грудь и мы
засыпали. Иногда она плакала. Потому что ей было хуйово. Потому что е„
подруга продала е„ за несколько баксов толпе звероподобных дебилов.
Потому что троих из этих дебилов потом зарезали по е„ просьбе. Потому
что у не„ пизда болела каждый раз, как к ней мужчина только рукой
прикосн„тся. Потому что в е„ долбаном агентстве ей привязывали подушку
и заставляли показывать модели для беременных, а у не„ самой никаких
детей никогда в принципе быть не могло. Потому что просто ей,
москвичке, в Питере было тоскливо. Она плакала. А я е„ слушал. Я е„
обнимал и молчал, а она говорила. Я е„ по голове гладил. Подумаешь, шли,
держась за руки, к моей хибаре ночью и прыгали, как козлы... Твоя Зойка
тебе это это рассказала, потому что просто ревновала тебя. И вс„.
Помнишь, как она сразу в штыки меня приняла, когда я появился только?
Помнишь, как ей надо было работать именно в той комнате, где мы
сидели? А как эта сука тебя в ванной заперла, когда я под окном на флейте
дудел? Она ж без ума от тебя была, она примириться не могла с тем, что у
не„ сестру отбирают. А сказала ли она тебе, что потом у меня прощения
просила? Уже после всего? Когда сама в какого-то чувака втюрилась? А
ведь я е„ придушить хотел, честное слово... Она тебя, видите ли, любит,
фашистка херова, капитанская дочка... А вообще, я на не„ не злюсь. Она
ведь правда тебя любит. А меня она, в отличие от тебя, не любит. А
поэтому просто увидела сразу то, чего ты не увидела: оторванного
маргинала, который не достоин Тебя, самой прекрасной, умной, чудесной,
волшебной, талантливой девочки в мире. И, конечно, была права. Я коз„л,
а ты Богиня, чистое божество. Ты вышла замуж за какого-нибудь сына
знакомых твоих родителей. Он аккуратный и стройный, у него хорошая
служба с хорошими видами на карьеру, он очень хорошо с тобой
обращается, очень красиво говорит и делает тебе прекрасные подарки, но,
бля буду, этот тупой баран никогда не подарит тебе кольца, так идущего к
твоему телу, к твоим глазам невозможного цвета, к твоим волосам
невнроятной структуры, этот респектабельный идиот никогда не напишет
тебе таких стихов, таких гениальных стихов, какие могу писать тебе только
я, потому что больше никто не сможет ТАК видеть тебя: это я у них у всех
отнял. Навсегда. Я ещ„ всплыву в твоей жизни. И не тоскливо-приятным
воспоминанием былой любви. Хуй! Я всплыву весомо, грубо и зримо, я
набью морду твоему респектабельному мужу, если он у тебя есть, и лягу у
твоих ног. "Я Лауры приш„л искать в Мадриде..." Ч„рт возьми, не для того
же ты меня вытаскивала с того света, чтобы жить без меня! Блин. Нет, не
буду о тебе думать. Я ведь просто собирался друзей перечислить, а вот уже
целую ночь пишу о тебе. Вдруг ты это когда-нибудь прочитаешь... Я уже
давно пишу лучше твоего любимого Кафки. Помнишь, как я возмутился
его портретом на тво„м столе? Я тебя к нему ревновал, а ты решила, что
мне не нравится Кафка. Мне не нравилась его рожа, а его текстов я тогда
ещ„ не читал. Тьфу, нна хуй... Хотел "доску признательности друзьям"
написать, а получилось неотправленное письмо влюбл„нного идтиота. Ну
тебя к ч„рту, Оксана, я тебя забыл. Я начал новую жизнь. Я ещ„ смогу в
кого-то влюбиться и буду счастлив, как и ты со своим военным медиком
или программистом. А сейчас я сделаю то, что хотел. Перечислю всех, кого
вспомню. В конце концов, хоть на тбе и свет клином сходится, ты не одна в
моей жизни и в мо„м мозге. Ясно? Вс„. Начинаю.
Олежка. Сержант Олежка М******. Мудрец, не умеющий грамотно
писать. Заботливй отец, абсолютно равнодушно относящийся к реб„нку, и
идеальный муж, ненавидящий при этом жену. Красавец и щ„голь. И
настоящий профессионал. Сколькому вы с Сашей меня научили! Ебнуться
можно. Я ведь потом не смог научить этому же своих солобонов. Правда,
была разница - я хотел учиться, а они - нет.
Олежка, если Оксану я любил больше всех женщин, то тебя -
больше всех мужчин © Граф Коконасс. Да ты это знаешь. Сколько
километров мы с тобой прошли и проехали вдво„м. Пьяные, оба с больным
сердцем, теряющие сознание на ходу, мы упорно двигались впер„д, часто -
таща один другого на себе, потому что понимали, что - если бросить -
человек может зам„рзнуть насмерть. Господи, где мы с тобой себя только
не находили. Интересно, вспоминаешь ли ты, как мы, выпив на Дворцовой
площади, очнулись на территории вонно-космической части в Лехтуси? Я
вспоминаю. А ещ„ я вспоминаю, как тебя подрезала какая-то урла и мы с
парнями носили тебе в забл„ванную больницу скорой помощи анашу и
папиросы и я ревновал тебя к твоей опустившейся старой сумасшедшей
жене. Она мне говорила, что ты е„ не хочешь, и боялась, что ты е„
отравишь. Скажу тебе, что я бы на тво„м месте так и сделал. Благо, при е„
неразборчивости в спиртном это было бы нетрудно сделать. Но ты считал
своим долгом относиться к ней терпимо. Святой. А меня безумно влекло к
тебе. Безумно. Я вспоминаю твою худую, хилую, но гордую и стройную
фигуру. И дикий блеск в глазах. Ч„рт возьми, ведь у нас у всех был дикий
блеск. Мы ведь все с ножами ходили. Сейчас, как вспомню, так вздрогну.
Помнишь, в один из винных дней, когда мы вместо пива пили сухие вина,
ты вдруг влетел в форточку чьей-то квартиры в двух шагах от Невского
проспекта, взял там с полки первую попавшуюся книгу и, вылезая обратно,
застрял, протянул нам с Андрюшей ручки и сказал: "Тяните". А как ты
возглавлял наши нал„ты на вернисаж! Сколько в тебе было адреналина! Ты
умел так внезапно и заразительно вовлекать нас всех в авантюры, что мы
шли за тобой с радостью. Точнее, за тобой ш„л я, а за мной ш„л Андрюша.
Тебе он почему-то не доверял, во мне же видел родственную душу.
Художник видел художника. Временами, когда мы с ним гуляли вдво„м, он
говорил: "Диниска, ведь в сущности, Саша и Олежка - жлобы, хоть и
кайфовые ребята. Но они бросят тебя в первой же заварухе: потому что ты
человек не их типа. Я имею в виду, в серь„зной заварухе. Не картины с
вернисажа сметелить, понимаешь? Жизнью они ради тебя рисковать не
станут". Андрюша имел вскоре возможность убедиться, что был неправ.
Когда я залез на оставшийся от какого-то бронзового большевика
постамент и стал читать оттуда "Памятник" Вознесенского, а меня
окружила урла, Саша с Олегом вдво„м бросились ко мне навыручку, хотя
урлы было человек двадцать. Ох и отпиздили же нас тогда. А ведь могли и
не подписаться. Сделать вид, что они не со мной. И я бы не обиделся:
эгоизм был высшим принципом нашего коллектива, мы постоянно
провозглашали, что ничего друг другу не должны... И вс„ время делали
друг другу подарки. Олежка, я до сих пор иногда ношу кулон-крест,
который ты мне подарил, сопроводив скромными словами "Олег М*******
лучше Бога". Внутренне набожный Саша покрыл тогда нас обоих
запинающимся матом. И твой пилотовский карандаш мне ещ„ служит.
Правда, я больше не черчу. И даже не рисую. Саша, Андрей! Ваши рисунки
я тоже до сих пор храню. А твоя "Ч„рная Луна", Саша, долго висела у меня
на стене, хотя моя мама и терпеть е„ не могла. Потом у меня была мысль
изменить оформление интерьера, но теперь она опять висит на стене.
А ты, Андрюша, извини, хоть и профессиональный художник, и в
отличие от Саши владеешь всякими техниками, но рисовать ты ни хуя не
умеешь. Я твои картинки храню, потому что сильно тебя люблю, но вот на
стену никогда не повешу (разве что иллюстрацию к "Заиньке"). Вкуса у тебя
нет. Подумать только, тебе нравится "Последний день Помпеи"! А васнецовская
угольная Богоматерь тебе не нравится!.. "Я б так тоже смог..." Ни хуя б ты
так не смог, Андрюшенька, блядь, сука, как я по тебе скучаю!
Саша. Ты чаще всех выводил меня из себя. Ты был рядовым, но
командовал всеми нами постоянно. Даже наши полковники тебя
слушались. Ты был суперпрофессионалом. Я понимал, конечно,
справедливость твоих требований, но они меня бесили. Твоя
деятельностность и твоя страсть к порядку вызывали у меня стойкое
отвращение. И не только у меня. Но если бы не ты, наш трудовой
коллектив имени Нестора ивановича Махно просто не смог бы работать:
на троих идейных анархистов нужен хотя бы один человек, который вс„
время помнит, что зарплату платят за выполнение служебных
обязанностей. Мы с тобой, Саша, были полными противоположностями,
хотя и родились почти в один день в маленьких провинциальных южных
городках (Смерть астрологам!), но и стобой мы стали друзьями. Когда мы с
тобой вдво„м праздновали мо„ новоселье во Всеволожске, у нас у обоих
отказали тормоза и мы опоздали на службу на четыре часа, и майор павлов
посадил нас на две недели на казарменный режим, и мы оба дружно
послали на хуй эту казарму и пошли вечером по ресторанам. И ты
спрашивал у группы "Гвантанамера": "А Мурку можете?" И мы забили по
косяку и попросили подкурить у охуевшего милиционера. Да, Саша, ты
любил порядок, но уж если у тебя рвало крышу, так рвало. Ведь именно
тебя, самого ответственного и самого осторожного, а не кого-нибудь из
нас, идейных и практических анархистов, взяли торгующего анашой во
взводе охраны ФСБ. И что ты сделал? Сбросил стакан и сказал, что у тебя
ничего не было? Хуй! Ты попросил позвонить генералу Седляру, взял
трубку и сказал: "Эдуард Григорьевич, меня взяли на торговле наркотой,
но я Вам обещаю, что я больше не буду". И генерал, чувствовавший,
наверное, что стал таковым во многом и благодаря тебе тоже, за тебя
поручается. Только ссылает тебя на месяц в батальон. Работы там раз в
десять меньше. Но ты там страдаешь. Страдаешь, между прочим, от
чрезмерного порядка. По субботам ты приходишь к нам, затянутый в
парадную форму, в блестящих штиблетах, с сияющим орлом на фуражке, и
ворчливо радуешься тому, что унас бардак, что мы в драных джинсах и что
оставляем мышам и тараканам крошки от обеда, которые ты до своей
ссылки требовал убирать. Форма на тебя давит. Ты и раньше носил форму,
как и все мы, и носил е„ со щегольством, с удовольствием, но - одно дело,
когда ты носишь форму как один из костюмов, когда, вертясь перед
зеркалом, думаешь, что бы сегодня надеть, и надеваешь-таки форму. И
совсем другое - когда ты _обязан_ е„ носить. Одно дело, когда ты
приходишь в форме в тусовку панков - там ты этим выделяешься из массы -
и совсем другое, когда ты приходишь в форме в стрелковый батальон: там
ты в ней с массой сливаешься. После ссылки Саша стал лояльнее. На сво„м
рабочем месте порядок наводил, но от коллег порядка требовать перестал.
А вообще я начинал сегодня писать про то, как рукописи терял. А
про друзей потом начал. И продолжу обе эти темы потом. Заебался уже,
голова кружится и от жизни этой тошнит. Хуйово мне. Вс„. Пока!


Примечание # 21 (к Записи No. 29).

Интересно, почему Захаров и Гребенщиков считают руки столь
важной частью тела для святого?..

Святые живут в аскезе, не спят с женщинами, а значит руки им
нужны, чтобы дрочить.


Запись No. 44.

Вещает Антитоталитарная Инициатива имени Аттикуса Финча,
Дольфуса Реймонда, Томаса Фаулера, Клифа Спаба, Бабс Уайдлер, Дениса
Яцутко и многих безымянных героев. Хотелось добавить в этот список
достойнейших ещ„ Карлсона, который когда-то жил на крыше, но после я
решил, что этот Карлсон - фигура недостаточно трагическая. Пожалуй,
более уместен здесь будет Winnie Ther Пух: описания леса и его обитателей
неизменно исторгают из меня потоки бесчисленных, бессильных и
невидимых сл„з. Winnie The Пух - это тот, с кем я не раздумывая пош„л бы в
тыл к врагу. К фашистам. Ещ„ я хотел записать в свои ряды Мэри Поппинс,
но подумал, что, будучи гувернанткой, она невольно представляет
угнетающее начало, и передумал.
Кстати, я забыл представиться...
Привет, мудачь„! С вами снова Денис Яцутко и его бесконечное
произведение "Точка". Если вы думаете, что это я так вы„бываюсь, что я
называю вас мудачь„м, чтобы вы обратили на меня внимание, то вы
ошибаетесь: я действительно полагаю, что большинство из вас - мудачь„. И
мне насрать. Я не хочу, чтобы обратили внимание на меня - я хочу, чтобы
обратили внимание на то, что я говорю. Л„вушка говорит, что я социалист-
утопист. А мне насрать, что говорит Л„вушка: во-первых, из всех моих
знакомых и друзей он наиболее буржуазно ориентирован (пожалуй, после
Витечки Mайбороды), а во-вторых, глядя вокруг, поневоле становишься не
то что социалистом-утопистом, а анархистом, панком и постмодернистом.
Люди, опомнитесь! На дворе почти двадцать первый век, а в ваших умах и
домах до сих пор господствуют ханжество и - не то что фашизм -
феодализм, родо-племенной строй! Вы думаете: что это Денис Яцутко
сегодня так кричит? Ну, во-первых он кричит не сегодня, а в тот день, когда
писал то, что вы сейчас читаете, а во-вторых, он посмотрел сегодня два
очень хороших фильма и расстроился. Первый фильм был анонсирован в
программе под названием "Японский городовой", но я полагаю, что это
неверный перевод, а как это звучит на языке оригинала, я не знаю. Клиф
Спаб - имя главного героя. По тематике, экспрессии, качеству и
тональности этот фильм смыкается с фильмами "Клуб Завтрак" и "На всю
катушку". Охуенные фильмы. Всем очень советую посмотреть. А ещ„ я
посмотрел нынче фильм "Мисс Мэри" - про гувернантку-англичанку в
аргентинской семье. Очень качественное европейское кино о том, как
методично подавляется личность реб„нка. Все взрослые вокруг - существа
подавленные, и они постепенно делают из детей членов общества. Своего
общества. Общества подавленных существ. Мальчик и девочка трахнулись
на яхте. Они оба из так называемых "порядочных семей". Их застукали, и
теперь они должны пожениться. Какой вздор! Они не хотели вступать в
брак, они не любили друг друга, они просто развлекались - почему же они
должны платить за это угробленной молодостью и жизнью? И это - ваше
общество, ваша мораль. Да ну вас на хуй, не хочу с вами разговаривать.
Послушайте лучше песню Ф„дора Чистякова и группы "Ноль" "Блуждающий
биоробот". Па-аехали!

Запись No. 45.

Забавно. Нынче у дома книги встретил Чару. Чара - это такой
известный в городе маргинал. Чара ш„л, красуясь хайрами, бороденью,
истатуированными руками и двумя сопровождавшими его девками.
Заметив меня, он подош„л, пожал мне руку, обнял, потом достал из
кармана какой-то мусор, выгреб из него многократно св„рнутый зат„ртый
листочек бумаги и протянул мне со словами:
- На вот, я тут специально для тебя выписал.
Я взял листочек, ожидая увидеть на н„м какой-нибудь анекдот,
строчку из песенки какого-нибудь рокера, компьютерный прикол,
интересный факт из газеты или стихотворение самого Чары. Я развернул
листок и увидел, что текст напечатан на машинке, некоторые буквы
подправлены шариковой ручкой. Я начал читать и охуел. Просто от
неожиданности. Сам текст-то был мне давно знаком. Знаете, что там было?
Одна из "Песен" Жана Пьера Беранже.

Запись No. 46.

С тех пор, как я стал старым и толстым, меня уже ничто не
интересует и не увлекает, кроме всего этого мира со всем, что в н„м
происходит.

Запись No. 47.

Народ в принципе не может быть не-угнетаемым.

Примечание # 22 (к записи No. 43).

Рукопись "2009 года от Рождества Н'да Амеде" я посеял четыре года
назад и наш„л неделю назад...

A найдя, неделю вспоминал, кто же такой Н'да Амеде, и так и не
вспомнил.


Примечание # 23 (к Словарю культуры ХХ века В. Руднева,
статье Гипотеза лингвистической относительности).

...был случай в лондонском метро, о котором когда-то писали
газеты. Таблички на дверях, гласившие "Выхода нет", по совету
социологов заменили табличками "Выход рядом", что на несколько
процентов понизило число самоубийств в Лондоне.

В заседании научного семинара профессора Клары Эрновны
Штайн "Текстус" был объявлен перекур, и мы с Оболенцем пошли вниз
курить. Накануне в университете поменяли входные двери и повесили на
них таблички, на которые я вдруг и обратил сво„ внимание. Одна из них
гласила: "ВХОД К СЕБЕ", а вторая - "ВЫХОД ОТ СЕБЯ". Достаточно
прибойные фразы, согласитесь... После перерыва я сообщил собравшимся о
сво„м наблюдении. Все прикололись, а профессор Людмила Петровна
Егорова сказала: "Вот что значит - постмодернистское мышление". И я
подумал тогда:  "А что значит "постмодернистское мышление"?"
Коротко это можно объяснить только подобной притчей или коаном, как
дзэн, а если объяснять подробно, - надо толстую книгу писать, и вс„ равно -
кто понимает - не пойм„т и по прочтении оной. Вот, что значит
постмодернистское мышление.

Запись No. 48.

В подростковом возрасте часто жалел, что я не девочка, т. к. очень
хотелось ебаться, а девочки, понятное дело, блюли свою дурацкую
девственность. Я замечал, что мальчики все поголовно стремятся выебать
девочек, а девочки поголовно от этого отлынивают, и я думал, как мне
было бы легко искать партн„ров, как я ежедневно бы ебался, если бы был
девочкой.
Теперь тоже иногда жалею, что я не женщина, но - по совершенно
иным причинам. Часто бывает так, что женщина тебя хочет, а ты е„ - нет, у
тебя на не„ просто не вста„т, а для каких-нибудь целей тебе надо с ней
заниматься сексом (ну, например, у не„ денег много); был бы женщиной -
вс„ просто - раздвинула ноги или раком встала; а тут приходится
изъ„бываться, как хер знает что - то порнофильм смотреть перед еблей, то
другую бабу себе мысленно представлять... а надо ж ещ„, чтоб вс„ это
выглядело так, будто она на самом деле желанна и любима... если Бог и
есть, Коз„л Он, что такую половую дискриминацию устроил.

Запись No. 49.

Как давно я не писал руцами... Опять грохнулся ж„сткий диск, ворд
ставить некуда, а посему я опять взялся за шариковую ручку.
Последнее время часто вспоминаю о двух страшных потрясениях
детства. Когда мои родители защитили диплом, мне было лет 6 или 7. У нас
дома, в новой, почти совсем пустой квартире было потрясающее
празднество, родители, их однокашники и коллеги по работе (родители
были заочники) очень радовались. Я впервые в жизни видел такое веселье и
радовался вместе со всеми. "Вс„, - говорили родители, - вс„ уже позади..."
"Вс„, - думал я, - больше мои родители не будут ходить на работу и вс„
время будут дома, со мной..." Через пару дней после этого великого
праздника мы шли по мосточку над оползающим яром по улице Голенева,
и я, желая ещ„ раз порадоваться, обратился к водителям моим - правому и
левому - с вопросом: "Так вы больше на работу ходить не будете?"
"Почему?" - удивились мои нежные воспитатели. "Ну, вы же защитили
диплом..." - пробормотал я, и микротрещинка от надвигающегося всей
массой несчастья уже проклюнулась едва заметной шерстинкой на круглом
и совершенном, как живот довольной беременной женщины, ощущении
солнечного эдема в объятиях моих любящих меня богов. "Ну и что? -
беззаботно и совершенно не замечая моих страданий (что богам до личных
страданий мальчика!) ответили они, - На работу-то вс„ равно надо ходить...
В институт - да - мы больше ходить не будем. А на работу будем".  "И
долго, - спросил я у мамы и папы, чувствуя, что острая иголка уже зависла
над моим сердцем, намереваясь резко вонзиться, - долго вы ещ„ будете
ходить на работу?" "До пенсии, - смеясь отвечали мне эти молодые и
красивые божества, - до пенсии..." Я помню, что в глаза попадала большая
половина мира, но больше вс„-таки - небо, потому что я смотрел снизу
вверх. Небо было нестерпимо голубым и бело-солнечным - только редкие
полупрозрачные маленькие и узкие облака цвета бавленного молока
висели на н„м и "мухи" плавали в глазах (это такие прозрачные и обычно
незаметные точки и кривые, всегда находящиеся в поле нашего зрения, а
потому незамечаемые). В небе надо мной возвышались два моих бога... Тут
я заметил вдруг, что они загораживают мне небо: я знал, что "пенсия" - это
очень-очень нескоро: все пенсионеры ужасно древние старики... ВСЮ
ЖИЗНЬ РАБОТАТЬ!!! Я почувствовал, как небо затягивается слезами, а на
верхнем н„бе и языке появляется этот непередаваемый вкус, который в
литературе отчего-то зовут просто сол„ным. Всю жизнь работать... У меня
остро заболело сердце, и эта боль не отпускала меня уже почти никогда... Я
ч„тко проецировал ситуацию на себя - всю жизн