ком,  скрывающимся от
политической  полиции,  следует  быть  осмотрительным.  Лишнее  слово,
неуместная догадка могут нанести вред.  Исправить ошибку бывает уже не
в вашей власти.  "Право убежища" политических изгнанников в наши дни -
лишь воспоминание о временах,  когда на заре либерализма буржуазия еще
не боялась революции. Многим революционерам пришлось на себе испытать,
что  такое  неприкосновенность личности в понимании охранки буржуазных
стран. Слишком многим борцам за свободу народов пришлось уже убедиться
в   том,   что   между   органами   политической  полиции  большинства
капиталистических  государств  существует  круговая   порука.   Только
наивные  люди,  глаза  которых  закрыты  шорами прекраснодушной веры в
разрушенный  жизнью  миф  братства  волков  с  ягнятами,   могут   еще
воображать,  будто  какое бы то ни было буржуазное правительство может
обеспечить свободу и безопасность борцу против системы, которой служит
само это правительство и весь его полицейский и карательный аппарат.
 Одним словом,  достаточно сказать:  зная,  как друг  мой  Митонен
вынужден  был  много  лет  тому  назад  покинуть  пределы своей родной
страны,  зная,  какие усилия прилагала полиция,  чтобы получить его  в
свои  лапы  для  расправы,  я  должен уважать его желание оставаться в
тени,  когда он этого хочет.  Свидетель его странствований по далекому
Северу,  где  он  провел  многие  годы под чужим именем,  я знаю,  что
рассказанное им происшествие на Свальбарде -  истинная  история.  Мало
того, все заставляет меня высказать уверенность в том, что случай этот
автобиографичен.  Иными словами,  один из героев истории  -  сам  Арву
Митонен.  Однако  он  старательно замаскировал себя под именем Яльмара
Свэна.  Он  придал  Свэну  совсем  несвойственные  самому  Арву  черты
неуклюжего,  ленивого  увальня.  Он  старательно  изменил и наружность
героя.  Он описал мне Свэна человеком  небольшого  роста,  коренастым,
даже тяжеловесным, с добродушным выражением широкого лица, украшенного
густыми белесыми бровями,  словно бы выгоревшими на солнце.  Светлыми,
по словам Арву,  были и волосы на голове Свэна. Не слишком густые, они
окружали розовую и уже довольно большую,  несмотря на  нестарые  годы,
лысину.  Глаза  Свэна  были  якобы  почти  такими же бесцветными,  как
волосы.  По словам Митонена,  они редко отражали  то,  что  думал  или
чувствовал  их  обладатель.  Руки  у Свэна были короткие и крепкие,  с
короткими же и очень крепкими пальцами. Как видите, Арву хотел создать
образ   человека   физически   сильного,  не  слишком  страдающего  от
склонности к  излишним  размышлениям,  флегматичного  и,  может  быть,
чрезмерно  добродушного.  Внешне  портрет  этот  совсем  не походил на
самого Арву.
 В противоположность этому портрету, он добросовестно описал Кнута
Йенсена - огромного,  широкоплечего детину с низким лбом,  обрамленным
жесткими  светло-рыжими  волосами,  со  впалыми  щеками,  почти всегда
покрытыми  неопрятной  щетиной  такого   же   рыжего   цвета.   Из-под
насупленных  бровей  Кнута глядели темные глаза - всегда внимательные,
будто настороженные.  В них нередко вспыхивал недобрый огонек. И тогда
под  скулами  Кнута  надувались  два  крепких  желвака  и  тонкие губы
большого рта  расходились  в  оскале,  приоткрывая  два  ряда  крупных
крепких  зубов.  Единственное,  что было общего между компаньонами,  -
руки. У Кнута были такие же большие, такие же крепкие руки с сильными,
словно  железными,  пальцами.  Темперамент Кнута не соответствовал его
весу - он был подвижен,  несмотря на свои сто  пять  кило,  не  боялся
работы,  ходил  быстро,  большими  шагами.  В большинстве случаев Кнут
делал свое дело молча, не глядя по сторонам и не обращаясь за помощью,
даже когда ему приходилось трудно.
 Рядом с выдуманным портретом Яльмара Свэна предо мной стоял живой
Кнут  Йенсен.  Я знавал его:  Митонен верно обрисовал его наружность и
нрав.
 Я не намекнул Митонену,  когда услышал этот рассказ, что разгадал
его маскарад.  И вас, читатель, прошу, ежели вам доведется встретиться
с  Арву  Митоненом,  сделать вид,  будто вы чистосердечно верите:  да,
Яльмар Свэн,  это действительно не кто иной,  как Яльмар Свэн! И уж во
всяком  случае не признавайтесь,  что слышали от меня о попытке скрыть
под образом этого неуклюжего увальня самого Арву Митонена.  Зато уж  я
вам головой ручаюсь:  все,  что здесь рассказано, правда. Всякий, кому
довелось побывать в тех местах,  легко мог бы в этом убедиться: там до
сих  пор  хорошо  помнят  историю  Кнута  Йенсена.  Потому что все это
касается больше его, чем Свэна.
 Вот она,  эта  история,  в  том  виде,  как  я ее услышал от Арву
Митонена.

1

 Солнца не было. Бледная полоска зари загорелась на востоке совсем
ненадолго.  На  миг  вершины,  укутанные  снежным саваном,  окрасились
розовыми бликами - неуверенными,  расплывчатыми, такими, что ни в ком,
кроме  тех,  кто  ждал их полгода,  они не вызвали бы восторга:  весна
идет!
 Восток погас.  Мгла  окутала  бесконечный простор ледяного плато.
Серое небо почти ничем не отграничивалось от такой же  серой  равнины,
обрамленной шапками острых вершин.
 Снег стал падать медленно,  крупными пушистыми хлопьями,  образуя
плотную завесу. Снежинки ложились ровным покровом. Потом они метнулись
под резким  порывом  колющего  ветра.  Все  закружилось  и  запрыгало.
Ударяясь о землю, пушистые концы снежной завесы взлетали, волновались,
прыгали.
 Под ударами  ветра  снежные  валы  срывались  с  краев  трещин на
глетчерах. Ледяные стены с треском и грохотом низвергались в бездонные
пропасти. Навстречу им вырывался белый вихрь.
 Буря неистовствовала трое суток.

2

 Кнут Йенсен  проснулся  первым.  Он  вылез  из  мешка   и   зажег
спиртовку,  пока  Яльмар  Свэн  еще  спал.  Кнут  не  любил Яльмара за
обстоятельность,  которую  считал  медлительностью,  неуместной  в  их
профессии.  А  когда  сердился,  то  и просто называл это ленью.  Свэн
всегда просыпался позднее и первым ложился спать.  И  на  охоте  тоже:
пока  Свэн  успеет  обойти половину своих капканов,  Йенсен обежит все
свои.
 На этой  почве  у  них  и  произошла размолвка.  Йенсен отказался
работать со  Свэном  на  равных  началах.  Решили,  что  каждый  будет
работать для себя.
 Но не так давно у Йенсена появилась мысль о том,  что это решение
было  несвоевременным.  В  капканах  Свэна  зверя  всегда  оказывалось
больше,  чем в капканах Йенсена. Единственной причиной этого, понятной
Йенсену,  был случай.  Случай - слеп. Повернувшись в сторону Свэна, он
уже не изменит. Заодно со случаем против Йенсена была и зима. Давно не
видели  такой  суровой  зимы на Свальбарде.  А ведь Йенсен проводил на
снегу вдвое больше времени,  чем Свэн,  -  для  него  погода  была  не
последним делом.
 Этой зимой почти каждый раз,  когда охотники покидали свою базу у
Зордрагерфиорда,  они попадали в метель. Если их не загоняла в избушку
вьюга, то делал это оглушающий мороз.
 Йенсену не  нужен  был  градусник.  По  повадке  собак,  на  ходу
стискивавших пасти и не высовывавших языков,  он знал, что температура
слишком низка, чтобы он мог требовать от животных большой работы.
 Когда Йенсен попробовал не поверить  собакам  и  однажды  прошлой
зимой наперекор здравому смыслу пошел в глубь Норд-Остландского плато,
мороз  крепко  ударил  его  по  рукам.  На  Западный   Шпицберген,   в
Гринхарбор, он вернулся из этой поездки с двумя отмороженными пальцами
и не досчитался хорошей собаки.
 Йенсену не  было  бы  так  жалко пальцев,  если бы один из них не
оказался  указательным.  Пришлось  приучаться  плавно  спускать  курок
средним пальцем,  не теряя мушки.  Ему самому не верилось,  что это не
так-то просто сделать. То был период, когда неповоротливый Яльмар Свэн
посмеивался  над  промахами  шпицбергенского ветерана.  Но Кнут был не
только жаден - он был еще и очень упрям  в конце концов,  его  прицел
стал так же верен, как был.
 То, что сегодня пришлось заночевать под  открытым  небом,  Йенсен
тоже приписал неповоротливости Свэна.  Один он,  Йенсен,  без спутника
наверняка успел бы добраться до базы.  Что,  устали собаки?  Ну, на то
они  и  собаки,  чтобы  уставать.  Длину перехода надо измерять силами
хозяина - человека.  Если бы не суровые  уроки  прошлой  зимы,  он  не
отказался бы от продолжения этой формулы: человек хозяин и погоде.
 Ловко зацепив тремя уцелевшими пальцами котелок,  набитый снегом,
Йенсен сунул его под колпак походной кухни.
 Струйка пара,  уютно  вившаяся  из  прорези  свэновского   мешка,
раздражала Кнута. Он толкнул товарища в бок носком мехового сапога.
 Яльмар разодрал  заиндевевшие   края   своей   меховой   спальни,
поеживаясь,  вылез наружу и стал размахивать руками,  чтобы размяться.
На его обязанности лежало накормить собак,  пока  Йенсен  приготовляет
завтрак.
 Яльмар исполнил это  методически.  Точно  отмерил  каждой  собаке
причитавшуюся  ей  порцию  сухой рыбы.  При этом он не следовал манере
Иенсена кидать рыбу не глядя,  кому попало,  а старательно  соразмерял
величину  порции с размерами каждой собаки.  Лучше работавших собак он
награждал лишним куском.  Если бы он был один,  то сказал бы при  этом
несколько ласковых слов и,  может быть, даже похлопал бы старательного
вожака по загривку.  Но при Кнуте он этого делать не  стал,  чтобы  не
вызвать града насмешек.
 Покончив с этим делом,  Яльмар закусил и  стал  терпеливо  ждать,
когда вскипит котелок.
 Йенсен пренебрежительно поглядывал на темные,  подмороженные щеки
Яльмара.  Еще и еще раз повторял он себе, что в последний раз связался
с этим неопытным увальнем. Сегодня Свэн подморозил щеки себе, а завтра
из-за него отморозит себе лицо сам Йенсен!
 В противоположность  Йенсену,   кончавшему   подряд   двенадцатую
зимовку,  Свэн с трудом дотягивал четвертую. При этом он не скрывал от
товарища желания бросить Свальбард и вернуться на материк. Быть может,
он  сделает это теперь же,  ближайшим летом.  Охота на Свальбарде была
неподходящим для него занятием.
 Возвращаясь в  одну  из  промысловых  избушек,  Свэн каждый раз с
большим трудом покидал ее.  Ему трудно было  решаться  снова  и  снова
отдавать  свое  тело  во власть звонкой холодной темноты.  Мороз цепко
хватал за лицо,  за пальцы рук и ног.  При малейшей  оплошности  холод
забирался  внутрь  груди  и вызывал сухой кашель.  И тут уж нужно было
держать ухо востро:  если мороз прихватит верхушки легких - конец. Это
валило с ног и более крепких, чем Свэн.
 Нет, все это не для него!  Ему,  в конце концов,  наплевать на те
золотые  горы,  что  сулил Йенсен,  коль скоро для них нужно проводить
целые недели без крыши,  даже ночами кутая голову  в  мех.  Человек  с
нормальными  нервами может сойти с ума от одного нескончаемого гудения
бури.  Что толку в деньгах,  если нужно просыпаться по  десять  раз  в
страхе, что не проснешься никогда.
 Подчас Йенсену  казалось,  что  Свэна  не  интересует  заработок,
словно он и явился-то сюда,  на край света,  вовсе не для того,  чтобы
сколотить капиталец.  А Йенсен не мог понять, что еще, кроме погони за
кронами,  может пригнать человека в этот ледяной ад. Ад? Ну конечно! А
что же еще?!
 Кто это  выдумал,  будто  в  аду тепло и в наказание за грехи там
сажают на сковородки?  Кто из отцов церкви был там?  Кто из них  имеет
представление о том, что такое ад? А вот он. Кнут Йенсен, там был. Да,
да, был и сейчас еще сидит там, хотя вовсе не чувствует себя грешником
больше,  чем любой другой,  кого он встречал в своей жизни. И уж он-то
может с уверенностью сказать:  ад вот тут,  вокруг,  куда ни  глянь  -
зеленоватое  серебро  снежней  пустыни  темный горизонт на протяжении
бесконечных месяцев полярной зимы  завывание ветра и бесовская пляска
шторма.  И ко всему - мороз.  Мороз!.. Вот где должен был обосноваться
сатана - где-нибудь на ледниках Норд-Остланда или,  скажем,  поставить
свой  трон на острове Карла.  Тут он мог бы выдавать пропуска не в тот
липовый ад,  что придуман монахами для устрашения старух,  а вот в это
подлинное,  трескучее  царство  дьявола,  где  вой  оголодавших песцов
казался бы грешникам поистине ангельской музыкой.
 Черт побери,  он,  Кнут Йенсен, мог бы быть здесь смотрителем. За
сходную плату. А такие, как Свэн?..
 Всякий раз  при  мысли  о  товарище  недобрый  огонек загорался в
глазах Йенсена и губы его кривились в  усмешку  под  усами,  с  концов
которых всегда свисали сосульки, - Йенсен срывал их, входя в избу.
 В последнее  время  Свэн  чувствовал   некоторое   облегчение   в
предвидении  скорого  окончания зимы.  С тех пор как на востоке на миг
появилась светлая полоска зари, он приободрился и больше интересовался
результатами охоты.  Его даже немного увлекло соревнование с Йенсеном.
Было приятно сознавать,  что хотя бы за счет счастья, повернувшегося к
нему лицом, он может почувствовать некоторое превосходство над суровым
спутником.  Впрочем,  Свэн больше  радовался  поводу  отвести  душу  в
подшучивании над Кнутом,  чем отчетливому сознанию, что каждая шкурка,
вынутая из капкана или добытая пулей, означает лишнюю сотню крон в его
кармане, тогда, как эта сотня проплывала мимо жадных рук Кнута.
 С возвращением солнца Яльмар осмелел.  Не в пример прошлому, стал
далеко  уходить один.  Он расставлял свои капканы в самых неприступных
местах ледяного плато. А приходя в избушку, весело насвистывал, чего с
ним прежде не бывало. Это злило Кнута.

 Сегодня мороз был еще крепче,  чем вчера,  но Яльмар не побоялся,
как  бывало,  сразу  после  завтрака  расстаться  с  Кнутом.  Это  был
последний  день  перед возвращением на берег Зордрагерфиорда,  то есть
перед отдыхом по крайней мере на три-четыре дня в теплой избушке.  Там
можно будет спать, не боясь застудить себе легкие, пить утренний кофе,
не обжигаясь и не опасаясь того,  что  жидкость  замерзнет  в  кружке,
прежде чем попадет в рот.
 Укрепив пожитки на санях, Яльмар еще раз набил трубку.
 - Разгонную трубочку, Кнут?
 Кнут мрачно молчал, возясь с укладкой своих саней.
 - Эй, Кнут, с тобой говорят!
 - Слышу.
 - А  раз  слышишь,  то  не следует заставлять собеседника глотать
лишнюю порцию мороза,  чтобы повторять приглашение.  Держи! - и Яльмар
бросил ему свой кисет.
 Кнут с  сумрачным  видом   набил   трубку.   Сильными   затяжками
раскуривая ее, он сказал из-за окутавших его голову клубов дыма:
 - А ты не думаешь, Яльмар, что следует пересмотреть наше условие?
 - Что ты хочешь сказать?  - насторожился Яльмар.  - Между нами же
нет никаких условий.
 - Не следует ли нам восстановить наше товарищество?  - проговорил
Кнут, не глядя на собеседника.
 Яльмар помахал огромной рукавицей.
 - Эге-ге!  Теперь, когда песец пошел ко мне, ты снова заговорил о
товариществе.
 - Это случай.
 - Ну,  а  если  завтра случай улыбнется тебе,  ты снова разорвешь
товарищество?
 - Этого больше не будет.
 - Нет,  Кнут.  Сегодня он,  этот господин случай, улыбается в мою
сторону,  и я возьму то,  что мне с него причитается.  Я,  брат,  тоже
понимаю, что значит лишняя шкурка.
 - Именно ты-то этого и не знаешь, - обозлился Кнут.
 - Ты что же, за дурня меня считаешь?
 - Дурень не дурень, а...
 - Хочешь я тебе скажу?.. Берген знаешь?
 - Ну?
 - А Хильму Бунсен знаешь?
 - Ну?
 - А аквавит1 Хильмы знаешь?
 1 Аквавит - норвежская анисовая водка.
 - Я начал о деле, а ты... вон куда!
 - А я не хочу говорить с тобой о деле, - рассмеялся Яльмар.
 - Ну и дурак!  - отрезал Кнут и выбил трубку о край саней. - Коли
так, прощай... Завтра к вечеру сойдемся у Зордрагер?
 При этих словах он  не  спускал  со  Свэна  пристального  взгляда
исподлобья. Он криком поднял собак и щелкнул бичом.
 - Сойдемся у Зордрагер, - ответил ему Яльмар.
 Он поднял своих собак и,  тяжело наваливаясь на лыжи, пошел вдоль
обрыва.
 Кнут несколько раз оглянулся ему вслед.  Через несколько минут он
свернул с прежнего направления и тоже погнал собак вдоль обрыва,  но в
другую  сторону.  Две  темные  фигуры  медленно расходились в сумерках
полярного утра, сопровождаемые упряжками.
 Снег повизгивал под лыжами, и монотонно пели полозья саней.
 Яльмар добродушно бурчал что-то себе под нос в такт поскрипыванию
лыж и прислушивался к дыханию собак.
 Кнут бранился и нетерпеливо подгонял своих животных.
 Прежде чем  охотники потеряли друг друга из виду,  Йенсен еще два
или три раза оглянулся на Свэна.  Но  скоро  узкая  полоска  света  на
востоке  исчезла.  Ее  отсвет  над  горизонтом погас.  Утро кончилось.
Наступила ночь.  Серая,  неверная муть неба, ничем не отграниченная от
земли, лежала над снежным простором Норд-Остланда.
 Извечная тишина,  на  мгновение  разрезанная  визгом  полозьев  и
хрустом  снега  под  лыжами,  снова будто на века смыкалась за спинами
охотников. Вечная тьма над вечным безмолвием.
 Для Яльмара позади,  за звонкой морозной мутью, были четыре зимы.
Впереди - возвращение на материк.  А на материке...  На материке много
такого,  что еще следует доделать...  Да,  да, много недоделанных дел!
Чтобы в них ни от кого не зависеть,  ему и  нужно-то  ерунду  -  ровно
столько, сколько необходимо для скромной жизни.
 Для Кнута позади,  за пением полозьев,  ставшим  почти  таким  же
точным мерилом температуры,  как спиртовый термометр,  были двенадцать
зим. Впереди - песцы, кроны н еще кроны. Кнут уже не знал, есть ли еще
что-либо  за  этими кронами.  И есть ли что-нибудь важнее крон?  Может
быть, тринадцатая зима?.. Нет, нет, только не это!

3

 Йенсен успел поесть и выспаться - Свэна все не было.
 Кнут не спеша занялся сортировкой шкурок,  собранных за зиму.  Он
разбирал их  и,  подобрав  по  сортам,  паковал  в  плотные  тюки  для
перевозки на свою основную базу в Айс-фиорд.
 За этим занятием незаметно прошел весь день,  тот условный  день,
что  обозначался движением стрелок на старых часах,  пыхтевших на ходу
подобно  паровозу.  Перед  ужином,   выйдя   кормить   собак,   Йенсен
внимательно  послушал  серую  молчаливую мглу.  Проголодавшиеся собаки
скулили,  мешая что-нибудь разобрать.  Он хотел еще  раз  выйти  после
ужина, чтобы послушать, не доносится ли откуда-нибудь скрип свэновских
лыж,  да,  выпив лишнее,  забыл о своем намерении. Так и лег спать, не
дождавшись  товарища.  Впрочем,  в  его сознании слово "товарищ" давно
утратило  свое  истинное  значение.  Свэн  представлялся  ему   просто
соседом,  чаще досадным,  чем приятным. Слово "лишний" не приходило на
ум только потому,  что в этих местах  жить  одному  еще  хуже,  чем  с
неприятным соседом.
 На следующий день у Йенсена неуклюже повернулась в голове  мысль:
"Это  слишком  долго  даже  для Яльмара.  Не свихнул ли он себе шею?..
Дурень!"
 К вечеру,  так  как  Яльмара  все не было,  эта мысль обросла уже
несколькими простыми догадками.  Они,  догадки, не шли дальше основных
опасностей,  вылезавших навстречу охотнику из серой мглы ледяных полей
Шпицбергена,  но и этого было достаточно,  чтобы на целый день  занять
маловместительное воображение Йенсена.
 В обычное время Йенсен охотно съедал свой ужин без Саэна, - тогда
он ел не торопясь, без опаски, что сосед съест больше него. Но сегодня
ужин в одиночестве показался ему скучным.  Сознание,  что, быть может,
Свэн  исчез  навсегда и он,  Йенсен,  обречен теперь на одиночество до
конца зимы,  было неприятно.  Один,  совсем  один!..  Эта  мысль  была
главной.
 Кнут решил,  что завтра,  вместо охоты,  придется выйти на поиски
Яльмара.  Перед  сном  он  еще раз крепко выругал своего компаньона и,
прежде чем ложиться,  приготовил все для завтрашнего похода.  Очень не
хотелось  тратить  силы  и  время  на  поиски,  но...  еще  хуже  была
перспектива  одиночества.  Засыпая,  он  решил,  что  запишет   лишние
продукты и собачий корм,  ушедшие за эти дни ожидания,  на счет Свэну.
Уж он-то получит их с этого увальня!
 С этим он и заснул. Когда часы отметили еще только половину ночи,
Йенсен проснулся от возни,  поднятой собаками  у  дверей