завтрак  происходит  на  небольшой  лужайке  перед домом
          Корнелия  Дойла,  посредине  которой поставлен стол. Они
          уже  кончили  есть  и  сейчас  погружены в чтение газет.
          Почти  вся посуда составлена на большой железный поднос,
          покрытый  черным  лаком,  тут  же  коричневый  фаянсовый
          чайник,   серебряных   ложек  здесь  не  водится;  масло
          положено целым куском на обыкновенную мелкую тарелку. На
          заднем  плане  дом - небольшое белое строение с шиферной
          крышей;  вход  в него через застекленную дверь. Тот, кто
          вышел  бы  в  сад через эту дверь, увидел бы прямо перед
          собой   стол,   направо  калитку,  ведущую  из  сада  на
          дорогу,  а,  круто повернув налево, мог бы, пройдя через
          запущенный  боскет,  обогнуть  дальний  угол дома. Между
          лавровых  кустов виднеются изуродованные останки большой
          гипсовой  статуи,  обмывавшиеся дождями в течение целого
          столетия;  статуя  имеет отдаленное сходство с величавой
          женской  фигурой в римских одеждах, с венком в руке. Эти
          статуи  хотя  и  созданные,  по-видимому,  человеческими
          руками,  как  бы  произрастают  сами  собой в ирландских
          садах.    Их   происхождение   составляет   неразрешимую
          загадку  даже  для самых давних обитателей страны, ибо с
          их  вкусами  и образом жизни они не имеют ничего общего.
          Возле калитки стоит простая садовая скамья, облупленная,
          потрескавшаяся   от   непогоды   и  испачканная  птичьим
          пометом.  Неподалеку  валяется  пустая  корзина,  для ее
          пребывания  здесь  нет никаких оснований, кроме одного -
          надо же ей где-нибудь лежать. У стола незанятый стул, на
          котором только что сидел Корнелий, сейчас уже окончивший
          завтрак   и   удалившийся   в   комнату   известную  под
          названием   "конторы",  где  он  принимает  от  фермеров
          арендную  плату  и  хранит  счетные книги и деньги. Этот
          стул,  так же как и два других, на которых сидят Ларри и
          Бродбент,  сделан  из красного дерева; черное матерчатое
                      сиденье набито конским волосом.
          Ларри  встает и, захватив газету, уходит через боскет за
          дом.  Ходсон,  с  расстроенным  лицом, входит в калитку.
          Бродбент,  сидящий  напротив калитки, видит Xодсона и по
              его лицу догадывается, что тот потерпел неудачу.

Бродбент. Вы ходили в деревню?
Ходсон.  Бесполезно,  сэр.  Придется  все  выписывать  из  Лондона  почтовой
     посылкой.
Бродбент. Вас хоть удобно устроили на ночь?
Ходсон. Мне было не хуже, чем вам, сэр, на  вашем  диванчике.  Здесь  нечего
     ждать комфорта, сэр.
Бродбент.  Надо  будет  подумать,  как  нам  иначе  устроиться.  (Неудержимо
     веселея.) Но до чего  здесь  все-таки  курьезно!  Как  вам  понравились
     ирландцы, Ходсон?
Ходсон. Они всюду хороши, сэр, только не у себя дома. Я их много встречал  в
     Англии - люди как люди,  мне  даже  нравились.  Но  здесь  я  их  прямо
     возненавидел, сэр. С первой минуты, сэр, как  только  мы  высадились  в
     Корке. Не стану кривить душой, сэр: видеть их не могу. Все  мне  в  них
     претит, все их манеры; словно меня все время против шерсти гладят.
Бродбент. Ну что вы. Все их недостатки только на поверхности, а в сущности -
     это лучший народ на земле.

          Ходсон   поворачивается,  чтобы  уйти,  не  проявляя  ни
              малейшего сочувствия к восторгам своего хозяина.

     Кстати, Ходсон!..
Ходсон (оборачиваясь). Да, сэр.
Бродбент. Вы вчера ничего во мне не заметили, когда я вернулся вместе с мисс
     Рейли?
Ходсон (удивлен). Нет, сэр.
Бродбент.  Ничего  такого...  э...   гм...   особенного?   Можете   говорить
     откровенно.
Ходсон. Я ничего не заметил, сэр. Что я должен был заметить?
Бродбент. Э... гм... Попросту говоря, я не был пьян?
Ходсон (в изумлении). Нет, сэр.
Бродбент. Наверное?
Ходсон. Нет, сэр.  Скорее  наоборот,  сэр.  Обыкновенно,  когда  вы  немного
     выпьете, сэр, вы делаетесь повеселей. А вчера как раз напротив -  очень
     были серьезный.
Бродбент. Гм... Голова у меня не болит, во всяком случае. Вы пробовали  этот
     их потшин?
Ходсон. Выпил один глоток, сэр. Торфом пахнет, ужасная мерзость, сэр. Потшин
     и крепкий портер - здесь только это  и  пьют.  Не  знаю,  как  они  это
     выносят. Нет, мне подавайте честное пиво.
Бродбент. Кстати, вы мне говорили,  что  здесь  нельзя  достать  овсянки  на
     завтрак, а мистеру Дойлу была подана овсянка.
Ходсон. Да, сэр.  Они  ее  зовут  размазней,  сэр,  вот  отчего  так  вышло.
     Необразованность, сэр.
Бродбент. Ну, ничего, завтра спрошу себе размазни.

          Ходсон  идет к дому. Когда он открывает дверь, на пороге
          появляются  Нора  и  тетушка  Джуди.  Ходсон отступает в
          сторону и пропускает их с видом хорошо выдрессированного
          слуги,  терпеливо  переносящего  тяжкие испытания, затем
          уходит  в дом. Тетушка Джуди подходит к столу и начинает
          собирать тарелки и чашки на поднос. Нора идет к скамье и
          выглядывает в калитку с видом женщины, привыкшей к тому,
              что ей нечего делать. Ларри выходит из боскета.

Бродбент. С добрым утром, мисс Дойл.
Тетушка Джуди (втайне считая, что такое приветствие смешно в  столь  поздний
     час дня). С добрым утром (Берется за поднос.) Вы уже кончили?
Бродбент. О да, благодарю вас.  Простите,  что  мы  вас  не  подождали.  Это
     деревенский воздух поднял нас так рано.
Тетушка Джуди. Это рано, по-вашему? О господи!
Ларри. Тетя позавтракала, должно быть, в половине седьмого.
Тетушка Джуди. Молчи уж ты-то! Вытащил хорошие кресла в сад, да и  радуется.
     Мистер Бродбент насмерть простудится от твоих завтраков. Шутка  ли,  на
     таком холоде! (Бродбенту.)  Что  вы  потакаете  его  глупостям,  мистер
     Бродбент?
Бродбент. Я сам очень люблю свежий воздух, уверяю вас.
Тетушка Джуди. Э, бросьте! Разве можно любить то, что противно  человеческой
     природе? Как вам спалось?
Нора. Вы не слышали, что-то упало сегодня ночью, так  часов  около  трех?  Я
     думала, дом рушится. Но, правда, я очень чутко сплю.
Ларри. Эге! Я помню, восемнадцать лет назад у этого дивана одна ножка  имела
     привычку вдруг отваливаться безо  всякого  предупреждения.  Не  это  ли
     случилось сегодня, Том?
Бродбент. О, пустяки! Я совсем не ушибся. То есть по крайней мере... Тетушка
     Джуди. Ах, срам какой! Да я же велела Патси Фарелу забить в нее гвоздь!
Бродбент. Он это сделал, мисс Дойл. Гвоздь там был, вне всяких сомнений.
Тетушка Джуди. Ах ты господи!

          В  калитку  входит  пожилой фермер. Он невысокого роста,
          жилистый,  с  землистым лицом, низким голосом и угрюмыми
          манерами, которыми он хотел бы внушить страх, но внушает
          скорее  жалость.  Он  настолько стар, что в юности, быть
          может,   носил   фризовый   фрак  с  длинными  фалдами и
          панталоны  до колен; но теперь он прилично одет в черный
          сюртук,  цилиндр  и серые брюки; и лицо у него настолько
          чистое,  насколько  этого можно добиться умыванием, чем,
          впрочем,  сказано  немного, так как эта привычка усвоена
          им   недавно   и   еще   находится  в  конфликте  с  его
                        естественными наклонностями.

Вновь пришедший (у калитки). Доброго всем здоровья. (Входит в садик.)
Ларри (покровительственным  тоном  со  своего  места).  Да  ведь  это  Мэтью
     Хаффиган? Узнаете меня, Матт?
Мэтью (нарочито грубо и отрывисто). Нет. Кто вы такой?
Нора. Ну что вы, я уверена, что вы его узнали, мистер Хаффиган.
Мэтью (нехотя соглашаясь). Ларри Дойл, что ли?
Ларри. Он самый.
Мэтью (обращаясь к Ларри). Я слышал, у вас хорошо дела пошли там, в Америке?
Ларри. Да, ничего себе.
Мэтью. Встречали там, наверно, моего брата Энди?
Ларри. Нет. Америка большая страна. Искать там  человека  -  все  равно  что
     иголку в стоге сена. Говорят, он там теперь важная шишка.
Мэтью. Да, слава богу. Где ваш отец?
Тетушка Джуди. Он у себя в конторе, мистер Хаффиган, с Барни Дораном и отцом
     Демпси.

          Мэтью, не желая больше тратить слов на пустые разговоры,
                       поворачивается и уходит в дом.

Ларри (глядя ему вслед). С ним что-нибудь неладно?
Нора. С ним? Почему ты думаешь? Он всегда такой.
Ларри. Со мной он не всегда бывал таким. Когда-то он  был  очень  любезен  с
     мастером Ларри; слишком даже любезен, на мой взгляд. А теперь ворчит  и
     огрызается, как медведь.
Тетушка Джуди.  Ну  да  ведь  он  купил  ферму  в  собственность  по  новому
     земельному закону.
Нора. У нас большие перемены, Ларри. Прежних арендаторов и не  узнать.  Иные
     так себя держат, словно ответить на вопрос - и  то  уже  милость  с  их
     стороны. (Отходит к столу и  помогает  тетушке  Джуди  снять  скатерть;
     вдвоем они складывают ее.)
Тетушка Джуди. Интересно, зачем ему Корни понадобился. Он сюда носу не казал
     с того дня, как последний раз принес арендную плату. И  как  он  с  ним
     тогда разговаривал! Деньги ему чуть ли не в лицо швырнул.
Ларри. Неудивительно! Разумеется, они все  нас  до  смерти  ненавидели.  Ух!
     (Мрачно.) Я помню, как они приходили в контору и рассыпались перед моим
     отцом - какой, мол, я славный  мальчик,  и  ваша  милость  то,  и  ваша
     милость се, а руки у них чесались схватить его за горло.
Тетушка Джуди. Вот уж не знаю, что им плохого  сделал  Корни.  Ведь  это  он
     устроил  Матту  долгосрочную  ссуду  и  поручился  за  него,   как   за
     порядочного и трудолюбивого человека.
Бродбент. А он трудолюбив? Это, знаете ли, редкость среди ирландцев.
Ларри. Трудолюбив! У меня с души воротило от его трудолюбия,  даже  когда  я
     был  мальчишкой.  Трудолюбие  ирландского  крестьянина  -  это   что-то
     нечеловеческое;  это  хуже,  чем  трудолюбие  кораллового   полипа.   У
     англичанина здоровое  отношение  к  труду:  он  делает  ровно  столько,
     сколько необходимо, да и  от  этого  норовит  увильнуть  где  можно;  а
     ирландец работает так,  словно  умрет,  если  остановится.  Этот  Мэтью
     Хаффиган и его брат Энди сделали пашню из каменной  россыпи  на  склоне
     холма; голыми руками расчистили ее и разрыхлили, и первую  свою  лопату
     купили на выручку с первого урожая картофеля. А еще  говорят  о  добром
     пахаре, который выращивает два колоса пшеницы там, где рос только один.
     Эти двое вырастили целое поле пшеницы там, где раньше и кустику вереска
     не за что было уцепиться.
Бродбент. Но это великолепно! Только великий народ  способен  рождать  таких
     людей.
Ларри. Таких дураков - вы хотите сказать! Им-то какая была от этого  польза?
     Как только они это проделали, лендлорд назначил  им  арендную  плату  в
     пять фунтов в год, а потом согнал их с земли, потому что они  не  могли
     столько заплатить.
Тетушка Джуди. А почему они не могли заплатить? Ведь  мог  же  Билли  Байрн,
     который взял землю после них.
Ларри (сердито). Вы отлично знаете, что Билли Байрн ничего не  заплатил.  Он
     только предложил эту сумму, чтобы захватить участок.  А  платить  и  не
     подумал.
Тетушка Джуди. Ну да,  потому  что  Энди  Хаффиган  треснул  его  по  голове
     кирпичом так, что он на всю жизнь  хворым  стал.  И  Энди  после  этого
     пришлось бежать в Америку.
Бродбент (горя негодованием). Кто осудит его за это, мисс  Дойл?  Кто  может
     осудить его?
Ларри (нетерпеливо). Ох, какой  вздор!  Ну  какой  смысл  в  том,  что  один
     человек, которого голод согнал с земли, убьет другого,  которого  голод
     пригнал на эту землю? Вы бы сами так поступили?
Бродбент. Да. Я-я-я... (Заикается от возмущения.) Я бы застрелил  проклятого
     лендлорда, и свернул бы шею его мерзкому агенту,  и  взорвал  бы  ферму
     динамитом, да уж заодно и Дублинский Замок!
Ларри. О да, вы бы натворили великих дел; и большая была бы от этого польза!
     Сразу  видно  англичанина.  Издавать  никуда   не   годные   законы   и
     разбазаривать землю, а потом, когда ваше невежество в области экономики
     приводит  к  естественным  и  неизбежным   результатам,   приходить   в
     благородное негодование и избивать тех людей, которые осуществляют ваши
     же собственные законы!
Тетушка Джуди. Э, не обращайте на  него  внимания,  мистер  Бродбент!  Да  и
     неважно все это, потому что лендлордов почти что не осталось. А скоро и
     вовсе не будет.
Ларри. Наоборот, скоро только и будут что одни лендлорды. И да  поможет  бог
     тогда несчастной Ирландии.
Тетушка Джуди. Ну, ты,  уж  известно,  ничем  не  доволен.  (Норе.}  Пойдем,
     дружок, приготовим фарш для  пирога.  Они  и  без  нас  найдут,  о  чем
     поговорить. Мы им не нужны. (Забирает поднос, и уходит в дом.)
Бродбент (вскакивает с места и галантно протестует). Что вы,  что  вы,  мисс
     Дойл! Помилуйте...

          Нора,  следуя за тетушкой Джуди со свернутой скатертью в
          руках,  бросает  на  Бродбента  взгляд,  от  которого он
          мгновенно  немеет.  Он  смотрит  Норе вслед, пока она не
          исчезает  за  дверью, затем подходит к Ларри и говорит с
                          трагическим выражением.

     Ларри.
Ларри. Что?
Бродбент. Я вчера напился пьян и сделал предложение мисс Рейли.
Ларри. Вы что??? (Разражается смехом на ирландский манер -  на  не  принятых
     для этого в Англии высоких нотах.)
Бродбент. Чему вы смеетесь?
Ларри (внезапно умолкая).  Не  знаю.  Ирландцы  почему-то  смеются  в  таких
     случаях. Она приняла ваше предложение?
Бродбент. Я никогда не забуду, что она с великодушием, присущим  ее  народу,
     хотя я и находился вполне в ее власти, отвергла мое предложение.
Ларри. Это было в высшей степени неблагоразумно с ее стороны. (Погружаясь  в
     размышления.) Однако позвольте, когда это вы успели напиться?  Вы  были
     совершенно трезвы, когда вернулись  с  ней  после  прогулки  к  Круглой
     башне.
Бродбент. Нет, Ларри, я был пьян, должен это признать,  к  своему  стыду.  Я
     перед тем выпил два стакана пунша. Ей пришлось довести  меня  до  дому.
     Вы, наверно, сами заметили, что я был пьян.
Ларри. Нет, не заметил.
Бродбент. Ну, а она заметила.
Ларри. Разрешите узнать, сколько вам понадобилось времени,  чтобы  дойти  до
     столь решительных объяснений? Ведь ваше знакомство с  ней  продолжалось
     всего каких-нибудь несколько часов.
Бродбент. Боюсь, что всего несколько минут. Когда  я  приехал,  ее  не  было
     дома, и в первый раз я с ней встретился возле башни.
Ларри. Хорош ребеночек, нечего сказать! Вот и оставляй вас без присмотра. Не
     думал я, что потшин так ударит вам в голову.
Бродбент. Нет, с головой у меня ничего не было. И сейчас не болит, и вчера у
     меня язык не заплетался. Нет, потшин бросается не в голову, а в сердце.
     Что мне теперь делать?
Ларри. Ничего, конечно. Зачем вам что-нибудь делать?
Бродбент. Видите ли, необходимо решить весьма щекотливый вопрос:  был  ли  я
     настолько пьян, что это снимает с  меня  моральную  ответственность  за
     сделанное мною предложение, или же  я  был  настолько  трезв,  что  это
     налагает на меня обязанность повторить это  предложение  теперь,  когда
     моя трезвость не вызывает сомнения?
Ларри. Я бы на вашем месте поближе познакомился с ней, прежде чем решать.
Бродбент. Нет, нет. Это было бы неправильно Это было бы непорядочно.  Вопрос
     стоит так: или я взял на себя моральное  обязательство,  или  не  взял.
     Необходимо выяснить, до какой степени я был пьян.
Ларри. Вы, во всяком случае, расчувствовались до степени идиотизма,  это  не
     подлежит сомнению.
Бродбент. Не могу отрицать, что я был глубоко тронут. Ее голос  произвел  на
     меня неотразимое впечатление Этот ирландский голос!
Ларри (сочувственно). Да, да, я знаю. Когда я в первый раз попал в Лондон, я
     чуть не сделал предложение продавщице в булочной только из-за того, что
     ее уайтчепельский акцент был так изыскан, так нежен, так трогателен...
Бродбент (сердито). Мисс Рейли, кажется, не продавщица0
Ларри. Ну, ну! Продавщица была очень милая девушка.
Бродбент. Вы каждую англичанку готовы считать ангелом У  вас  грубые  вкусы,
     Ларри. Мисс Рейли женщина в  высшей  степени  утонченного  типа,  какой
     редко  встречается  в  Англии,  разве   только   в   избранных   кругах
     аристократии
Ларри. Какая там аристократия! Знаете вы, что Нора ест?
Бродбент. Ест? Что вы этим хотите сказать?
Ларри. На завтрак - чай и хлеб с маслом, изредка ломтик ветчины; иногда  еще
     яйцо - в особо торжественных случаях, скажем в день ее рождения.  Среди
     дня обед: одно блюдо. Вечером опять чай и хлеб с маслом. Вы сравниваете
     ее с вашими англичанками, которые уплетают мясо по пять раз в день,  и,
     понятное дело, она вам кажется сильфидой. А разница между  ними  -  это
     вовсе не разница типа; это разница  между  женщиной,  которая  питается
     нерационально, но  слишком  обильно,  и  такой  которая  питается  тоже
     нерационально, но слишком скудно.
Бродбент (в ярости). Ларри, вы...  вы...  вы  мне  внушаете  отвращение.  Вы
     дурак, и больше ничего! (В гневе опускается на садовую скамью,  которая
     с трудом выдерживает его тяжесть.)
Ларри. Тихо! Ти-хо! (Хохочет и тоже садится, на край стола.)

          Из  дома выходят Корнелий Дойл, отец Демпси, Барни Доран
          и  Мэтью  Хаффиган.  Доран уже немолод, хотя пожилым его
          нельзя   назвать;   это  плотный  рыжеволосый  человек с
          круглой  головой  и  короткими  руками,  сангвинического
          темперамента,  великий  охотник  до  всяких язвительных,
          непристойных  и  кощунственных  или  попросту жестоких и
          бессмысленных  шуток  и свирепо нетерпимый к людям иного
          характера  и  иных убеждений; все это происходит оттого,
          что энергия его и способности растрачивались впустую или
          обращались   во   зло,  главным  образом  по  недостатку
          воспитания   и   отсутствию   социальных,  сил,  которые
          направили  бы  их  в русло полезной деятельности, ибо от
          природы  Барни  отнюдь  не  глуп  и  не  ленив.  Одет он
          небрежно  и  неопрятно,  но  растерзанность  его костюма
          отчасти  маскируется  покрывающим его слоем муки и пыли;
          этот  костюм,  к  которому никогда не прикасалась щетка,
          сшит,   однако,   из  модной  шершавой  материи  и  был,
          по-видимому,  в  свое  время  куплен  именно  из-за  его
                   элегантности, невзирая на дороговизну.
          Мэтью  Хаффиган,  робея  в этом обществе, держит курс по
          краю  сада,  вдоль  кустов,  и, наконец, бросает якорь в
          уголке, возле пустой корзины. Священник подходит к столу
          и  хлопает Ларри по плечу. Ларри быстро оборачивается и,
          узнав отца Демпси, спрыгивает наземь и сердечно пожимает
          ему  руку.  Доран  проходит вперед, между отцом Демпси и
          Мэтью,  а  Корнелий,  остановившись  по  другую  сторону
          стола,   обращается   к   Бродбенту,   который   встает,
                            приветливо улыбаясь.

Корнелий. Кажется, мы все вчера с вами виделись?
Доран. Я не имел удовольствия.
Корнелий. Верно, верно, Барни. Я совсем позабыл. (Бродбенту, представляя ему
     Дорана.) Мистер Доран - хозяин той красивой мельницы, что вы видели  из
     омнибуса.
Бродбент  (все  новые  знакомые  ему  очень  нравятся).  Очень  рад  с  вами
     познакомиться, мистер Доран. Большое удовольствие для меня.

          Доран  не  может  разобрать,  каким  тоном с ним