й, он возвышался надо мной, самый
большой человек на всем белом свете. - Ты мне сейчас ужин не готовь,
Мэриан. Чашка твоего кофе - вот все, что мне нужно.
  Они прошли в дверь вместе.
  Но где Шейн? Я поспешил к сараю. Я уже почти добежал, но тут увидел, что
он снаружи, на пастбище. Он глядел поверх травы, поверх пасущихся коров на
великие одинокие горы, позолоченные у вершин солнцем, садящимся у них за
спиной. Я смотрел на него, а он поднял руки кверху, вытянув пальцы до
самого крайнего предела, и как будто пытался ухватить все великолепие,
сияющее в небесах.
  Он резко повернулся и пошел прямо назад, длинными ровными шагами, с высоко
поднятой головой. Теперь в нем была какая-то новая, едва уловимая, но
непоколебимая уверенность. Он подошел ближе, и тогда я увидел, что лицо у
него спокойное, ничем не омраченное, а в глазах пляшут крохотные искорки.
  - Беги в дом. Беги, малыш. И улыбайся. Все будет хорошо. - Он прошел мимо
меня, не замедлив шага, и свернул к сараю.
  Но я не мог уйти в дом. И не решался шагу сделать за ним после того, как
он велел мне уйти. Во мне закипало неистовое возбуждение, пока я ждал
возле угла веранды, следя за дверью сарая.
  Минуты уходили в прошлое, сумерки все густели, из кухонного окна упал сноп
света, когда там зажгли лампу. А я стоял и ждал. Наконец он появился и
быстро пошел в мою сторону, а я все смотрел и смотрел, а потом сорвался и
понесся в дом, и кровь колотилась у меня в голове.
  - Отец! Отец! Шейн надел револьвер!
  А он был тут же, прямо за мной. Отец с матерью едва успели глаза от стола
поднять, а он уже возник в дверях. Он был одет как в самый первый день,
когда он въехал верхом на своем коне в нашу жизнь, во всех этих темных
поношенных изысканных вещах, начиная с черной шляпы с широкими подогнутыми
полями и кончая мягкими черными сапогами. Но глаза сами прикипали к
единственному светлому пятну - обращенной наружу щечке из слоновой кости
на рукоятке револьвера, выделяющейся резко и отчетливо на темном фоне
одежды. Тисненый пояс-патронташ лежал у него на бедрах, высоко с левой
стороны, чуть ниже с правой, где его оттягивала кобура, повисшая вдоль
бедра точно так, как он говорил - рукоятка револьвера находилась примерно
посредине между локтем и запястьем правой руки, свободно свисающей вдоль
тела и готовой к действию.
  Пояс, кобура, револьвер... Это не были вещи, которые он надевал на себя
или носил. Они были частью его, частью этого человека, слагаемым полной
суммы слитых воедино сил, суммы, которую он собой и представлял, Шейн. Вот
теперь стало видно, что в первый раз этот человек, который жил с нами
вместе, который был одним из нас, стал завершенным, полным, стал самим
собой, таким, каким отшлифовала его жизнь.
  Теперь, когда на нем больше не было неуклюжей рабочей одежды, он снова
казался тонким, почти хрупким, как в самый первый день. Но разница была не
только в этом. То, что раньше казалось железом, снова стало сталью. Он был
тонкий - как закаленный и отточенный клинок, как лезвие бритвы. Он стоял в
дверях, тонкий и темный - и все же как-то заполнял собой весь дверной
проем.
  Это был не наш Шейн - и все же это был он. Я вспомнил, как Эл Хауэлз
говорил, что это самый опасный человек, какого он в жизни видел. И сразу
же вспомнил, как отец говорил, что более безопасного человека у нас в доме
не бывало. Я понял, что оба были правы, и что вот этот человек, стоящий
здесь, это и есть наконец настоящий Шейн.
  Он уже находился в комнате и разговаривал с ними обоими тем
добродушно-шутливым тоном, каким раньше говорил только с матерью.
  - Ну, славная из вас родительская пара! Даже Боба до сих пор не покормили.
Набейте ему брюхо хорошим ужином. Да и себе тоже. А мне надо уладить в
городе небольшое дельце.
  Отец пристально глядел на него. В его лице вспыхнула внезапная надежда - и
так же быстро исчезла.
  - Нет, Шейн. Ты не должен. Даже если ты думаешь, что это самое благое
дело, какое мне человек может сделать. Но я тебе не позволю. Тут я сам
должен встать. Флетчер затеял всю свою игру против меня. И уклониться
нельзя. Это - мое дело.
  - Вот в этом ты ошибаешься, Джо, - мягко сказал Шейн. - Это мое дело. Это
- мое занятие. Мне казалось забавным побыть фермером. Однако ты показал
мне новое значение этого слова, и я горжусь, что за это время, может быть,
кое-чему научился. Но мне пришлось бы учиться еще очень долго, ибо на
свете мало таких дел, с которыми не может справиться фермер.
  Напряжение долгого дня сказалось на отце. Он отодвинулся от стола.
  - Ч„рт побери, Шейн, рассуждай разумно. Мне и так тяжело - не добавляй мне
трудностей. Ты этого не можешь сделать.
  Шейн подошел ближе, встал сбоку стола, посмотрел на отца.
  - Смогу, и с легкостью, Джо. Я сделал это своей профессией.
  - Нет. Не позволю я тебе этого. Допустим, ты уберешь Уилсона с дороги. Но
это ничему не положит конец. Это только сравняет счет, и дело обернется
еще хуже, чем раньше. Подумай, что это будет означать для меня. И в каком
положении я останусь? Я уже не смогу ходить здесь с поднятой головой. Все
будут говорить, что я струсил, - и будут правы. Ты ничего не можешь тут
сделать - вот в чем загвоздка.
  - Нет? - голос Шейна стал еще мягче и вежливее, но в нем появилось
спокойное, несгибаемое достоинство, какого никогда не было раньше. - Ни
один человек на свете не будет мне указывать, что я могу делать и чего не
могу. Даже ты, Джо. Ты забываешь, что есть еще и другие способы...
  Он продолжал говорить, чтобы отвлечь внимание отца. А тем временем в руке
у него оказался револьвер, и, прежде чем отец шевельнуться смог, Шейн
взмахнул им, быстро и резко, и ствол ударил отца по голове сбоку, чуть
подальше виска, над ухом. Удар был сильный, кость тупо загудела под ним,
отец сложился и упал на стол, но стол под его тяжестью наклонился, и он
соскользнул на пол. Рука Шейна подхватила его снизу, не дав удариться,
Шейн повернул безвольное тело отца кверху, поднял его на стул и поправил
стол - а тем временем кофейные чашки тарахтели по доскам пола. Голова отца
откинулась назад, Шейн подхватил ее и осторожно наклонил вперед, пока
голова и широкие плечи не оперлись на стол, лицом книзу, улегшись в
сложенные обмякшие руки.
  Шейн выпрямился и посмотрел на мать. Она не шелохнулась с того самого
момента, как он появился в дверях, даже когда отец свалился и стол у нее
под руками перекинулся набок. Она смотрела на Шейна, подняв голову, шея
изогнулась красивой гордой линией, глаза расширились, и в них светилась
нежная теплота.
  Темнота давно сомкнулась над долиной, а они все смотрели друг на друга
через стол, и только лампа, слегка покачивающаяся у них над головами,
освещала их, заключив в круг ровного света. Они были одни в эту минуту,
которая принадлежала только им двоим. И все же, когда они заговорили, речь
пошла об отце.
  - Я боялся, - пробормотал Шейн, - что он все именно так воспримет. Только
он и не мог думать иначе - и оставаться Джо Старретом.
  - Я знаю.
  - Он отдохнет немного и придет в себя - может быть, в голове пошумит
немного, но в остальном он будет в полном порядке. Вы ему скажите, Мэриан.
Вы ему скажите, что никакому человеку не надо стыдиться, что его одолел
Шейн.
  Странно было слышать это имя, когда человек говорил сам о себе. Никогда он
не был ближе к хвастовству. А потом я понял, что тут не было ни малейшего
намека на хвастовство. Он всего-навсего констатировал факт, простой и
элементарный, как сила, которая жила в нем.
  - Я знаю, - сказала она. - И мне нет нужды говорить ему. Он тоже знает. -
Она поднялась, серьезная и сосредоточенная. - Но есть кое-что кроме этого,
что я должна знать. Мы тут говорили всякое... слова, которые нам можно
было произносить между собой, и с этим все нормально. Но я имею право
знать теперь. Я тоже принимаю в этом участие. И то, что я сделаю, зависит
от того, что вы скажете мне сейчас. Вы делаете это только ради меня?
  Шейн колебался долго. Очень долго...
  - Нет, Мэриан.
  Его взгляд как будто расширился и охватил нас всех - мать, и неподвижную
фигуру отца, и меня, съежившегося на стуле у окна, и как будто эту
комнату, и дом, и всю ферму. А потом он уже смотрел только на мать, и она
была единственное, что он мог видеть.
  - Нет, Мэриан. Могу ли я разлучить вас хотя бы в мыслях и после этого
считать себя человеком?
  Он оторвал глаза от нее и посмотрел в ночную тьму за открытой дверью. Лицо
его окаменело, мысли обратились к тому, что предстояло ему в городе. Так
спокойно и легко, что я едва уловил его движения, он вышел наружу и исчез
в темноте.

  14

  Ничто не смогло бы удержать меня дома в этот вечер. В мыслях у меня
осталось только одно - неистовое желание бежать вслед за Шейном. Мать
провожала его взглядом, а я ждал, боясь дух перевести. Дождался, пока она
вернулась к отцу и наклонилась над ним, а потом выскользнул за двери, на
веранду. На мгновение мне показалось, что она это заметила, но уверен я не
был, а она меня не окликнула. Я тихо спустился по ступенькам, в вольную
ночь.
  Шейна нигде не было видно. Я остановился в самой густой тени, огляделся и
наконец увидел, как он снова выходит из сарая. Луна висела низко над
горами, чистый яркий полумесяц. Она давала достаточно света, чтобы ясно
различать силуэт Шейна. Он нес свое седло, потом я разглядел, что к нему
приторочена седельная скатка - и у меня вдруг так заболело внутри, ну
прямо насквозь пронизало. Он подошел к воротам выгона, ни быстро, ни
медленно, просто твердым ровным шагом. В каждом его движении была кошачья
уверенность и молчаливая, беспощадная неизбежность. Я слышал, как он там,
у ворот, тихонько посвистел, и его конь пришел из укрытого тенью дальнего
конца пастбища, бесшумно ступая копытами по высокой траве, - темная и
могучая тень, вырезанная в лунном свете, плывущая через поле прямо к
человеку.
  Я знал, что мне надо сделать. Я прокрался вдоль ограды кораля, держась
поближе к ней, пока не выбрался на дорогу. И как только свернул за угол
ограды, и сарай загородил меня от выгона, я со всех ног побежал к городу,
мягко шлепая ногами по глубокой дорожной пыли. Я здесь каждый день ходил в
школу, и раньше никогда дорога не казалась мне длинной. А теперь
расстояние растягивалось передо мной, все удлиняясь и удлиняясь, как будто
в насмешку.
  Никак нельзя было допустить, чтобы он меня увидел. Я бежал и все время
оглядывался через плечо. Пробежал ферму Джонсона, почти миновал участок
Шипстеда и вырвался на последний открытый кусок дороги перед окраиной
городка, когда наконец увидел, что он выезжает на дорогу. Я кинулся к
обочине и спрятался за кустами терновника. Скорчился там, стараясь
восстановить дыхание, и ждал, пока он проедет мимо. Топот копыт громыхал у
меня в ушах, смешиваясь с ударами моего собственного сердца. Я воображал,
что он несется бешеным галопом, и был твердо уверен, что он давно уже
промчался мимо меня. Но когда я раздвинул кусты и высунулся посмотреть, он
двигался умеренным шагом и был прямо напротив меня.
  Он там на дороге казался высоким и жутким, он в этом мистическом полусвете
маячил гигантской тенью. Он был сейчас тем человеком, которого я увидел в
самый первый день, незнакомцем, темным и запретным, прокладывающим свой
одинокий путь из неизвестного прошлого в абсолютном одиночестве своей
собственной непреклонной и инстинктивной непокорности. Он был символом
всех смутных, бесформенных образов опасности и угрозы, извлеченных
воображением из неизведанного царства человеческих возможностей, которых я
тогда не мог ни понять, ни представить. Угроза горела на нем, как клеймо,
и даже издали ошеломляла, будто удар молнии.
  Я ничего не мог поделать с собой. Я закричал, споткнулся и упал. Он
соскочил с коня и оказался надо мной раньше, чем я успел подняться, и
поднял меня, и его руки держали меня сильно и внушали уверенность. Я
смотрел на него с испугом, чуть не плача, - но постепенно страх покидал
меня. Никакой он не был незнакомец. Это просто тени обманули меня. Это был
Шейн. Он слегка потряс меня и улыбнулся.
  - Бобби, малыш, сейчас тебе гулять не время. Беги-ка домой и помоги
матери. Я ведь сказал тебе, что все будет хорошо.
  Он опустил меня на землю и медленно повернулся, глядя на далекие просторы
долины, посеребренной лунным светом.
  - Посмотри на эту землю, Бобби. Оставь ее у себя в памяти такой, как она
сейчас. Это красивая земля, Бобби. В таком месте хорошо быть мальчиком и
взрослеть душой, как положено мужчине.
  Я устремил взгляд туда же, куда и он, и увидел нашу долину как будто в
первый раз; во мне кипело больше чувств, чем я мог вытерпеть. У меня комок
к горлу подступил, я потянулся к нему рукой - и не нашел.
  Он уже снова возвышался в седле, и две тени, человека и коня, слившись в
одну, двигались по дороге к желтым квадратам, которые были пятнами света,
падающего из окон дома Графтона в четверти мили отсюда. Я помешкал
немного, но слишком уж сильно меня туда тянуло. И я бросился следом за
ним, летя сломя голову посреди дороги.
  Не знаю, слышал он меня или нет, но он продолжал свой путь. На длинной
веранде заведения у дверей салуна стояли несколько человек. Рыжие волосы
позволили легко узнать среди них Марлина. Люди эти внимательно следили за
дорогой. Когда Шейн попал в полосу света от ближайшего большого окна - это
было окно магазина - они настороженно замерли. А потом Рыжий Марли с
перепуганным лицом опрометью нырнул в дверь.
  Шейн остановился - не у коновязи, а у крыльца со стороны магазина.
Спешившись, он не перебросил поводья через голову коня, как обычно делают
ковбои. Он зацепил их за переднюю луку седла, и конь, кажется, понял, что
это означает. Он стоял неподвижно у самых ступенек, подняв голову в
ожидании, готовый лететь по первому зову.
  Шейн прошел вдоль веранды и приостановился перед двумя людьми, которые там
еще стояли.
  - Где Флетчер?
  Они посмотрели друг на друга, потом на Шейна. Один начал было:
  - Он не желает...
  Голос Шейна остановил его. Он просто хлестнул по ним, низкий, не сулящий
ничего хорошего, он прямо в мозги впивался:
  - Где Флетчер?
  Один из них мотнул рукой к двери, и они шевельнулись, чтобы освободить ему
дорогу, но его голос поймал их:
  - Идите внутрь. Прямо к бару - и не оборачиваться!
  Они вылупились на него, беспокойно поежились, поспешно повернулись оба
разом и вместе протолкнулись в качающиеся двери салуна. Когда двери пошли
обратно, Шейн схватился за створки, за каждую одной рукой, рванул их на
себя и исчез внутри.

  * * *

  Торопясь и спотыкаясь, я взбежал на ступеньки и кинулся в магазин. Там
оставались только Сэм Графтон и мистер Уэйр, да и они оба спешили к
проходу в салун и были так взбудоражены, что даже не заметили меня. Они
остановились в проходе. Я взобрался у них за спиной на испытанный
наблюдательный пункт - мои ящик, с которого мне было все видно через их
головы.
  Большая комната была забита народом. Почти все, кого можно было обычно
встретить в городе, находились там, все, кроме наших соседей -
гомстедеров. Было тут и много других, новых для меня лиц. Люди выстроились
локоть к локтю почти во всю длину бара. Все места за столиками были
заняты, много людей расселись вдоль дальней стены. Большой круглый
покерный стол в заднем конце зала между лестницей, идущей на маленький
балкон, и дверью в канцелярию Графтона был уставлен стаканами и столбиками
фишек. Все вокруг стояли, и было странно, что сзади за этим столом
оставался свободный стул. Должно быть, кто-то только что сидел на нем,
потому что перед пустым местом на столе оставались фишки, а рядом с ними
лежала сигара, от которой еще поднималась струйка дыма.
  Рыжий Марлин стоял позади пустого стула, привалившись к задней стене. Тут
он заметил дымок и как будто слегка всполошился. Старательно делая
небрежный вид, он бочком уселся на стул и подобрал сигару.
  Вуаль разреженного дыма плавала слоями под потолком над всем залом,
закручивалась лентами вокруг висячих ламп. Так всегда выглядел салун
Графтона в разгар вечерней работы. Но сегодня что-то было не как всегда,
чего-то не хватало. Шорохи, скрипы, гомон голосов, которые должны были
подниматься над этой сценой, составляя неотъемлемую часть ее, - вот чего
сегодня недоставало, и тишина воздействовала сильнее, чем любой звук.
Внимание всех в зале, как будто они обладали единым общим разумом, было
сосредоточено на темной фигуре у распашных дверей - она застыла спиной к
дверцам, касаясь их.
  Это был Шейн, Шейн из приключения, которое я придумал для него,
хладнокровный и опытный, один против зала, полного людей, в ясном
одиночестве своего собственного непобедимого совершенства.
  Его глаза обыскивали комнату. Вот они задержались на человеке, сидящем за
маленьким столиком в переднем углу, в низко надвинутой на лоб шляпе. И тут
меня как долбануло что-то - я с изумлением понял, что это Старк Уилсон и
что он изучает Шейна с озабоченной миной на лице. Глаза Шейна прошлись по
залу, изучая каждое лицо. Они остановились на человеке у стены, в них
мелькнуло самое начало улыбки и он едва заметно кивнул головой. Это был
Крис, высокий и тощий, с рукой на перевязи, и когда он заметил кивок, то
чуть-чуть покраснел и переступил с ноги на ногу. А потом распрямил плечи,
и по лицу прошла медленная улыбка, теплая и приветливая, улыбка человека,
который наконец понял сам себя.
  Но глаза Шейна уже скользнули дальше. Вот они сузились, остановившись на
Рыжем Марлине. А потом перепрыгнули к Уиллу Атки, который пытался стать
совсем маленьким у себя за баром.
  - Где Флетчер?
  Уилл неловко комкал тряпку в руках.
  - Я... я не знаю. Он был здесь совсем недавно.
  Звуки собственного голоса в тишине напугали Уилла, он выронил тряпку,
наклонился было за ней, но замер, ухватившись руками за внутренний край
стойки, чтобы держаться ровно.
  Шейн слегка поднял голову, чтобы поля шляпы не закрывали обзор. Обшарил
глазами балкон, идущий вдоль задней стены. Балкон был пуст, все двери
закрыты. Он двинулся вперед, не обращая внимания на посетителей у бара, и
спокойно прошел мимо них вдоль всего длинного помещения. Распахнул дверь в
канцелярию Графтона, шагнул внутрь, в темноту.
  А тишина все держалась. Он снова возник в дверях канцелярии, глаза его
повернулись к Рыжему Марлину.
  - Где Флетчер?
  Тишина была натянутая и невыносимая. Она должна была лопнуть. Нарушил ее
звук, с которым поднялся на ноги Старк Уилсон в дальнем переднем углу. Его
голос, ленивый и вызывающий, разнесся по залу.
  - Где Старрет?
  Слова, казалось, еще висели в воздухе, а Шейн уже двигался к передней
части помещения. Но Уилсон двигался тоже. Он скользнул к распашным дверям
и занял позицию чуть левее них, в нескольких футах от стены. Эта позиция
позволяла ему контролировать широкий проход, тянущийся к задней стене
между стойкой и столиками, проход, по которому сейчас шагал Шейн.
  Шейн прошел примерно три четверти пути и остановился ярдов за пять от
Уилсона. Он слегка наклонил голову, быстро покосился на балкон, а потом
смотрел уже только на Уилсона. Позиция ему не понравилась. У Уилсона за
спиной была передняя стена, а он остался посреди зала, открытый со всех
сторон. Шейн это понял, взвесил и принял как неизбежное.
  Они стояли в проходе лицом друг к другу, а люди, выстроившиеся вдоль
стойки, теснили один другого, торопясь убраться на противоположную сторону
комнаты. Уилсон всем своим видом выражал пренебрежительное высокомерие,
уверенность в себе и в том, что он полностью контролирует ситуацию. Он был
не из тех, кто недооценивал смертельную опасность, сосредоточенную в
худощавой фигуре Шейна. Но даже теперь, я думаю, он не мог поверить, что
кто-то в нашей долине согласился добровольно выступить против него.
  - Где Старрет? - сказал он еще раз, все еще насмешливо копируя Шейна, но
теперь уже было ясно, что это действительно вопрос.
  Шейн пропустил его слова мимо ушей, как будто они и не были произнесены.
  - Мне надо сказать несколько слов Флетчеру, - сказа