пятьсот бат и сговорившись о цене, увести в гостиницу. Ночь стоила, кажется, тысячи четыре или пять бат, что есть примерно месячная зарплата неквалифицированного рабочего в Таиланде; но Пхукет - это дорогой курорт. Старик немец украдкой поманил одну из девиц в белых мини-трусиках, ожидавшую, когда настанет ее очередь вернуться на сцену. Она подошла сразу и бесцеремонно уселась к нему на колени. Ее молодая крепкая грудь колыхалась на уровне его лица, немец раскраснелся от удовольствия. Я услышал, как она называет его папулей. Заплатив за текилу с лимоном, я вышел смущенный; мне казалось, будто я подглядываю за тем, как старик получает наслаждение - возможно, в последний раз; это было слишком волнующе, слишком интимно.

***

     Прямо рядом с баром я увидел ресторан под открытым небом и завернул туда отведать риса с крабами. Почти за каждым столиком сидели пары - белый мужчина и таиландка; большинство мужчин по виду калифорнийцы, по крайней мере они соответствовали расхожему представлению о калифорнийцах и носили вьетнамки. На самом деле они вполне могли быть австралийцами - их нетрудно спутать; кто б они ни были, все выглядели здоровыми, спортивными, сытыми. Они олицетворяли будущее планеты. И в эту минуту, глядя на молодых полнокровных англосаксов, уверенно шагающих по жизни, я понял, что будущее планеты в сексуальном туризме. За соседним столом о чем-то оживленно болтали две пышногрудые тайки лет тридцати; напротив расположились два бритоголовых англичанина - этакие каторжане постмодерна - и, не произнося ни слова, тяжело заглатывали пиво. Чуть дальше две пухленькие немки-лесбиянки с коротко остриженными красными волосами и в комбинезончиках услаждали себя обществом пленительной девочки с длинными черными волосами и невинным лицом, одетой в пестрый саронг. Отдельно от всех восседали два араба, не поймешь из какой страны, голова у каждого была обмотана эдаким кухонным полотенцем, по какому в теленовостях безошибочно узнается Ясир Арафат. Словом, богатый и относительно богатый люд съехался сюда, следуя непреодолимому ласковому зову азиатской вагины. Самое удивительное, что при первом же взгляде на каждую пару, казалось, можно было угадать, получится у них что-нибудь или нет. В большинстве случаев девушки скучали, сидели надутые или покорные, косились на соседние столики. Но некоторые все-таки смотрели на своего кавалера в ожидании любви, слушали его, отвечали с живостью; в этом случае можно было вообразить, что они поладят, подружатся или даже что у них возникнет продолжительная связь: как известно, смешанные браки здесь не редкость, особенно с немцами.
     Сам я не любил знакомиться с девицами в баре; разговоры тут обычно вертятся вокруг качества и стоимости предстоящих сексуальных услуг и оставляют тяжелое впечатление. Я предпочитаю массажные салоны, где начинают с секса, а после иногда возникает близость, иногда нет. Например, думаешь пригласить ее на ночь в отель, а выясняется, что она к этому вовсе и не стремится; бывает, она разведенная, и дома у нее дети; это печально и хорошо. Доедая рис, я сочинял сюжет приключенческого порнофильма под названием "Массажный салон". Сирьен, юная таиландка из северных областей, без памяти влюбилась в американского студента Боба, попавшего в салон совершенно случайно - его затащили сюда приятели после попойки. Боб не притронулся к девушке, он только смотрел на нее красивыми светло-голубыми глазами и рассказывал ей о своей родине - Северной Каролине или что-нибудь в этом роде. Они стали встречаться в свободное от ее работы время, но, увы, им пришлось расстаться: Боб уехал заканчивать Йельский университет. Сирьен ждала и верила, а пока суд да дело, удовлетворяла прихоти многочисленных клиентов. Чистая сердцем, она отменно полировала и сосала усатых пузатых французов (роль второго плана для Жерара Жюньо) и обрюзгших лысых немцев (роль второго плана для немецкого актера). Наконец возвращается Боб и хочет вытащить ее из этого ада; но китайская мафия решает иначе. Боб обращается за помощью к послу Соединенных Штатов и к президентше гуманитарной ассоциации, борющейся против торговли женщинами (роль второго плана для Джейн Фонды). Учитывая, что в дело вовлечена китайская мафия (упомянуть о триадах), поддерживаемая тайскими генералами (вот вам и политический размах, и утверждение ценностей демократии), начинаются, понятно, разборки в Бангкоке, погоня и прочее. В конце концов победа остается за Бобом. В одной из последних сцен Сирьен демонстрирует все свои сексуальные навыки и впервые делает это с искренним чувством. Скромная служащая массажного салона, она пересосала бесчисленное множество елдаков в ожидании одного-единственного, Б
обова, в котором соединились все елдаки на свете - тут надобно уточнить по ходу диалога. Две реки наплывают друг на друга: Чао-Прая и Делавэр. Титры. Для европейского проката я заготовил отдельную рекламу, примерно такую: "Вам понравился 'Музыкальный салон' - 'Массажный' понравится больше". Впрочем, до этого еще далеко, пока же мне требовалась партнерша. Я расплатился, встал из-за стола, прошел метров пятьдесят, отклоняя различные предложения, и оказался перед надписью "Кискин рай". Войдя, я в трех шагах от себя увидел Робера и Лионеля, попивающих "ирландский кофе". В глубине зала за стеклом сидели амфитеатром штук пятьдесят девиц с номерками на груди. Ко мне подскочил официант. Лионель обернулся, заметил меня и стыдливо потупился. Вслед за ним обернулся Робер и лениво махнул рукой, приглашая присоединиться. Лионель нервно покусывал губы и не знал, куда ему деваться. Официант принял у меня заказ.
     - Я человек правых взглядов, - произнес Робер, не знаю к чему. - Но учтите... - и он поднял указательный палец, словно бы от чего-то меня предостерегая.
     С самого начала путешествия я заметил, что он воображает, будто я левак, и ожидает удобного случая затеять спор; однако я не собирался попадаться на удочку. Я закурил; он сверлил меня взглядом.
     - Счастье - деликатная штука, - произнес он назидательно, - его трудно найти внутри себя и невозможно вовне.
     Помолчав несколько секунд, он добавил строгим тоном:
     - Шамфор .
     Лионель смотрел на него с восхищением, Робер, казалось, совершенно его очаровал. Изречение, на мой взгляд, спорное: если поменять местами слова "трудно" и "невозможно", мы, пожалуй, подошли бы ближе к истине; но я не собирался вступать в дискуссию и желал вернуть разговор в обычные рамки туристического общения. А кроме того, я начинал чувствовать влечение к номеру 47 - маленькой тоненькой таиландке, возможно излишне худой, но с пухлыми губами и милым личиком; на ней была красная мини-юбка и черные чулки.
     Заметив, что я отвлекся, Робер обернулся к Лионелю.
     - Я верю в истину, - сказал он тихо, - в истину и в то, что она может быть доказана.
     Слушая его вполуха, я с удивлением узнал, что он математик со степенью и в молодости писал многообещающие работы о группах Ли. Эта информация меня очень заинтересовала: существовала, значит, сфера или область человеческого знания, где он первый отчетливо разглядел истину, реальную, доказуемую.
     - Да... - согласился он чуть ли не с сожалением. - Разумеется, позднее все это было продемонстрировано в более общем виде.
     Потом он преподавал, в частности на подготовительных курсах; отдал свои зрелые годы безрадостному занятию - натаскиванию юных идиотов, из которых самые способные мечтали поступить в Высшую школу искусств и ремесел или в Политехническую.
     - Впрочем, ученый-математик из меня все равно бы не вышел. Это мало кому дано.
     В конце семидесятых он участвовал в работе комиссии министерства по реформе математического образования - чистой воды кретинизм, по его собственному признанию. Теперь ему пятьдесят три; три года назад он вышел на пенсию и пристрастился к сексуальному туризму. Был женат трижды.
     - Я расист... - сообщил он бодро. - Я стал расистом... Путешествия, - продолжал он, - непременно порождают в нас расовые предрассудки или же укрепляют их. Что можно сказать о других людях, пока их не знаешь? Разумеется, воображаешь их такими же, как ты сам; а тут понемногу начинаешь осознавать, что в действительности все обстоит несколько иначе. Западный человек работает, сколько может; зачастую работа ему скучна, противна, но он все равно делает вид, что она его интересует, - это распространенный случай. В пятьдесят лет, устав от преподавания, от математики и всего остального, я решил посмотреть мир. Я тогда в третий раз развелся и в смысле секса уже ни каких открытий не ждал. Сначала я поехал в Таиланд, потом сразу - на Мадагаскар. С тех пор я больше никогда не спал ни с одной белой женщиной, желания даже не испытывал. Поверьте мне, - добавил он, сжав Лионелю руку, - по-настоящему нежной, податливой, мускулистой и мягкой киски, вы не найдете ни у одной белой женщины: перевелись окончательно.
     Номер 47 заметила, что я на нее настойчиво смотрю; она улыбнулась мне и закинула ногу на ногу, отчего стал виден ярко-красный пояс для чулок. Робер между тем продолжал вещать.
     - Во времена, когда белые считали себя высшей расой, - говорил он, - расизм опасности не представлял. В XIX веке переселенцы, миссионеры и учителя видели в негре крупное и не очень злобное животное с забавными манерами, что-то вроде хорошо развитой обезьяны. В худшем случае к нему относились как к вьючной скотине, полезной и способной выполнять весьма сложные задачи; в лучшем - усматривали в нем душу, примитивную, неотесанную, однако способную при соответствующем воспитании подняться к Богу, а то и к высотам западного разума. Так или иначе, его держали за низшее существо, за "меньшого брата", а к низшим человек не испытывает ненависти, самое большее - добродушное презрение. Этот доброжелательный, я бы сказал, гуманистический расизм сошел на нет. С той поры как белые признали черных равными себе, стало очевидно, что за этим последует признание их превосходства. Понятие равенства в человеке не заложено, - и он снова поднял указательный палец.
     Я уже приготовился выслушать очередную цитату из Ларошфуко или не знаю кого еще - но нет. Лионель наморщил лоб.
     - Когда белые ставят себя ниже, - Робер старался, чтоб его правильно поняли, - создается почва для возникновения новой разновидности расизма, основанной на мазохизме: история показывает, что именно она приводит к насилию, расовым войнам и массовому истреблению людей. Все антисемиты, к примеру, единодушно наделяют евреев определенного рода превосходством; почитайте антисемитские писания предвоенного времени: в них поразительней