могут  накопиться  кое-какие
дела. Разве не правда?

5

 Йенсен уже  вторично  глядел на свои новые часы и даже заподозрил
себя в том, что забыл их завести: стрелки, кажется, не двигались. Банк
открывался  в  девять  тридцать,  и трудно было предположить,  что его
служащие неаккуратны.  А между тем,  право, не видно конца вынужденной
прогулке   Йенсена.   Он   уже  прошелся  по  всей  Страндгаденс  и  с
удовольствием постоял перед фасадом биржи.  Он представил  себе,  что,
может  быть,  войдет  когда-нибудь  в  эту  тяжелую  дверь  в качестве
солидного оптового торговца мехами.  Маклер будет заискивающе  глядеть
на него: "Какие бумаги сегодня берет господин Йенсен?" Хо-хо!.. Поймав
себя на этих глупых мыслях,  он действительно рассмеялся и,  чтобы  не
выглядеть  дураком  перед  прохожими,  с независимым видом прошелся по
площади.  Доносившийся сюда от Немецкой набережной запах рыбы  приятно
щекотал обоняние.  Воспоминание о завтраке,  от которого он отказался,
чтобы не опоздать к открытию банка,  заставило его в третий раз вынуть
часы.  До  половины  десятого  оставались считанные минуты,  и Йенсен,
сдерживая  шаги,  пошел  к  банку.  Вот  она,  тяжелая  резная   дверь
Бергенского Кредитного банка.  Одна эта дверь стоит, наверно, столько,
сколько целая удачная зима Йенсена.  Ишь какая резьба!  А сколько меди
на пороге!  И как начищена!  Вот уж поистине "золотой порог".  Но этим
его, Йенсена, теперь не смутишь!
 Йенсен решительно  переступает  через  эту  сверкающую преграду в
царство капитала.  Теперь и он - один из тех,  кто  может  чувствовать
себя  здесь  как дома!  И тем не менее он все же слегка робеет,  когда
клерк из-за стойки спрашивает,  что ему угодно.  Странно,  право,  как
будто  не  ясно,  что он пришел открыть тут свой текущий счет?!  Разве
меховщик Брандт не внес сюда на его счет ровно столько,  сколько стоят
двенадцать зим Кнута Йенсена и две зимы Яльмара Свэна?  Ах, да, у него
же на лбу не написано,  что он и есть богач Кнут Йенсен, которому этот
клерк вручит сейчас чековую книжку и которому сам управляющий,  обойдя
свой письменный стол,  больший, чем вся избушка Йенсена на Свальбарде,
пожмет руку и скажет:  "Благодарю вас, господин Йенсен, за доверие. Вы
не пожалеете о том,  что избрали наш банк. Это лучшее помещение честно
заработанных денег". И тогда он, Йенсен, с трудом вытащив свое большое
тело из мягких объятий кожаного кресла,  скажет  директору  что-нибудь
приятное.  Но такое,  чтобы тот чувствовал:  ведь Йенсен мог выбрать и
Частный банк или положить деньги в Норвежский банк, а вот он остановил
же  свой выбор на Кредитном - и может чувствовать себя своим человеком
в этом темном зале.  Во всяком случае,  не  менее  своим,  чем  прежде
чувствовал себя на Свальбарде.

 Через полчаса   Йенсен  по-хозяйски  крепко  захлопнул  за  собою
массивную дверь банка.  Теперь это был и его банк.  Он еще раз  ощупал
карман,  куда  сунул  чековую книжку.  Не спеша,  останавливаясь перед
витринами магазинов со всякой всячиной,  шел по  Страндгаденс.  Скупая
фантазия  не  могла нарисовать Йенсену ни одной картины доступного ему
теперь благополучия.  Ни готовое платье или обувь,  ни даже сверкающие
безделушки в окне ювелира не были способны разжечь его фантазию. Разве
вот стоило,  по старой привычке,  постоять перед магазином Мильны Григ
"Принадлежности   для  спорта  и  охоты".  Вид  хорошего  рюкзака  или
добротных сапог радовал его глаз.  Но теперь это ему не  нужно  и  бог
даст  никогда больше не понадобится.  И только витрина Энке с батареей
винных  бутылок  и  с  горою  консервных   банок   по-настоящему   его
заинтересовала.  Это  были реальные атрибуты предстоявшей ему жизни на
материке.  К тому же вид консервов напомнил ему о завтраке,  и  Йенсен
повернул обратно. Но, вернувшись на Пурвет-Альменинген, он снова забыл
о том,  что шел завтракать: перед ним был магазин Брандта, того самого
меховщика  Брандта.  Экий  шик такая вывеска:  "Поставщик двора короля
Пруссии"!  Ах,  черт возьми,  Йенсен и не знал,  что,  может быть, его
песцы  попадут  во дворец прусского короля!  Черт его знает,  где этот
дворец,  но,  наверно,  это шикарно.  Дворец -  это  все-таки  дворец
король,  хотя  бы  и  прусский,  - это все-таки король.  Йенсену стало
весело,  и он вошел в магазин.  И тут он  остолбенел  от  удивления  и
восторга. Да, такого он не видел еще никогда. Много мехов прошло через
его руки.  Эти руки навсегда почернели и, добывая меха, стали твердыми
и   негибкими,  как  деревянные,  но  никогда  еще  им  не  доводилось
прикасаться к эдакому.
 Он походил  по  магазину,  пощупал  там  и сям несколько шкурок и
вышел со смешанным чувством гордости тем,  что тут есть и его доля,  и
сожалея о том,  что все это не принадлежит ему.  Вот это действительно
богатство!  Двенадцать  раз  по  двенадцати   зим   двенадцати   таких
охотников,  как он и...  да,  и четыре зимы Свэна в придачу! Вот каков
магазин господина Брандта, поставщика... и так дальше!..

 Воспоминание о Свэне омрачило радостное настроение этого  первого
дня  с чековой книжкой в кармане.  Но за завтраком мысли о предстоящем
благополучии вернулись и вытеснили все остальное.
 Воображению Йенсена  это благополучие рисовалось пока лишь в виде
возможности иметь много,  сколько угодно свободного  времени,  всегда,
когда  угодно,  сидеть  в  теплой комнате и сколько угодно смотреть на
огонь топящейся печки. У него еще не было в Бергене квартиры, и он еще
не наслаждался как следует ни одной минутой свободного времени, но все
это ожидало его впереди.
 Дойдя до   конца   улицы,   Йенсен   остановился  перед  станцией
фуникулера.  Ему пришло в голову, что можно подняться на Флойен и весь
день  просидеть  в  ресторане,  слушая  музыку.  Но  сейчас же рядом с
представлением о ресторане всплыла мысль о  том,  что  это,  вероятно,
чертовски дорого.  Нет никакого смысла выбрасывать деньги, когда можно
получить то же самое гораздо  дешевле.  Он  вспомнил  про  фру  Хильму
Бунсен.
 "Покойник Свэн,  пожалуй,  был прав, - подумал Йенсен, - у Хильмы
вовсе неплохая аквавит".
 Поколебавшись минуту,  Йенсен свернул к  автобусной  остановке  и
покатил  на  окраину.  Там  в  скромной,  маленькой  вилле  помещалось
заведение фру Хильмы.

6

 Утром Йенсен проснулся с удивлением.  Его вытянутая  рука  вместо
теплого  женского  тела  встретила шершавую поверхность стены.  Закрыв
глаза,  он попытался  восстановить  в  памяти  события  ночи.  Но  это
оказалось  не  легко.  Все  было настолько необычно,  так не похоже на
двенадцать  шпицбергенских  зимовок,  что   Кнут   не   сразу   привел
воспоминания  в порядок.  А приведя их в некоторую последовательность,
потянулся к чековой  книжке  и  с  ругательством  разобрал  в  голубом
корешке собственную корявую запись: "70 крон фру Хильме".
 Он уже положил было книжку  на  место,  как  вдруг  заметил,  что
из-под   верхнего   корешка   выглядывает  неровный,  оборванный  край
следующего.  С трудом разлепил листки, склеившиеся от пролитого на них
ликера,  и с искренним удивлением увидел вторую запись:  "Фрекен Грете
20 крон".
 Это было не только неожиданно,  но и непонятно. Лишь тогда, когда
удалось час за часом восстановить все происходившее накануне, он понял
смысл  того,  что скрывалось за корешками чеков.  Он сочно выругался и
решил,  что этого больше никогда не  случится.  Стакан-другой  вина  -
против этого никто ничего не скажет.  Но остальное?..  Черта с два! Не
для того он отсидел на Свальбарде двенадцать зим!
 Людям городским,  всю  жизнь  проведшим  в  теплых домах,  пившим
утренний  кофе  с  подогретыми  сливками,  каждый  день  обедавшим   и
ежевечерне  укладывавшимся спать под теплое одеяло,  в теплую постель,
рядом с теплой женой,  не стоит даже и объяснять того, что произошло с
Йенсеном  и  почему  это  произошло.  А  так как большинство читателей
состоит из такого именно рода людей,  то мы стали бы напрасно  тратить
чернила  на  попытки  объяснить  им,  что  же  случилось  с Йенсеном -
человеком,  уверенным  в  том,  что  кто-кто,  а   уж   он-то   сумеет
распорядиться  денежками,  добытыми  за  двенадцать своих зимовок и за
четыре зимовки Яльмара Свэна.
 А тот,  кто  провел  на  Норд-Остланде  не двенадцать,  а хотя бы
только две охотничьи зимовки без перерыва, без друзей, без женщин, без
газет, без радио, без солнца, - тот поймет все и без объяснений.
 Вечером, хотя и позже,  чем накануне, Йенсен снова оказался у фру
Хильмы.  К  этому  времени  он  был  уже  сильно  навеселе.  А там его
заставили  еще  выпить.  Пьяно  подмигнув  хозяйке,  он   неуверенной,
отвыкшей  от  пера  рукой  снова выписал чек.  Но никакие уговоры,  ни
скандальные крики девицы не заставили его выписать второй.  Он  упрямо
мотал  головой,  и  невозможно  было  оторвать  его  руку  от грудного
кармана, где лежала чековая книжка.
 Впрочем, наутро,  придя  в  себя,  он  и  из-за этого одного чека
ругался больше, чем накануне из-за двух.
 Каждое утро,  рассматривая  чековую книжку,  он решал покончить с
тем, что поначалу называл "необходимостью проветриться". Он давал себе
слово   начать   упорядоченную  жизнь  делового  человека:  сходить  к
меховщикам,  побывать  на  бирже  и  посоветоваться  насчет   наиболее
выгодного  помещения  капитала.  При  этом  он  делал  вид,  будто  не
замечает,  что в  самом  этом  капитале  ночная  жизнь  проделала  уже
солидную брешь.
 В дни просветления он солидно усаживался за общий  стол  в  своем
скромном  пансионе  на  Христиесгаде  и  затевал  неуклюжий разговор с
хозяйкой фру Диной  Леваас.  Но  после  завтрака  начинались  мучения:
радиоприемник "болтал чепуху", в газетах не было ни слова ни об охоте,
ни  о  Свальбарде,  ни  о  погоде,  предстоящей  на  этот   сезон   на
Норд-Остланде.  Книг Йенсен читать не умел. Он потихоньку, сам от себя
скрывая истинный смысл того,  что делал,  брал в прихожей шляпу и, как
бы   на   минутку,   чтобы   только   подышать  воздухом,  выходил  на
Христиесгаде.  Делая вид,  будто любуется музеем,  в который упиралась
улица,  он  немного прохаживался по ней.  Отвыкшие от ходьбы ноги были
как деревянные.  В голове, еще мутной от вчерашнего, тяжело ворочались
мысли. Он останавливался и тупо смотрел на деревья, окружающие музей.
 С Пудефиорда тянуло свежестью моря.  Оттуда же через крышу  музея
доносился  характерный  шум  доков  -  пронзительный  стук  клепальных
молотков,  свистки кранов.  Это  было  совсем  не  то,  чего  хотелось
Йенсену.  Он оглядывался вправо, влево, несколько мгновений смотрел на
зеленые купы Нигардспарка и решительно поворачивал туда.  Он продолжал
сам перед собою разыгрывать любителя зелени,  любующегося деревьями. В
действительности же привлекательным для него был тот ресторанчик,  где
выпивалась первая рюмка аквавит для освежения.
 - Первая и последняя сегодня,  - говорил он молоденькой барменше,
но  та,  не  спросясь,  наливала  вторую,  и он выпивал ее,  "чтобы не
обидеть"  девицу.  Так,  как  казалось  Йенсену  -  помимо  его  воли,
начинался день,  а,  раз начавшись, он неизбежно, опять-таки, "вопреки
его воле", заканчивался у фру Хильмы.
 К концу  месяца  Йенсен  покинул  пансион  на Христиесгаде и снял
комнату рядом с домиком фру Хильмы.  Чеки выписывал сразу за несколько
дней.  Таким образом ему удалось сэкономить несколько голубых листков.
А это стало навязчивой идеей: беречь листки чековой книжки. По роковой
ошибке  мышления они ассоциировались у него с богатством.  Замутненный
алкоголем с утра до вечера мозг уже работал по каким-то ложным  путям,
может  быть и понятным психиатрам,  изучающим последствия алкоголизма,
но совершенно не поддающимся управлению со стороны людей,  собственной
распущенностью   доводящих   себя   до  скотского  состояния  существ,
неспособных управлять своими поступками.
 Для Йенсена было совершенной неожиданностью,  когда однажды,  при
наличии еще по крайней мере половины чековой  книжки,  банк  отказался
оплатить его очередной чек.
 Хильма очень вежливо,  но решительно дала Йенсену понять,  что до
восстановления  кредита  ему  придется  расплачиваться  наличными  или
прекратить посещения ее виллы.
 После нескольких  дней  мучительной вынужденной трезвости впервые
за два месяца Йенсен понял,  что двенадцать зимовок - это вовсе еще не
гарантия  пожизненного  благополучия.  Он побывал в банке и убедился в
том,  что счет опустошен. Оставшиеся крохи не могли покрыть даже долга
за комнату.
 Впервые за двенадцать лет и два месяца Йенсен растерялся.

 Теперь, шагая по граниту бергенских тротуаров,  Йеисен  с  полной
отчетливостью  понимал,  что на этой твердой поверхности улиц большого
города он  гораздо  более  беспомощен,  нежели  на  скользком  покрове
шпицбергенских ледников.
 Однажды на  Торвет-Альменинген  его  внимание   снова   привлекла
выставка мехового магазина Брандта. Йенсен долго стоял перед заманчиво
разложенными шкурками песцов.  Он думал о  том,  как  хорошо  он  умел
управляться   с  этими  зверьками  и  какой  реальной  ценностью  были
белоснежные комочки в его руках.  Он никак не мог сообразить -  почему
же все это так вышло?  В течение двенадцати лет, ни разу не побывав на
материке, он как никто умел вести свое меховое хозяйство, а стоило ему
только  ступить на родную почву,  как он сразу потерял представление о
ценности добытых им сокровищ.
 Йенсену казалось,  будто  он  понял:  это  произошло потому,  что
вместо привычных шкурок он получил в руки непривычную чековую книжку.
 Не нужно было брать ее,  нужно было самому распоряжаться добытыми
меховыми богатствами! Если бы в руках у него были эти шкурки!..
 Йенсен нерешительно потянул дверь магазина..,
 - Покажите мне шкурку лучшего шпицбергенского  песца,  -  буркнул
он, не глядя на продавщицу.
 Он с наслаждением погрузил руку в пушистый  мех.  Пальцы  сводила
жадная судорога. Да, ему не следовало выпускать это из рук!
 - Сколько? - отрывисто спросил он.
 Продавщица с  недоверием  смотрела  на  этого мрачного человека с
лицом, заросшим неровной рыжей бородой, с темными мешками под глазами.
Она   с  опаской  отодвинула  песца  подальше  от  его  рук  с  такими
неопрятными, черными ногтями. Не очень охотно она ответила Йенсену:
 - Двести  пятьдесят  крон,  херре...  Это лучший сорт:  настоящий
Свальбард.
 Йенсен приоткрыл глаза.  Он подумал, что ослышался. Но продавщица
повторила цену и сказала,  что в других фирмах такой песец  стоит  еще
дороже.  Только  фирма  Брандт может торговать по таким низким ценам -
благодаря непосредственным связям  со  зверобоями  Свальбарда.  Йенсен
внимательно  слушал.  Зверобои  Свальбарда - это такие же дураки,  как
он... А может быть, не все таковы?
 Он спросил:
 - Ведь два месяца тому назад шкурка стоила двести?
 - Спрос  на  этот  мех  в Европе необычайно повысился,  и мы ждем
дальнейшего роста цен.  Вы не возьмете?  - спросила  продавщица  таким
тоном, словно с самого начала была в этом уверена.
 - Нет... благодарю вас... Нет...
 Он медленно вышел из магазина.  Но дальше он не знал,  куда идти,
что делать.  Было ясно одно:  нужно начинать  сначала.  Надо  получить
меха, как можно больше мехов!.. Много мехов!..
 Но при этой мысли  в  голове  воскресали  картины  шпицбергенских
скитаний.  Мутный сумрак полярной ночи,  снег, спокойно падающий, снег
крутящийся,  снег  беснующийся,  снег,   ровно   лежащий   бесконечным
покровом, вздымающийся огромными горами, снег, хрустящий под полозьями
саней,  снег,  обламывающийся на краю ледниковых трещин...  Ледниковые
трещины... трещины!..
 Йенсен остановился посреди тротуара,  погруженный в раздумье,  не
замечая  удивленных взглядов предупредительно обходивших его прохожих.
Перед  его  взорами   проходили   картины   шпицбергенских   ледников,
изрезанных глубокими пропастями трещин, куда попадают люди...
 "Трещины, трещины, трещины". Он почти крикнул это слово и побежал
домой.
 С лихорадочной  поспешностью  он   разобрал   содержимое   своего
чемодана.  Наконец  вытащил  из-под  кучи  грязного  белья истрепанную
записную книжку. Перелистал ее с начала до конца. Еще раз. Внимательно
осмотрел  вырванные,  едва  державшиеся  на скрепках листки,  радостно
вскрикнул:
 - Я имею право!.. Имею право...
 Сунув книжку в карман,  Йенсен пошел к  фру  Хильме.  Фру  Хильма
имела   обширное   знакомство.   Она  могла  дать  ему  нужный  совет.
Познакомить с кем следует...

 Через три дня Йенсен ехал на пароходе в Тромсе.  Там в  отделении
Норвежского банка хранился вклад Яльмара Свэна - выручка за то, что он
успел прислать со Шпицбергена после первых двух лет зимовки. Остальное
- цена последних двух сезонов Яльмара Свэна - было теперь там же,  где
и собственные сбережения Кнута Йенсена.
 Приехав в  Тромсе,  Йенсен не сразу пошел в банк,  хотя у него не
было денег даже на гостиницу.  Он долго  ходил  по  чистеньким  улицам
тихого   городка.   Редкие  автомобили.  Скромные  выставки  небольших
магазинов.  Глаза Йенсена останавливались на всем этом так пристально,
точно он никогда прежде ничего подобного не видел.
 Только начавшийся   дождь   заставил   его   наконец   преодолеть
последнее,  что  стояло  между  ним и началом новой разумной жизни,  -
неуверенность в успехе.  Разве фру Хильма не ручалась за качество чека
и полную тождественность подписи с факсимиле Свэна?
 Уверенно стуча сапогами и дымя  окурком  дешевей  сигары,  Йенсен
смело подошел к окошечку кассы.
 Через четверть   часа   ему   была   уже    смешна    собственная
нерешительность.  Все  произошло  так  быстро и просто,  что не стоило
из-за этого столько думать.
 При умении жизнь на материке, оказывается, ничуть не сложнее, чем
на Свальбарде!  Только тут,  как и там,  нужно  хорошо  знать  условия
погони за счастьем: верная рука, точный глаз и побольше решительности.
Ну что же,  может быть,  еще и не все потеряно?  Стоит только  завести
дружбу  с  теми  людьми,  которые  так  любезно  смастерили  ему чек с
подписью Свэна.  Чем,  собственно говоря,  это отличается от  поступка
охотника,  вынимающего песца из ловушки соседа?  Правда,  если там, на
Свальбарде,  человека застанут за таким  делом,  никто  не  задумается
пустить  ему  пулю  в  спину.  И  никакой  губернатор  даже  не станет
передавать такое дело в суд.  Суд  уже  будет  считаться  совершенным.
Суровый суд, по суровым законам снежных пустынь. Ну, а здесь? Говорят,
будто прежде за такие дела отрубали руку.  Но  теперь-то  ее  ведь  не
отрубают! Несколько месяцев тюрьмы? Что ж, если оттуда человек выходит
с двумя руками,  то дело не так плохо. Право, он лучше всего поступит,
если вернется в Берген. К этому выводу Йенсен пришел вечером, ложась в
мягкую постель  отеля  "Виктория".  Он  уже  почти  заснул,  когда  на
соседней  кирхе  пробило  десять.  Эти  удары  заставили  его  на  миг
вернуться к действительности.  Он сунул руку под подушку,  где  лежала
пачка  банкнотов,  полученных  по  поддельному  чеку  с текущего счета
Яльмара Свэна.  Следующий удар часов на кирхе уже не дошел до сознания
Йенсена. Он спал, засунув руку под подушку. В руке были зажаты деньги.

7

 Примерное благодушие   и  удовлетворение  жизнью,  более  полное,
нежели то,  что он испытал за два месяца в Бергене, стоивших ему всего
состояния,  не  покидали  Йенсена  весь  следующий  день.  Он  точно и
хозяйственно рассчитал каждое эре. Оставалось только дождаться вечера,
когда пароход заберет его, чтобы свезти обратно в Берген.
 Но вечер принес разочарование.  Жизнь, только что ставшая простой
и  понятной,  снова вдруг спуталась.  Неожиданности делали ее трудной.
Может быть, даже трудней, чем жизнь шпицбергенского охотника?
 Держа газету  так,  чтобы  загородиться  от  соседей в ресторане,
Йенсен в десятый раз перечитывал ее.  Он уже почти  перестал  понимать
смысл заметки, выделенной жирным шрифтом из окружающего текста:
 "Впервые в истории нашего отделения  Норвежского  банка  ему  был
предъ