олледжу.
     - Вы очень любезны, Кухмистер, и все же...
     - Не очень много, но больше у меня нет, - продолжал Кухмистер. - Только
вам придется подождать до завтра, пока я схожу в банк.
     Казначей вытаращил глаза:
     - Уж не хотите ли вы сказать?!.
     - Это принадлежит колледжу. Лорд Вурфорд оставил их мне. Всего  тысяча,
но...
     - Это в самом деле... Ну,  это  необыкновенно  благородно,  но...  я...
мы... не можем принять такой дар... - заикался Казначей.
     - Почему?
     - Ну... Нет, невозможно. Деньги вам самому нужны. Они вам  понадобятся.
Вот уйдете на пенсию...
     - Я не собираюсь на пенсию, - твердо заявил Кухмистер.
     Казначей поднялся. Дело грозило принять  скверный  оборот.  Надо  гнуть
свою линию.
     - Как раз о пенсии я и хотел с вами поговорить, - сказал он, как в воду
прыгнул. - Вам лучше поискать  другую  работу.  Это  вопрос  решенный.  -  И
Казначей отвернулся к окну.
     Кухмистер обмяк.
     - Уволен, - недоверчиво охнул он.
     Казначей замахал руками.
     - Вовсе  не  уволены,  Кухмистер,  -  бросился  успокаивать  он.  -  Не
уволены... просто... ну... для вашей же пользы... для нашей общей  пользы...
поищите другую работу.
     Кухмистер обжег его таким взглядом, что Казначей перепугался вконец.
     - Вы не имеете права, - объявил Кухмистер и встал. - Никакого права.
     - Кухмистер... - одернул его Казначей.
     - Меня - на улицу? - взревел Кухмистер, и его  побледневшее  было  лицо
налилось кровью. - После стольких лет, что я отдал колледжу...
     Привратник  навис  над  столом.  Казначею  показалось,  что   Кухмистер
раздувается до устрашающих размеров, заполняет кабинет, угрожает ему.
     - Ну-ну, Кухмистер...
     Кухмистер пристально посмотрел в лицо Казначею, а потом  повернулся  на
каблуках и бросился вон из комнаты. Казначей без сил рухнул в кресло.

     Ничего не видя вокруг, спотыкаясь. Кухмистер пересек двор, пронесся  по
узкому  коридору  и  остановился  у  двери   в   кладовую,   в   изнеможении
прислонившись к косяку. Сорок лет, сорок пять лет он служил колледжу верой и
правдой. Он был уверен, что необходим колледжу, как  фундамент  зданию,  что
вечно будет привратником Покерхауса. И вот эта уверенность  его  покинула  -
вернее,  покидала.  С  трудом  спустился  он  в  старый  двор  и  побрел   в
привратницкую, к своему излюбленному местечку у газового рожка, проскользнул
мимо Уолтера и тяжело опустился на стул, все  еще  пытаясь  уразуметь  слова
Казначея. Лорд Вурфорд говорил  -  Кухмистеры  служили  колледжу  со  времен
основания, такая длинная-длинная шеренга Кухмистеров  -  и  вдруг...  Обрыв,
пропасть, бездна. Кухмистер очнулся от своих размышлений. Да нет, быть этого
не может.  Приглушенно,  как  из-под  воды,  слышал  он  шаги  бродящего  по
привратницкой Уолтера.
     - Сэр Грязнер, лорд Подл! - вполголоса взывал Кухмистер к своим святым.
Взывал машинально, снедаемый душевной болью.
     - Вы что-то сказали, мистер Кухмистер? - отозвался Уолтер. Но Кухмистер
не ответил, и Уолтер вскоре ушел, предоставив  своему  принципалу  бормотать
себе под нос и таращить глаза на огонь. "Крыша едет у  старого  ублюдка",  -
без всякого сочувствия подумал он.
     Но Кухмистер вовсе не сошел с ума. Просто, когда  он  наконец  осознал,
что за несчастье на него обрушилось, гнев, копившийся со времени  назначения
сэра Богдера ректором, хлынул  через  край  и  от  былой  почтительности  не
осталось и следа. Теперь этот гнев владел всем  его  существом.  Сорок  лет,
целых сорок лет он терпел нахальство и дерзости привилегированных сопляков и
лебезил перед ними. Зато теперь он  свободен.  Он  все  помнил,  помнил  все
назаслуженные обиды, все унижения, копил их, как скряга  золотые  монеты.  И
они пригодились, он расквитается с Покерхаусом,  навсегда  расквитается.  Он
свободен! Свободен? Ну уж нет. Это неправильно.
     Машинально Кухмистер продолжал исполнять обычные  обязанности.  Студент
пришел за посылкой, и привратник покорно  поднялся,  вынес  ее,  положил  на
стойку, но спокойно, без затаенной злобы раба, который дергает  и  не  может
порвать свою цепь. Внешне Кухмистер  казался  безобидным,  враз  одряхлевшим
стариком, который шаркает в котелке по привратницкой и бормочет что-то  себе
под нос. Но внутри у него все кипело. Впервые за долгую жизнь Кухмистера его
личные интересы и интересы колледжа разошлись, он разрывался  на  части,  он
роптал на выпавший ему жребий.
     В шесть часов вернулся Уолтер, и Кухмистер надел пальто.
     - Ухожу, - буркнул он и вышел, оставив ошеломленного  Уолтера  дежурить
вне очереди.
     Кухмистер повернул на Тринити-стрит, к церкви. Поколебался на  углу,  у
"Сочного филея". Нет, не подойдет. Лучше "Лодочник  Темзы",  там  ничего  не
изменилось, все как в добрые старые времена. Он прошел Сиднистрит,  повернул
на Кинг-стрит. Давно он здесь не был. Кухмистер заказал  ирландский  портер,
сел за столик в углу и закурил "рубку.


        - 14 -

     Каррингтон трудился в поте лица:  бродил  по  Кембриджу.  Неискушенному
туристу его маршрут показался бы весьма  эксцентричным,  но  эксцентричность
была тщательно продумана. Каррингтон подбирал архитектурный фон,  декорации,
в которых будет смотреться наиболее выигрышно. Думал  было  остановиться  на
капелле Кингз-колледжа, но тут же отмел эту  мысль.  Она  слишком  известна,
опошлена и, что важнее,  слишком  громоздка,  он  потеряется  рядом  с  ней.
Корпус-Кристи компактней, больше отвечает его размерам.  Каррингтон  постоял
на старом дворе, отдал должное его  средневековому  очарованию,  перешел  по
деревянному мостику от Сент-Катеринз к Куинзколледжу, содрогнулся, глядя  на
чудовищное  бетонное  сооружение,  перекинутое  через  реку.  В  Пембруке  с
неудовольствием осмотрел библиотеку Уотерхауса,  "Викторианский  стиль,  фи,
хотя - этот орнамент... Да и полированный кирпич все  же  лучше  бетона",  -
размышлял Каррингтон, направляясь  дальше.  Утром  он  пил  кофе  в  "Медном
Котелке", позавтракал в "Капризе" и все время думал о программе. Чего-то  не
хватает, какой-то черточки. Просто  путешествие  по  колледжам  Кембриджа  -
этого  мало.  В  передаче  должна  быть  мораль.  Не  хватает  задушевности,
недостает трагедийной  ноты,  способной  поднять  передачу  с  эстетического
уровня до уровня драмы. Ничего, он найдет ее, где-нибудь отыщет. У него  был
нюх на невидимые миру слезы.
     Днем Каррингтон продолжил свое паломничество, побывал в колледжах Джонз
и  Тринити,  разгромил  мысленно  огромные  новые  здания,   просеменил   по
Модлин-колледжу и до  Покерхауса  добрался  только  к  половине  четвертого.
Здесь, и только здесь во всем Кембридже время будто остановилось. Ни  намека
на бетон. Почерневшие кирпичные стены - такие же, как в его  время.  Мощеный
двор,  готическая  часовня,  газоны  и  столовая  с  витражами,  в   которых
переливается, играет зимнее солнце.  И  Каррингтон,  несмотря  на  всю  свою
славу, вновь почувствовал себя неполноценным. Никогда ему не  избавиться  от
этого, въевшегося в кровь и плоть, комплекса.  Он  стиснул  зубы,  вздохнул,
поднялся по истертым ступеням в вестибюль. Здесь тоже ничего не  изменилось.
Объявления за стеклом - гребной клуб, регби, сквош. Расписание соревнований.
Да,  конечно,  Покерхаус  -  гребной  колледж.  Каррингтон  отогнал  тяжелые
воспоминания, вышел в  сводчатый  проход  и  заглянул  в  новый  двор.  Ага.
Здесь-то изменений более чем достаточно.  Фасад  башни  затянут  пластиковой
пленкой, кладка совсем  разрушена,  кирпичи  грудами  валяются  у  подножия.
Каррингтон  хотел  спуститься  поглазеть  на  развалины,  но  тут  маленькая
фигурка, закутанная в теплое пальто, пыхтя, поднялась по ступенькам и  стала
у него за спиной. Журналист обернулся и нос к носу столкнулся с Деканом.
     -   Здравствуйте,   -   произнес   Каррингтон    голосом    испуганного
первокурсника.
     - Добрый день,. - бесстрастно поздоровался Декан,  отводя  загоревшиеся
торжеством глаза. Он узнал Каррингтона по рекламному плакату,  но  предпочел
притвориться, что помнит всех студентов колледжа.  -  Давненько  мы  вас  не
видели.
     Каррингтон передернулся. Его передачи смотрит вся страна, вся  -  кроме
достопочтенной профессуры Покерхауса.
     - Вы не заглядывали к нам с... гм... э-э... -  Декан  сделал  вид,  что
усиленно  роется  в  памяти:  -  С  девятьсот...  гм...  тридцать  восьмого.
Каррингтон послушно кивнул. Декан вошел  в  привычную  роль.  С  невыразимым
словами превосходством он осведомился:
     - Чашку чая? - И, не дожидаясь  ответа,  направился  к  своей  скромной
резиденции.
     Укрощенный Каррингтон, проклиная себя за школьническое трепетание перед
этим надменным человечком, последовал за ним.
     Еще на лестнице Декан пытался уязвить Корнелиуса:
     - До меня дошли слухи, вы составили себе имя в шоу-бизнесе.
     Журналист натянуто улыбнулся и стал смущенно отнекиваться.
     - Ну-ну, не скромничайте. - Декан посыпал рану солью:  -  Вы  -  видная
фигура, ваше слово имеет вес.
     Каррингтон начал сомневаться в собственных успехах.
     - Не так много выпускников колледжа стали выдающимися людьми.
     Со стен на Каррингтона смотрели лица студентов Покерхауса,  насмехались
над ним вместе с Деканом: "Выдающийся? - Хе-хе".
     - Посидите, я поставлю чайник. - Декан ушел в кухню.
     Каррингтон воспользовался минутной передышкой и  предпринял  судорожную
попытку  собрать  остатки  самоуважения  и  приготовиться  к   обороне.   Но
обстановка комнаты действовала на него обескураживающе. Студентом Каррингтон
ничем не блистал, а фотографии напоминали ему о соревнованиях, в которых  он
не участвовал, о рекордах, которые не устанавливал, о жизни, в  которой  ему
не было места. Пусть его ровесники, осуждающе уставившиеся на него из рамок,
не оправдали возлагаемых на них надежд - это  не  утешало  Каррингтона.  Они
наверняка превратились в  самоуверенных,  пусть  и  заурядных,  зато  прочно
стоящих на земле  людей.  А  Каррингтон,  при  всем  напускном  высокомерии,
прекрасно сознавал, что его репутация немного стоит.  Никогда  он  не  стоял
прочно на земле и не будет стоять, но и  взлететь  ему  не  дано,  он  будет
только бегать, подпрыгивая,  пока  не  оступится  и  не  плюхнется  в  лужу.
Англичанин  до  мозга  костей,  Каррингтон  не  мог  не  мучиться  от  своей
ущербности. И  Декан  обязательно  намекнет  на  неизбежно  печальный  конец
эфемерных карьер. Никогда Корнелиусу  не  сделаться  славным,  заслуживающим
доверие малым. Может, поэтому-то в его дежурных ностальгических  воздыханиях
по двадцатымтридцатым годам и проскальзывает искреннее  чувство?  Может,  не
зря он тоскует  по  эпохе  столь  же  посредственной,  что  и  он  сам?  Так
сокрушался Каррингтон, пока не появился из крошечной кухни Декан с подносом.
     - Харрисон,  -  сказал  он,  указывая  на  фотографию,  которую  изучал
журналист.
     - Гм, - отозвался тот бесцветным голосом.
     - Блестящий подающий. Играл в знаменитом матче в Туикенэме... Когда  же
это было?
     - Понятия не имею.
     - В тридцать шестом? Примерно в ваше время. Странно, что вы не помните.
     - Я не увлекался регби.
     Декан пристально оглядел его.
     - Нет? Я припоминаю. Вы интересовались греблей, так?
     - Нет. - Каррингтон был уверен, что Декан прекрасно знал это и раньше.
     - Но чем-то вы  занимались  в  колледже?  Знаете,  многие  из  нынешних
студентов ничем всерьез не занимаются. Порой я  прямо  удивляюсь,  чего  они
здесь  ищут?  Секс,  я  думаю.  Хотя  лучше  бы   они   удовлетворяли   свои
отвратительные наклонности где-нибудь в другом месте.
     Декан принес из кухни тарелку с печеньем.
     - Я осматривал башню. Очень серьезные повреждения, -  осторожно  сказал
Каррингтон.
     - Приехали наживать капитал  на  наших  несчастьях?  Вы,  журналистская
братия, налетаете, как вороны на мертвечину - кар-кар! Прав я,  Кар-рингтон?
- И, довольный своей шуткой, Декан откинулся на спинку стула.
     -Но  я  не  считаю  себя  журналистом,   -   неуверенно   запротестовал
Каррингтон.
     - В самом деле? Любопытно.
     - Я, скорее, комментатор.
     Декан снисходительно улыбнулся.
     - Ну конечно. Что это я? Вы - король эфира. Властитель дум.  Любопытно.
- Он остановился, давая Каррингтону прочувствовать собственную  ничтожность.
-  Скажите,  вас  не  смущает  огромная  власть,  сосредоточенная  в   руках
властителя дум? Меня бы смущала. Но меня никто и слушать не  будет.  Я,  как
вы, наверное, выразились бы, не умею найти подход к аудитории.  Выпейте  еще
чаю.
     Каррингтон сердито следил за стариком. Он был сыт  по  горло.  Довольно
вежливых оскорблений и тонкой издевки над всеми его достижениями.  Покерхаус
не изменился ни на йоту. И он, и этот старикашка - анахронизм, это ясно даже
такому тоскующему по прошлому человеку, как Корнелиус Каррингтон.
     - Странно, - перешел он в наступление.  -  Кембридж  известен  научными
исследованиями, а в Покерхаусе  по-прежнему  занимаются  только  спортом.  Я
просмотрел объявления - ни слова о лекциях, зато секции, тренировки...
     - Вы какую степень получили? - вкрадчиво поинтересовался Декан.
     - Второго класса.
     - И очень она вам пригодилась в работе? Вот  видите.  Да,  американская
зараза еще не проникла к нам.
     - Американская зараза?
     -  Докторат.  Вера  в  то,  что  ценность   человека   измеряется   его
усидчивостью. Три года  студент  копается  в  пыльных  архивах,  корпит  над
вопросами, на которые более серьезные ученые и внимания не обратили.  И  вот
за все мучения он  получает  докторскую  степень,  он  стал  интеллектуалом.
Глупей не придумаешь. Но такова современная мода. Какой болван придумал, что
талант - это способность  протирать  штаны!  Если  у  вас  хватает  охоты  и
терпения три года перекладывать бумажки, откапывать никому не нужные фактики
- вы талантливы. По моему же скромному разумению,  талант  -  в  способности
перескочить через весь этот никчемный, нудный процесс. Но меня не слушают. Я
убежден,  подавляющее  большинство  студентов,  каких  бы  усилий   они   ни
прилагали, интеллектуалами все равно не станут. На миллион - один  гений.  А
какойнибудь неуч вроде Эйнштейна,  который,  кстати,  и  считать  толком  не
умел... Ужасная мода! Есть от чего прийти в  отчаяние.  -  И  Декан  замахал
руками, заклиная беса современности. Каррингтон рискнул вмешаться.
     - Но ведь научные изыскания, должно быть, окупаются, - намекнул он.
     - Оплачиваются, вы хотите сказать? О да.  Некоторые  колледжи  на  этом
неплохо зарабатывают. Принимают кого не попадя - авось среди сброда окажется
гений.  Чушь!  Главное  не  количество,  а  качество.  Но   вы   не   можете
сочувствовать   столь   старомодным   взглядам:   ваша   репутация   создана
количеством.
     - Количеством?
     - Массовым зрителем, если ваш слух не оскорбляют нецензурные выражения.
     Журналист  покинул  квартиру  Декана  в  полной  уверенности,  что  он,
популярнейший телеведущий  Корнелиус  Каррингтон,  полный  нуль.  И  зря  он
воображает  себя  этаким  ревнителем  общественного  блага.  Ему   прозрачно
намекнули, что он - выскочка, чертик из табакерки. И Каррингтон  согласился,
хоть и корил себя за  слабость.  Он  презирал  бетонные  многоэтажки  -  как
олицетворение торгашеского духа века, а Декан презирал его самого -  по  той
же  причине.  Каррингтону  немало  пришлось  выслушать   от   гостеприимного
старичка.  Декан  сообщил,  что  терпеть   не   может   все   преходящее   и
поверхностное, что насквозь видит всех этих дутых телекумиров и  вообще  его
тошнит от однодневок. "Не примите на свой счет, любезный".
     Каррингтон понуро брел по Сенат-Хауслейн, пытаясь разобраться, откуда у
старика такая  сила  духа.  На  его  веку  одна  эпоха  сменила  другую:  то
псевдотюдоровские особняки, милые сердцу Каррингтона, то дома с декоративной
штукатуркой. Декан принадлежал прежнему веку. Такие  вот  англичане  старого
закала - настоящие любители пива, сельские священники и сквайры, они плевали
на чужое мнение, они одного требовали - не суйтесь в наши дела,  а  чересчур
любопытные пусть поберегут носы. Каррингтон ненавидел себя за малодушие,  но
не мог не уважать их. Так он шел куда глаза глядели  и  вдруг  заметил,  что
очутился на Кинг-стрит. Узкую улочку с беспорядочно разбросанными  домишками
и магазинчиками было  не  узнать.  Бетонная  многоэтажная  автостоянка,  ряд
безобразнейших кирпичных аркад. А где же пивные? Каррингтон позабыл, что  по
нему самому только что асфальтовым катком проехались. Праведный гнев охватил
журналиста. Прежняя Кингстрит была запущена и бестолкова,  но  обаятельна  и
своеобразна. А эта... Унылая, безликая.  Лишь  кое-где  сохранились  остатки
прошлого. Лавка старьевщика, в витрине выставлены осколки ваз и мазня  всеми
позабытых  художников.  Кофейня,  уставленная  кофейниками  с  ситечками   и
причудливыми молочниками - видно, студенты еще не отказались от них. Что-то,
конечно, сохранилось.  Однако  в  целом  строители  поусердствовали.  Вот  и
"Лодочник Темзы". Надо же, стоит себе цел и невредим. Каррингтон зашел.
     -  Кружку  горького,  -  заказал  он.  Каррингтон  идеально  чувствовал
обстановку. Джин с тоником в пивной на Кинг-стрит?! Немыслимо! Взяв пиво, он
уселся за столик у окна.
     - Здесь многое изменилось. - Каррингтон сделал большой  глоток.  Он  не
привык пить большими глотками. Он вообще не выносил пива, но помнил, что  на
Кинг-стрит полагается пить пиво большими глотками.
     - Да уж, все посносили, - лаконично ответил бармен.
     - Плохо для вашего дела, - высказал соображение Каррингтон.
     - И да, и нет, - был ответ.
     Каррингтон  оставил  в  покое   необщительного   бармена   и   принялся
рассматривать орнамент на стене: она и то  разговорчивее.  Вскоре  в  пивную
вошел человек в котелке и заказал портер. Его спина  показалась  Каррингтону
знакомой. Темное пальто,  шляпа,  высокие,  начищенные  до  блеска  ботинки,
массивная шея. Да это  же  привратник  Покерхауса!  Окончательно  Каррингтон
узнал его по зажатой в зубах трубке. Привратник заплатил, уселся  в  углу  и
закурил. Каррингтон втянул в себя дым - и прожитых лет  как  не  бывало,  он
превратился в студентика, забежавшего за письмом в привратницкую Покерхауса.
Кухмистер. Как мог он забыть  эти  деревянные  движения,  военную  выправку!
Бессменный, как геральдический зверь на воротах колледжа.  Каррингтон  часто
наблюдал за ним из  окна.  Каждое  утро  Кухмистер,  в  неизменном  котелке,
маршировал по двору, освещенный лучами раннего солнца, похожий на  стражника
в шлеме, и черная тень бежала за ним по  газону.  "Старая  волынка  у  ворот
зари" {Намек на название первого альбома рок-группы "Пинк Флойд" "Волынка  у
ворот зари" (1967).}, - пошутил как-то раз Корнелиус.  А  теперь  привратник
сидел сгорбившись над кружкой, посасывал трубку и хмурился, думая  о  своем.
Каррингтон разглядывал его  тяжелые  черты.  Какое  сильное,  мрачное  лицо!
"Декан напоминает пузатую  пивную  кружку,  а  Кухмистер  -  прямо  персонаж
Чосера", - думал  Каррингтон.  Правда,  из  "Кентерберийских  рассказов"  он
помнил только пролог, да и то смутно.  Да,  выразительное  лицо.  Каррингтон
допил пиво, заказал еще и подсел к привратнику:
     - Кухмистер, я не ошибаюсь?
     - Ну? - коротко бросил тот, недовольный непрошеным вторжением.
     - Вы, верно, не помните меня. Я учился в Покерхаусе в тридцатых  годах.
Моя фамилия Каррингтон.
     - Помню. Вы жили в комнатах над столовой.
     - Позвольте, я вас угощу. Ирландский портер, да? - И не успел Кухмистер
возразить, Каррингтон вернулся к стойке.
     Привратник  неодобрительно  смотрел   на   него.   Он   хорошо   помнил
Каррингтона.  Его  еще  звали   "Берти".   Берти-кокетка.   Не   джентльмен.
Подвизается теперь на сцене, вроде клоуна. Каррингтон принес кружки и се