ясь от книги.
   Она села на край кровати.
   - Мне так хотелось ее, - сказала она. - Не  знаю  почему,  но  мне  так
хотелось эту бедную киску. Плохо такой бедной киске под дождем.
   Джордж уже снова читал.
   Она подошла к туалетному столу, села  перед  зеркалом  и,  взяв  ручное
зеркальце, стала себя разглядывать.  Она  внимательно  рассматривала  свой
профиль сначала с одной стороны, потом с другой. Потом стала рассматривать
затылок и шею.
   - Как ты думаешь, не отпустить ли мне волосы?  -  спросила  она,  снова
глядя на свой профиль.
   Джордж поднял глаза и увидел ее затылок с коротко остриженными,  как  у
мальчика, волосами.
   - Мне нравится так, как сейчас.
   - Мне надоело, - сказала  она.  -  Мне  так  надоело  быть  похожей  на
мальчика.
   Джордж переменил позу. С тех пор как она заговорила, он не сводил с нее
глаз.
   - Ты сегодня очень хорошенькая, - сказал он.
   Она положила зеркало на стол, подошла к окну и стала  смотреть  в  сад.
Становилось темно.
   - Хочу крепко стянуть волосы, и чтобы они были  гладкие,  и  чтобы  был
большой узел на затылке, и чтобы можно было его потрогать, - сказала  она.
- Хочу кошку, чтобы она сидела у меня на коленях и мурлыкала, когда  я  ее
глажу.
   - Мм, - сказал Джордж с кровати.
   - И хочу есть за своим столом, и чтоб были свои ножи и вилки,  и  хочу,
чтоб горели свечи. И хочу, чтоб была  весна,  и  хочу  расчесывать  волосы
перед зеркалом, и хочу кошку, и хочу новое платье...
   - Замолчи. Возьми почитай книжку, - сказал Джордж. Он уже снова читал.
   Американка смотрела в окно. Уже совсем  стемнело,  и  в  пальмах  шумел
дождь.
   - А все-таки я хочу кошку, - сказала она. - Хочу кошку сейчас же.  Если
уж нельзя длинные волосы и чтобы было весело, так хоть кошку-то можно?
   Джордж не слушал. Он читал книгу. Она смотрела в окно, на площадь,  где
зажигались огни.
   В дверь постучали.
   - Avanti [войдите (итал.)], - сказал Джордж. Он поднял глаза от книги.
   В дверях стояла служанка. Она крепко прижимала к себе большую пятнистую
кошку, которая тяжело свешивалась у нее на руках.
   - Простите, - сказала она. - Padrone посылает это синьоре.



11

   Толпа кричала не переставая и со свистом и гиканьем, бросала  на  арену
корки хлеба, фляги, подушки. В конце концов бык устал от стольких неточных
ударов, согнул колени и лег на песок, и один  из  куадрильи  [куадрилья  -
общее название для всех  подручных  матадора:  пикадоров,  бандерильеро  и
пунтильера] наклонился над ним и убил его ударом пунтильо [кинжал, которым
приканчивают быка]. Толпа бросилась через барьер и  окружила  матадора,  и
два человека схватили его и  держали,  и  кто-то  отрезал  ему  косичку  и
размахивал ею, а потом один из мальчишек схватил ее и  убежал.  Вечером  я
видел матадора в кафе. Он был маленького роста, с темным лицом, и  он  был
совершенно пьян. Он говорил: "В конце концов, со всяким  может  случиться.
Ведь я не какая-нибудь знаменитость".



НЕ В СЕЗОН

   На четыре лиры, которые Педуцци заработал, копая землю в саду отеля, он
напился. Он увидел американца проходившего  по  аллее,  и  с  таинственным
видом заговорил с ним. Американец ответил, что он  еще  не  завтракал,  но
охотно пойдет с ним, как только завтрак кончится. Минут через сорок, через
час.
   В кантине [кантина - маленький кабачок] у моста Педуцци дали в долг еще
три стакана граппы [граппа - итальянская виноградная водка]: ведь  он  так
уверенно и так многозначительно говорил  о  своем  предстоящем  заработке.
Было ветрено, и солнце показывалось из-за туч, а потом опять пряталось,  и
накрапывал дождь. Чудесный день для ловли форели.
   Американец вышел из отеля и спросил Педуцци, как быть с удочками.  Надо
ли, чтобы жена с удочками шла отдельно?
   - Да, - ответил Педуцци, - пусть синьора идет отдельно.
   Американец вернулся в отель и поговорил с женой. Он и Педуцци вышли  на
дорогу. У американца через плечо висела сумка. Педуцци увидел американку в
альпийских ботинках и синем берете. На вид она была так же молода,  как  и
муж. Она пошла за ними,  неся  в  руках  разобранные  удочки.  Педуцци  не
нравилось, что она идет так далеко позади.
   -  Синьорина,  подойдите  к  нам,  -  сказал  он,  подмигивая  молодому
человеку, - пойдемте все вместе. Синьора, подойдите сюда.  Давайте  пойдем
вместе.
   Педуцци хотелось, чтобы они все вместе прошли по улицам Кортино.
   Американка шла позади с недовольным видом.
   - Синьорина, - нежно позвал ее Педуцци, - подите сюда, к нам.
   Муж оглянулся и что-то крикнул ей. Она прибавила шагу и  поравнялась  с
ними.
   Со всеми прохожими, попадавшимися им на главной улице городка,  Педуцци
усердно раскланивался, снимая шляпу.
   - Buon'di, Arturo! [Добрый день, Артур! (итал.)]
   Банковский служащий уставился на него  из  дверей  кафе.  Кучка  людей,
стоявших  около  магазинов,  глазела  на  троих  проходивших.  Рабочие   с
постройки нового отеля в блузах, измазанных  известкой,  разглядывали  их.
Никто не заговаривал с ними и не кланялся, кроме нищего, худого старика  с
заплеванной бородой, который приподнял шляпу, когда они поравнялись с ним.
   Педуцци остановился около магазина, где в окне стояло много бутылок,  и
достал из бокового кармана своей  старой  военной  шинели  пустую  бутылку
из-под граппы.
   - Чуточку винца, немного марсалы для синьоры, самую малость винца.
   Он размахивал бутылкой. Вот выдался денек!
   - Марсала. Вы любите марсалу, синьорина? Немного марсалы.
   У американки был недовольный вид.
   - Очень нужно было тебе с ним связываться, - сказала она мужу. -  Я  не
понимаю ни одного слова. Он же пьян.
   Молодой человек делал вид, что не слышит  Педуцци,  а  в  то  же  время
думал: какого черта далась ему эта марсала? Это ведь  любимое  вино  Манси
Бирболи.
   - Geld [деньги (нем.)], -  произнес  в  конце  концов  Педуцци,  хватая
американца за рукав.
   Он улыбнулся, не смея быть настойчивым, но желая  заставить  американца
действовать.
   Молодой человек вынул бумажник из кармана и протянул  ему  десять  лир.
Педуцци поднялся по ступенькам в лавку,  где  на  вывеске  было  написано:
"Продажа местных и заграничных вин". Лавка была заперта.
   - Закрыта до двух часов, - неодобрительно сказал какой-то прохожий.
   Педуцци спустился по ступенькам.
   - Не беда, - сказал он. - Достанем в "Конкордии".
   Они все рядом пошли по дороге, направляясь к  "Конкордии".  На  крыльце
"Конкордии", где были свалены заржавленные санки-бобслей, молодой  человек
спросил у него:
   - Was wollen sie? [Что угодно? (нем.)]
   Педуцци протянул ему бумажку в десять лир, сложенную в несколько раз.
   - Ничего, - сказал он. - Так, что-нибудь.
   Он растерялся.
   - Может, марсалу. Я не знаю. Марсалы бы...
   Дверь "Конкордии" захлопнулась за американцем и его женой.
   - Три рюмочки марсалы, -  сказал  американец  продавщице,  стоявшей  за
стойкой.
   - Две, хотите вы сказать? - спросила девушка.
   - Нет, - ответил американец, - три: одну для vecchio [старик (итал.)].
   - О, - сказала она, - для vecchio? - и  засмеялась,  доставая  бутылку.
Потом налила мутную жидкость в три рюмки.
   Американка сидела у стены, на которой висели газеты. Муж поставил перед
ней рюмку.
   - Выпей немножко. Может быть, тебе будет лучше.
   Она молча смотрела на рюмку. Американец вышел из комнаты с  рюмкой  для
Педуцци, но не нашел его.
   - Не знаю, где он, - сказал он, входя обратно в комнату и держа рюмку в
руке.
   - Ему бы четверть, - сказала жена.
   - А сколько стоит четверть литра? - спросил американец продавщицу.
   - Белого? Лира.
   - Нет, марсалы. И это туда  же,  -  сказал  он,  протягивая  ей  рюмку,
которая предназначалась для Педуцци, и свою.
   Девушка стала лить вино через воронку.
   - А теперь нужно бутылку,  чтобы  захватить  вино  с  собой,  -  сказал
американец.
   Продавщица пошла искать бутылку. Все это ее очень забавляло.
   - Мне очень жаль, что у тебя испортилось настроение,  Тайни,  -  сказал
американец. - Очень жалею,  что  поднял  этот  разговор  за  завтраком.  В
сущности, мы говорили об одном и том же, но с разных точек зрения.
   - Какая разница? - сказала она. - В конце концов, мне безразлично.
   - Тебе не холодно? - спросил он. - Почему ты не надела второй свитер?
   - На мне уже и так три.
   В комнату вошла продавщица с узкой темной бутылкой  в  руках  и  вылила
туда марсалу. Американец заплатил еще пять лир. Они вышли. Продавщицу  все
это забавляло. Педуцци прохаживался взад и вперед в конце улицы, где  было
не так ветрено, держа в руках удочки.
   - Пойдем, - сказал он. - Я понесу удочки. Что за беда, если  кто-нибудь
нас увидит? Нас никто не тронет. В Кортино меня никто не  тронет.  Я  всех
знаю в municipio [городской совет (итал.)]. Я бывший солдат. Все в  городе
любят меня. Я торгую лягушками. Ну  что  же,  что  запрещено  удить  рыбу?
Наплевать! Сущая ерунда, Не волнуйтесь. Крупная форель, говорю  я  вам,  и
сколько угодно.
   Они спустились с холма к реке. Город остался позади. Солнце спряталось,
и накрапывал дождь.
   - Вот там, - сказал Педуцци, показывая на девушку, стоявшую  на  пороге
дома, мимо которого они проходили, - meine Tochter [моя дочка (нем.)].
   - Какой доктор? - сказала американка. - Разве  он  хочет  показать  нам
своего доктора?
   - Он говорит Tochter, - сказал американец.
   Девушка, на которую показывал Педуцци, вошла в дом.
   Они спустились с холма через поле, потом повернули и пошли вдоль берега
реки. Педуцци говорил быстро, многозначительно подмигивая. Они шли  рядом,
и американка чувствовала, как от Педуцци пахнет вином. Один  раз  он  даже
толкнул  ее  локтем.  Он  говорил  то   на   диалекте   Ампеццо,   то   на
немецко-тирольском диалекте. Он никак не мог сообразить, какой же язык его
спутники лучше понимают, и поэтому говорил на обоих. Но  когда  американец
произнес "ja, ja" [да, да (нем.)], Педуцци решил окончательно  перейти  на
тирольский. Молодые люди ничего не понимали.
   - Когда мы проходили по городу, все  нас  видели.  За  нами,  наверное,
следит речная охрана. Очень жалею, что мы в это  дело  впутались.  Да  еще
этот старый дурак вдребезги пьян.
   - А у тебя,  конечно,  не  хватает  духу  вернуться  назад,  -  сказала
американка. - Тебе непременно нужно идти с ним дальше.
   - А ты бы вернулась? Возвращайся домой, Тайни.
   - Я останусь с тобой. Уж если садиться в тюрьму, так, по крайней  мере,
вместе.
   Они  круто  повернули  к  воде,   и   Педуцци   остановился,   отчаянно
жестикулируя и указывая на реку. Шинель его  развевалась  по  ветру.  Вода
была грязная и мутная. Направо на берегу лежала кучка мусора.
   - Да говорите по-итальянски, - сказал американец.
   - Un'mezz'ora. Piu d'un'mezz'ora [Полчаса. Больше получаса (итал.)].
   - Он говорит, что нам еще, по крайней мере, полчаса  ходу.  Возвращайся
лучше домой, Тайни. Ты и так уже озябла на этом ветру. Погода  мерзкая,  и
все равно ничего интересного не предвидится.
   - Хорошо, - ответила американка и стала взбираться на  поросший  травой
берег.
   Педуцци был внизу, у реки, и заметил, что американка ушла, только когда
она была уже на гребне холма.
   - Фрау! - закричал он. - Фрейлен! Фрау, что же вы уходите?
   Американка скрылась за холмом.
   - Ушла, - сказал Педуцци. Он был возмущен.
   Он снял резинку, которой были связаны удочки, и начал собирать их.
   - Но ведь вы же сказали, что еще полчаса ходу.
   - Да, да. Там очень хорошо. Но здесь тоже хорошо.
   - Правда?
   - Ну конечно. И здесь хорошо, и там хорошо.
   Американец сел на берегу, собрал удочку, приладил  катушку  и  протянул
леску через кольцо. Ему было не по себе, и он боялся,  что  каждую  минуту
может нагрянуть  речная  охрана  или  на  берегу  появится  толпа  местных
жителей. Он видел городские дома и кампаниллу над гребнем холма. Он открыл
свой ящик с поводками. Педуцци наклонился  и  засунул  туда  свой  плоский
заскорузлый большой палец и указательный и смешал влажные поводки.
   - А грузило есть у вас?
   - Нет.
   - У вас должно быть грузило.  -  Педуцци  был  взволнован.  Нельзя  без
piombo [свинец (итал.)]. Piombo. Немного piombo.  Вот  тут.  Как  раз  над
крючком, а то наживка будет плавать по воде. Обязательно надо piombo. Хоть
маленький кусочек.
   - А у вас есть?
   - Нет.
   Он стал лихорадочно шарить в карманах, роясь в грязной подкладке  своей
шинели.
   - Ничего нет. Нельзя без piombo.
   - Ну, так, значит, удить нельзя, - сказал американец и разобрал удочку,
наматывая обратно леску через кольцо. - Мы достанем piombo и  будем  удить
завтра.
   - Ну, послушайте, caro [дорогой (итал.)], у  вас  должно  быть  piombo.
Иначе леска будет плавать по воде.
   На глазах Педуцци рушились все надежды.
   - Piombo должно быть у вас. Нам хватит кусочка.  Удочки  у  вас  совсем
новенькие, а вот грузила нет. Я бы принес. А вы сказали,  что  все  у  вас
есть.
   Американец смотрел на реку, мутную от тающего снега.
   - Ну что же, - сказал он, - мы раздобудем немного piombo и будем  удить
завтра.
   - Утром? В котором часу?
   - В семь.
   Выглянуло  солнце.  Стало  тепло  и  приятно.  Американец  почувствовал
облегчение. Он уже больше не  нарушает  закона.  Усевшись  на  берегу,  он
достал из кармана бутылку с марсалой и передал ее Педуцци. Педуцци передал
ее обратно. Американец сделал глоток и передал бутылку обратно.
   - Пейте, - сказал он, - пейте. Это ваша марсала.
   Сделав еще маленький глоток, американец снова протянул бутылку Педуцци.
Тот внимательно посмотрел на нее, потом торопливо схватил и залпом  выпил.
Седые волосы в складках  его  шеи  шевелились,  когда  он  пил,  глаза  не
отрываясь смотрели на узкую темную бутылку. Он выпил ее до  дна.  Пока  он
пил, светило солнце. Было чудесно. Все-таки это был удачный день! Чудесный
день!
   - Senta, caro! [Слушай, дорогой! (итал.)] Завтра утром, в семь.
   Он несколько раз назвал американца "саго", и  это  ему  сошло.  Хорошая
была марсала! Таких дней еще много будет впереди, и начнется это завтра, в
семь часов утра.
   Они стали подниматься на холм по направлению к городу.  Американец  шел
впереди. Он был почти на гребне холма, когда Педуцци окликнул его:
   - Послушайте, саго. Не дадите ли вы мне пять лир?
   - За сегодня? - хмурясь, спросил американец.
   - Нет, не за сегодня. Дайте мне их сегодня за завтрашний день. Я запасу
все, что нужно на завтра.  Pane,  salami,  formaggio  [хлеб,  салями,  сыр
(итал.)], хорошей  закуски  для  всех  нас.  Вы,  я  и  синьора.  Наживку,
пескарей, не одних червяков. И марсала будет. Все за пять лир.  Пять  лир,
а, синьор?
   Американец порылся в бумажнике и достал бумажку в две  лиры  и  две  по
одной.
   - Благодарю вас, саго. Благодарю вас, -  сказал  Педуцци  таким  тоном,
каким говорят  члены  "Карлтон-клуба",  принимая  "Морнинг  пост"  из  рук
соседа.
   Вот это была жизнь! Хватит с него ковырять вилами мерзлый навоз в  саду
отеля. Жизнь раскрывалась перед ним.
   - Так, значит, завтра  в  семь,  саго,  -  сказал  Педуцци,  похлопывая
американца по плечу. - Ровно в семь.
   - Я скорее всего не пойду,  -  сказал  американец  и  положил  бумажник
обратно в карман.
   - Как? - спросил Педуцци. - Я принесу  пескарей,  синьор.  Salami,  все
достану. Вы, я и синьора. Все трое.
   - Я скорее всего не пойду, - повторил американец. - По всей вероятности
- нет. Узнаете у padrone в конторе отеля.



12

   Если это происходило  близко  от  барьера  и  против  вашего  места  на
трибуне, то хорошо было видно, как Виляльта дразнит быка и вызывает его, и
когда бык кидался, Виляльта, не трогаясь с места, отклонялся назад,  точно
дуб под ударом ветра, плотно сдвинув ноги, низко опустив мулету  и  отводя
шпагу за спину. Потом он кричал на быка, хлопал перед ним мулетой и снова,
когда бык кидался, не трогаясь с места, поднимал  мулету  и,  отклонившись
назад, описывал мулетой дугу, и каждый раз толпа ревела от восторга.
   Когда наступало время для последнего  удара,  все  происходило  в  одно
мгновение. Разъяренный бык, стоя прямо против Виляльты, не спускал с  него
глаз. Виляльта одним движением  выхватывал  шпагу  из  складок  мулеты  и,
направив ее, кричал быку: "Торо!  Торо!"  -  и  бык  кидался,  и  Виляльта
кидался, и на один миг они сливались воедино. Виляльта сливался с быком, и
все было кончено. Виляльта опять стоял прямо,  и  красная  рукоятка  шпаги
торчала между лопатками быка. Виляльта поднимал руку, приветствуя толпу, а
бык не спускал с  него  глаз,  ревел,  захлебываясь  кровью,  и  ноги  его
подгибались.



КРОСС ПО СНЕГУ

   Фуникулер еще раз дернулся и остановился. Он не мог идти  дальше,  путь
был сплошь занесен снегом. Ветер начисто подмел  открытый  склон  горы,  и
поверхность снега смерзлась в оледенелый наст. Ник в багажном вагоне натер
свои  лыжи,  сунул  носки  башмаков  в  металлические  скобы  и  застегнул
крепление. Он боком прыгнул из вагона на твердый наст,  выровнял  лыжи  и,
согнувшись и волоча палки, понесся вниз по скату.
   Впереди на белом просторе мелькал Джордж, то исчезая,  то  появляясь  и
снова исчезая из виду. Когда, внезапно попав на крутой изгиб  склона.  Ник
стремительно полетел вниз,  в  его  сознании  не  осталось  ничего,  кроме
чудесного ощущения быстроты и полета. Он  въехал  на  небольшой  бугор,  а
потом снег начал убегать из-под его  лыж,  и  он  понесся  вниз,  быстрей,
быстрей, по последнему крутому спуску. Согнувшись, почти  сидя  на  лыжах,
стараясь, чтобы центр тяжести пришелся как можно ниже, он  мчался  в  туче
снега, словно в песчаном вихре, и чувствовал, что скорость слишком велика.
Но он не замедлил хода. Он не сдаст и удержится. Потом он попал на  рыхлый
снег, оставленный ветром в выемке горы,  не  удержался  и,  гремя  лыжами,
полетел кубарем, точно подстреленный кролик, потом зарылся в сугроб,  ноги
накрест, лыжи торчком, набрав полные уши и ноздри снега.
   Джордж стоял немного ниже, ладонями сбивая снег со своей куртки.
   - Высокий класс. Ник! - крикнул он. - Это чертова выемка виновата.  Она
и меня подвела.
   - А как там, дальше? - Ник, лежа на спине, выровнял лыжи и встал.
   - Нужно все время забирать влево. Спуск хороший, крутой. Внизу сделаешь
христианию - там изгородь.
   - Подожди минутку, съедем вместе.
   - Нет, ты ступай вперед. Я люблю смотреть, как ты съезжаешь.
   Ник Адамс проехал мимо Джорджа  -  на  его  широких  плечах  и  светлых
волосах осталось немного снегу, - потом лыжи Ника заскользили, и он  ухнул
вниз, окутанный свистящей снежной пылью, взлетая и падая, вверх,  вниз  по
волнистому склону. Он все время забирал влево, и к концу, когда  он  летел
прямо на изгородь, плотно сжав колени  и  изогнув  туловище,  он,  в  туче
снега, сделал крутой поворот вправо и, сбавляя ход, проехал между  склоном
горы и проволочной изгородью.
   Он взглянул  вверх.  Джордж  съезжал,  готовясь  к  повороту  телемарк,
выдвинув вперед согнутую в колене ногу  и  волоча  другую;  палки  висели,
словно тонкие ножки насекомого, и, задевая снег, взбивали комочки снежного
пуха; и, наконец, почти скрытый тучами снега, скорчившись,  выбросив  одну
ногу вперед, вытянув другую назад,  отклонив  туловище  влево,  он  описал
четкую красивую кривую, подчеркивая ее блестящими остриями палок.
   - Я не решился на христианию, - сказал Джордж. - Слишком глубокий снег.
А ты отлично съехал.
   - С моей ногой нельзя делать телемарк, - сказал Ник.
   Ник лыжей прижал верхнюю проволоку, и Джордж  проехал  через  изгородь.
Ник вслед за ним выехал на дорогу.  Они  шли,  слегка  согнув  колени,  по
дороге, проложенной в  сосновом  бору.  Здесь  возили  лес,  и  накатанный
полозьями лед был в оранжевых и табачно-желтых  пятнах  от  конской  мочи.
Лыжники держались полосы снега на обочине. Дорога круто спускалась к ручью
и затем почти отвесно поднималась в гору.  Сквозь  деревья  им  виден  был
длинный облезлый дом