избушки.  Он
вышел  и разогнал собак.  Но не успел снова улечься,  как возня и визг
повторились. Собаки скулили так, как это бывает с ними только в минуты
сильного волнения.
 Раскидав собак  ударами  ног  и   заставив   их   замолчать,   он
прислушался.  Ничего особенного,  необычного не было в скупой и унылой
музыке полярной ночи.  Наградив нескольких собак  напоследок  пинками.
Кнут полез обратно в низкую дверь избушки, и вдруг ему показалось, что
он слышит далекий  жалобный  вой.  Собаки  снова  вскочили  и,  подняв
заиндевевшие морды, принялись дружно выть.
 Через несколько минут это повторилось.  Потом еще.  Йенсен решил,
что возвращается Свэн,  и,  успокоенный,  лег спать, не обращая больше
внимания на собак.  На этот раз,  когда он проснулся,  часы показывали
утро.
 Но и утром Яльмара не оказалось.
 Кнут быстро собрался и двинулся в том направлении,  откуда должен
был прийти компаньон.
 Собаки дружно  бежали  вдоль трещины,  прорезавшей глетчер.  Этот
глетчер был велик,  как настоящая  ледяная  река.  Его  серый  простор
терялся  вдали,  где  за  много-много  миль  отсюда ледопад срывался в
Зордрагерфиорд.
 Собаки волновались  и тянули без понуканий.  Кнут едва успевал за
упряжкой.  Он ухватился за обод саней и поехал на лыжах,  как во время
рождественского катания.
 Через полчаса  он  понял  причину  необычайного  усердия   собак:
навстречу ему ясно несся вой. Без сомнения, это выли собаки Свэна.
 Йенсен удивился:  собаки Свэна выли так,  точно сидели  на  одном
месте. На ходу им не хватило бы дыхания для такого отчаянного воя.
 Это послужило  Кнуту  поводом  еще  для  нескольких  ругательств.
По-видимому,  Яльмар устроил привал под самой базой, поленившись вчера
преодолеть оставшиеся несколько километров.  А еще вероятнее,  что  не
сумел ориентироваться и не понял,  что уже почти дошел до дома. Как бы
там ни было,  а  у  Йенсена  появилось  желание  проучить  приятеля  и
повернуть  обратно.  Но  тут  он  обратил  внимание  на  то,  что визг
раздается совсем близко.  На таком расстоянии  упряжка  Свэна  даже  в
серой   мгле   не   могла   оставаться  невидимой.  Кнут  присмотрелся
внимательнее.  Но снова ничего не смог разобрать.  Продвинулся еще  на
полкилометра, но и тогда ничего не увидел.
 Лишь через четверть  часа  он  разгадал:  собаки  скулили  далеко
внизу, в той самой трещине, по краю которой он шел с самого начала.
 Привязав своего вожака к воткнутой в снег палке, Йенсен подошел к
трещине и крикнул:
 - Эй! Яльмар!.. Алло!.. Свэн!..
 Снизу с удвоенным отчаянием ответили только собачьи голоса.
 Тогда Йенсен лег на живот и пополз  к  краю  трещины.  Он  хорошо
знал, что края ее достаточно крепки, чтобы можно было спокойно подойти
к ним на лыжах и даже без  лыж.  Но  трещины  его  всегда  пугали.  За
двенадцать  лет  он  привык  на  Шпицбергене  ко всему,  кроме трещин.
Ледяные пропасти поглотили уже двоих его компаньонов. В глубине души у
него всегда копошилось опасение, что и он не попадет на материк именно
из-за такой трещины.
 Ползя на животе, Йенсен еще несколько раз позвал Свэна. Ответа не
было.
 Наконец он заглянул вниз.  На глубине не более десяти метров,  на
выступе,  выдававшемся из ледяной стены пропасти,  Иенсен увидел  двух
собак и между ними скрюченное тело Свэна.
 Первое, на что он обратил внимание:  собак было две.  Две другие,
очевидно, сорвались в пропасть.
 Следующей была мысль о санях.  С  санями  у  Йенсена  связывалось
представление о песцах,  которых Свэн должен был вынуть из капканов во
время обхода.
 Мысль о самом Свэне возникла в последнюю очередь.  Было очевидно:
если Яльмар не разбился при падении, то, наверно, уже замерз.
 Мысль о  санях,  как  главная,  снова заняла ум Йенсена.  Он стал
искать сани глазами и наконец различил концы полозьев, торчащие из-под
тела Яльмара.
 При мысли о поклаже Кнут сердито выругался: "Даже умереть не смог
так, чтобы не погубить груз".
 Он пополз обратно,  мысленно подсчитывая запасы мехов,  сложенные
Свэном за эту зиму на базах, разбросанных по Норд-Остланду. Увлеченный
этим подсчетом, Йенсен забыл о Свэне и присел на свои сани. Его собаки
умолкли,  навострив  уши в сторону человека.  Как только они перестали
скулить,  прекратился и лай собак в трещине. В наступившей тишине Кнут
ясно  различил  стон.  Этот  стон  не  мог  принадлежать собаке.  Мозг
автоматически зафиксировал:  "Жив!" Но Йенсен не перестал считать и не
двинулся  с  места.  Прошло несколько минут,  прежде чем он поднялся с
решительным видом и отвязал своего вожака от палки. Результат подсчета
превзошел  ожидания  Йенсена.  Не  было  сомнения  в  большой ценности
запасов Свэна: тому всю зиму улыбался случай.
 Йенсен сунул  ноги  в  крепления лыж,  повернул упряжку назад,  к
базе.  Решение в его уме сложилось ясно:  если Свэна  не  станет,  он,
Йенсен,  может овладеть его имуществом - мехами, оружием, одеждой... А
может быть,  у дурня припрятано что-нибудь и наличными?.. Конечно, он,
Йенсен, возьмет себе все. Решительно все!
 Но, сделав несколько шагов,  он решил, что совершает ошибку. Ведь
он  не сможет забрать имущество Свэна,  не дав властям правдоподобного
объяснения.  Всякий дурак в пять  минут  разберется  в  деле.  Кто  же
поверит тому, что он набил всех этих песцов, а Свэн - ничего?
 Он разочарованно сплюнул и вернулся к трещине.  Как  и  в  первый
раз, он подполз к краю пропасти на животе.
 - Эй, Яльмар!
 Свэн пошевелился   и   приподнял  голову.  Кнут  с  трудом  узнал
товарища: его лицо совсем посинело, вместо носа чернел кусок разбитого
и   отмороженного   мяса.  Но  Йенсен  смотрел  на  все  это  довольно
равнодушно.  Быть может,  в сумерках полярной ночи это и действительно
не  казалось  таким страшным?  А Йенсен,  к тому же,  не принадлежал к
числу  особенно  чувствительных  людей  и  перевидал  на  своем   веку
всякое...
 Свэн долго смотрел снизу на Кнута.  Словно  не  мог  понять,  кто
перед ним.  Сознание не сразу отразилось в его мутных глазах.  Наконец
он прохрипел:
 - Кнут?
 - Как это тебя угораздило?
 Свэн, видимо,  собирался с мыслями, потом так же хрипло, с трудом
ответил:
 - В темноте... Спешил домой.
 - Как же теперь быть? - спросил Кнут.
 - Ты... вытащишь... меня...
 - Я из-за тебя уже потерял столько времени. И теперь еще потеряю,
- сказал Кнут.
 Яльмар молчал.
 Кнут спросил:
 - Почему ты не попробовал вылезти сам? Тут не глубоко.
 - Кажется, у меня сломана нога.
 - Эдак ты мог и замерзнуть.
 - Я знал... ты придешь.
 Кнут усмехнулся.
 - Я и так потерял много времени, - повторил он свое.
 Яльмар попробовал повернуться и застонал.
 - Вытащи меня скорей.
 Кнут подумал.
 - Придется идти на базу за веревкой.
 - Свяжи постромки.
 Кнут снова помолчал. Потом, как будто невзначай, спросил:
 - Слушай, сколько у тебя собрано за этот год?
 - Не знаю.
 - Я потерял из-за тебя много времени.  Быть  может,  пропали  мои
песцы в капканах...
 - Вытащи меня скорей.
 - Тебе придется со мной рассчитываться.
 - Рассчитаемся...
 - Хорошо, я сейчас вернусь.
 Кнут отполз от края трещины и,  размахивая бичом,  погнал собак к
базе.   Он   торопился.   С   удовольствием   прислушивался  к  весело
поскрипывающим полозьям саней.  В избушке он принялся рыться  в  вещах
Свэна.  Банки с консервами,  одежда,  снаряжение, патроны - все летело
из-под рук.  Попался моток горной веревки.  Он машинально вытащил его,
но  сейчас  же отбросил в сторону.  Наконец удовлетворенно крякнул:  в
руке у него была записная книжка Свэна.
 Примостившись у  ящика,  вырвал  чистый  листок из этой книжки и,
старательно  помусолив  карандаш,  как  делают  люди,  которым   редко
приходится  писать,  принялся  за подсчеты.  Проставив несколько цифр,
задумался и вслух пересчитал:
 - Песцов шестьдесят два, оленей четыре, медведь один.
 Потом подумал и вычеркнул слово "медведь".  Выругавшись, разорвал
листок и переписал наново, без медведя.
 С прежней поспешностью он вернулся к месту,  где  оставил  Свэна.
Забыв предосторожность, подошел к трещине.
 - Свэн!.. А Свэн!
 Ответа не  было.  Кнут  испуганно  опустился  на  колени  на краю
пропасти:
 - Эй, Яльмар!
 - Давай веревку, - послышалось снизу.
 - Сначала распишись.
 Свэн, видно, не понял. Йенсен повторил:
 - Сначала распишись.  Когда я тебя вытащу, ты не захочешь со мной
рассчитываться за потерянное время.
 - Давай же веревку!
 - Сначала дай расписку.
 - Вытаскивай. Я дам расписку.
 - Подожди.
 Йенсен привязал свою бумажку и карандаш к веревке и стал спускать
в трещину.  Потом, спохватившись, поспешно вытащил ее обратно, отыскал
самую тонкую бечевку,  какой была увязана его поклажа,  и,  привязав к
ней карандаш и бумажку,  спустил Свэну.  Тот  с  трудом  дотянулся  до
записки, с трудом прочел и отпустил конец бечевки.
 - Это же все, что у меня есть! - прохрипел он.
 Йенсен смотрел  сверху  на  качающийся на бечевке карандаш.  Свэн
смотрел на этот же карандаш  снизу.  Карандаш,  медленно  покачиваясь,
ударялся  об  лед.  В  царившей вокруг тишине был слышен слабый скулеж
собак.
 - Нет, - сказал Свэн.
 - Хочешь оставаться там?
 - Ты не...
 Яльмар не  договорил.  Всмотревшись  в   лицо   Кнута   красными,
воспаленными  глазами,  он понял все,  молча притянул к себе листок и,
положив его на лед, расписался.
 Кнут, быстро вытянул бечеву.  Подозревая какую-нибудь фальшь,  он
долго,  внимательно разглядывал расписку,  оценивая правдоподобность в
глазах  властей  того,  что Свэн уступил ему свои меха.  Прищурив один
глаз,  словно прицеливаясь,  он глядел на подпись. Смешно, конечно, но
ведь  до сих пор ему не доводилось видеть,  как расписывается Свэн!  А
что,  если он расписался тут не так,  как нужно?.. Нет, едва ли. Этому
простаку такая мысль небось и в голову не придет. Не то что ему, Кнуту
Йенсену!  Ого,  доведись ему самому попасть в такую ловушку,  в  какой
нынче очутился Свэн, уж он обвел бы вокруг пальца того, кто спросил бы
с него плату за спасение.  "Эдакий скот,  потребовать весь зимний улов
за то, что всякий в этих местах должен сделать и сделал бы из простого
чувства товарищества!  Экий,  право,  негодяй! Другой на его месте еще
хвалился бы потом целое лето тем,  что ему привелось спасти соседа,  а
он... заплатил ему за спасение жизни!.."
 Йенсен и не замечал,  что его справедливое негодование направлено
против него  же  самого.  Это  негодование  было  естественной,  почти
инстинктивной  реакцией  полярного  охотника  на  проявление подлости,
которой не было примеров в этих краях.  Мысли Йенсена  текли  каким-то
вторым,  вневолевым  руслом,  ничуть  не  затрагивая  его собственного
отношения к тому,  что происходило тут,  на краю этой трещины,  с  ним
самим.  Кнутом Йенсеном, и с его товарищем Яльмаром Свэном. Словно это
были совершенно различные категории событий - совершавшееся с  лежащим
в  пропасти  Свэном  и  то,  что могло бы совершиться,  попади в такое
положение  он,  Йенсен.  Одно  было  чистой   теорией,   маловероятной
отвлеченностью,  пожалуй  единственной,  на  какую был способен грубый
мозг Йенсена,  другое было действительностью,  практикой  прозаической
жизни.  В отвлеченности он,  Йенсен, был прямой страдающей стороной. А
тут,  в действительной жизни, ему чудилось, что он сможет считать себя
пострадавшим,   если  не  использует  счастливого  случая,  посланного
судьбой,  - не получит со Свэна всего,  что может  получить.  То  есть
всего, что есть у Свэна.
 Если бы он сам,  Йенсен,  сыграл такого дурака, всю жизнь совесть
не дала бы ему покоя!..
 Он в последний раз глянул на расписку,  делавшую  его  на  четыре
зимы богаче,  чем он был,  и стал ее бережно складывать.  Пришлось для
этого сбросить рукавицу.  Мороз сразу прихватил пальцы. Йенсен подышал
на них, чтобы вернуть им гибкость, но дыхание оседало инеем на меховом
рукаве,  а пальцам делалось еще  холоднее.  Пришлось  сунуть  руку  за
пазуху.  Под мышкой стало сразу холодно,  несмотря на фланель рубашки,
зато пальцы отошли.  Он поспешно сложил расписку и спрятал в нагрудный
карман.
 - Где твоя веревка?! - крикнул снизу Свэн.
 - Сейчас...  Не  торопись,  - ответил Йенсен со своего места,  не
показываясь над трещиной. Он не спешил распутать моток. Веревка лежала
у  него  на коленях.  Он оперся на нее локтем и подпер подбородок так,
что  рыжая  борода  торчала  прямо  вперед.  Она  быстро  поседела  от
оседающего на ней дыхания.
 Йенсен сидел неподвижно,  не замечая усилившегося скулежа  собак.
Он думал о том, достаточно ли полученной от Свэна расписки, чтобы люди
поверили в их сделку? Ведь растяпа Яльмар наверняка начнет ныть, что у
него   вынудили   эту   расписку.   Чего  доброго  он  еще  пожалуется
губернатору.  Начнется  глупейшая  судебная  канитель   с   признанием
действительности или недействительности такой сделки.  А кто их знает,
этих судей? С материковых крыс станется: распустят слюни и скажут, что
Йенсен  не  должен  был  принуждать Свэна к подобной расписке.  Прошли
времена,  когда охотники решали споры собственным судом мужчин. Теперь
в  ход пошли законы и всяческое крючкотворство.  Тут можно ждать любой
пакости...
 И что же, что следует из этого?..
 А прежде  всего  то,  что  Свэн  не  должен   иметь   возможности
оспаривать эту вполне справедливую сделку.
 С этой мыслью Йенсен подошел к краю трещины.
 - Послушай,  Яльмар,  -  сказал  он насколько мог дружески,  - ты
должен дать мне слово, что не станешь оспаривать эту расписку.
 Сквозь донесшееся снизу всхлипывание Йенсен едва разобрал:
 - Ты человек или нет?.. Дай веревку.
 "Ишь хитрец,  -  подумал  Йенсен,  -  ответа  ведь не дал".  И он
крикнул:
 - Ты  меня  не  проведешь!  Я  должен  знать,  что  ты не станешь
хитрить, когда я тебя вытащу.
 Ответом ему был плач утратившего власть над собой Свэна.
 Йенсен в раздумье постоял над пропастью.  Ведь если этот недотепа
распустил  нюни и хитрит уже сейчас,  когда его жизнь в его,  Йенсена,
руках, то стоит ему почувствовать себя в безопасности...
 - Не валяй дурака,  Яльмар, - крикнул Йенсен. - Скажи только, что
ты обещаешь быть честным.
 Рыдание внизу прекратилось.
 Казалось, Яльмар не слышал того, что говорил Кнут, и видел только
его  глаза.  Он  приподнялся  на  руках,  и  из  его перекошенного рта
вырвался нечленораздельный крик.
 - Ты... ты... - это было единственным, что разобрал Иенсен.
 Свэн вскинул кулак,  чтобы  погрозить  Йенсену.  Испуганные  этим
движением  собаки  Свэна метнулись и соскользнули с уступа.  Грохотом,
гулом и воплями преисподней брызнула ледяная пропасть в лицо  Йенсена.
Почва  поползла  у него из-под ног.  С шевелящимися от животного ужаса
волосами он бросился прочь от трещины.
 Прочь! Прочь!.. Как можно дальше!
 Уже сидя в избушке,  он ясно  представил  себе,  как,  увлекаемые
собаками, скользнули в пропасть и сани. А за санями... Да, конечно, за
санями и Яльмар...
 Йенсен долго  сидел,  тупо глядя на крошечный огонек пятилинейной
лампочки, и думал о том, что теперь будет. Ведь если судьи скажут, что
он должен был сначала вытащить Свэна, а потом уже торговаться...
 Глупости! Никто не  имеет  права  требовать  чего-либо,  пока  не
сговорились о цене!..
 И все-таки...
 Записная книжка Свэна лежала открытой на странице, где начиналась
запись добытых мехов.  Но Йенсен не смотрел на эту запись.  Его взгляд
был по-прежнему устремлен на мигающий язычок лампы, в которой догорали
последние капли керосина.  Перед  Йенсеном  стояла  недопитая  бутылка
спирта  рядом - закопченный до черноты чайник с растопленным снегом и
пустая кружка.  Казалось,  Йенсен  забыл  даже  о  намерении  хлебнуть
разбавленного   спирта,   чтобы   хорошенько   уснуть   и  не  слышать
раздававшегося за стенами избушки воя собак.

4

 Погруженный в зимний полусон, Нью-Олесунд казался мрачным, совсем
нежилым.  Только  в  стороне  шахты  изредка  грохотали пробегающие на
высокой эстакаде вагонетки с углем.  Впрочем, шум от порожняка был еще
больше.  Но вагонеток было так мало,  они катились так редко,  что,  в
общем,  это почти  не  нарушало  царившей  в  поселке  тишины.  Домики
шахтеров на краю поселка темнели толевыми стенами по сторонам глубоких
снежных траншей  -  улиц.  По  одной  из  таких  траншей,  поскрипывая
полозьями,  двигались  двое  тяжело  груженных  саней.  Йенсен  правил
собаками,  направляя их к высокому дому, стоящему немного на отшибе, в
стороне  бухты,  там,  где было совсем тихо,  так как туда не долетали
даже грохот вагонеток и свисток паровозика-кукушки.
 Добежав до   дома,   Йенсен   уложил  собак  и  привязал  вожака.
Старательно отряхнул  налипший  на  ноги  снег  и  взошел  на  высокое
крыльцо. Из отворенной двери на улицу упала полоска яркого света.
 - Господин губернатор дома?  - почтительно спросил Йенсен,  держа
шапку в руках.
 Его впустили в дом, и дверь затворилась. Исчезла падавшая на снег
полоска света.
 Разговор Йенсена с губернатором не затянулся. Разрешение на вывоз
с  острова  мехов,  добытых  самим  Йенсеном  и  принадлежавших прежде
Яльмару  Свэну,  было  написано  по  надлежащей  форме.  Ведь   Йенсен
предъявил  собственноручную  расписку  Свэна  в  том,  что  весь  свой
промысел за этот год тот уступил своему компаньону Кнуту Йенсену!
 Закончив официальную часть беседы, губернатор подал Йенсену руку:
 - Желаю счастливого пути,  господин Йенсен.  Вы умно делаете, что
хотите остаться на материке.  С вас,  пожалуй,  довольно. Хоть на моей
обязанности и лежит колонизация  этой  земли,  но  я  в  глубине  души
все-таки  думаю,  что  гораздо  лучше  для детей нашей Норвегии искать
счастья в других местах. Не один из тех, кто оставался здесь в поисках
богатства  слишком  долго,  не  заработал  ничего,  кроме  смерти  или
помутнения рассудка.
 - Еще бы,  - самодовольно ответил Йенсен, поглаживая бороду. - На
охоте шулерство не помогает. Нужны твердая рука, точный глаз и крепкие
ноги,  - Йенсен натянуто рассмеялся,  - такие, как у одного молодца по
имени Кнут Йенсен.
 - О! - с улыбкой воскликнул губернатор. - Кажется, я знавал этого
Йенсена!  - И он похлопал охотника по плечу. - Но ведь таких честных и
трудолюбивых малых,  как вы, к нам попадает немного. В этом-то и беда.
Взять хотя бы вашего друга Свэна.  Неплохой человек, насколько я знаю.
Но  какой  же  он  охотник  для наших мест?!  Наша природа и наш зверь
даются в руки только смелым и трудолюбивым людям.
 Йенсен все время ждал вопроса о том,  где остался Свэн, почему он
не  пришел  в  Нью-Олесунд,  каковы  его  планы  на  следующий  сезон.
Хинлопен1  того  и  гляди вскроется,  и тогда Свэну придется сидеть на
Норд-Остланде,  пока туда не заглянет какой-нибудь промысловый бот.  А
ведь  этого  может  и  не случиться.  Что же,  Свэн решил остаться без
провианта и патронов? Что за чудаки приезжают сюда с материка!
 1 Хинлопен - пролив между двумя островами Шпицбергена
 У Йенсена  потела  спина,  когда  он  думал  о том,  что придется
отвечать губернатору.  Но тут,  на его  счастье,  губернатора  позвали
обедать, и он только сказал:
 - Ну,  счастливого пути,  господин Йенсен!  Кланяйтесь  директору
Бьернсену в Айсфиорде.
 - Непременно,  господин  губернатор,  -  со  вздохом   облегчения
ответил Йенсен.
 - Вы ведь с первым судном отсюда?
 - Да. Счастливо оставаться, господин губернатор!

 По траншеям-улицам звонко скрипели полозья саней. Собаки, высунув
языки,  натужно тянули тугие постромки.  Их  морды,  как  у  загнанных
лошадей, были опущены книзу, и пар дыхания инеем оседал на плечах и на
груди. Йенсен шел за санями, то и дело покрикивая на собак. Это был их
последний рейс.  Их можно было больше не щадить.  Он торопился.  Он не
завернул даже в рудничную лавочку,  чтобы  поболтать  с  продавцом  за
кружкой кофе,  как делали все охотники, как делал это всегда и он сам.
Йенсен спешил в гостиницу,  чтобы покончить со всеми делами, какие еще
были  у  него  на  этом  острове.  Ведь  у  человека,  который  пробыл
безвыездно двенадцать зим на Свальбарде,