ло увидеть спектакль в исполнении труппы из Эмблсайда.
     - Да, - подтвердила она механически, как слепая, переставляя ноги по тропинке.
     Торни продолжал крепко поддерживать ее под руку. После долгого молчания он заметил:
     - Я вижу, вы сильно расстроены. Ему не следовало обрушивать свое признание вам на голову ни с того, ни с сего, черт бы его побрал! Но, должен признать, это выглядело впечатляюще.
     - Да, - повторила Эммелайн. Пытаясь разобраться в своих мыслях и чувствах, она не слышала слов Торнуэйта. Невидимая постороннему глазу битва раздирала ей грудь. Там свистели стрелы, раздавались выстрелы, скрещивались клинки: растущая любовь к лорду Конистану боролась с принятым некогда решением относительно собственного будущего.
     - Вы только посмотрите на этих уток! - воскликнул Гарви. - Каждая величиной с фрегат, да еще с тремя рогами!
     - Да, - в третий раз повторила Эммелайн.
     Смысл его слов дошел до нее не сразу. Утки с тремя рогами? Что это взбрело Торни в голову, что он такое несет? Эммелайн бросила на своего доброго приятеля по-прежнему отрешенный взгляд и в конце концов различила у него в глазах и на губах задорную улыбку. Она покачала головой, словно надеясь таким образом прояснить свои мысли, и наконец рассмеялась. Господи, до чего же все это нелепо! Конистан сделал ей предложение в конюшне, на глазах у всех мужчин!
     - А я уж было подумал, разрази меня гром, что мы потеряли вас навсегда! - живо отозвался Гарви. - Никогда в жизни не видел такого остановившегося взгляда! Дорогая, с вами все в порядке? Он просто оглушил вас своим признанием, негодяй!
     - Гарви, лорд Конистан действительно сделал мне предложение руки и сердца?
     - Боюсь, что да!
     - О, Боже, что же мне делать? - простонала Эммелайн, чувствуя, как ее сердце предательски подливает масла в огонь, полыхающий у нее в груди.
     - Поступайте, как считаете нужным, Эммелайн! Я взял себе за правило всегда делать только то, что вздумается, и пусть иногда мои решения выходят мне боком, не могу сказать, что мне хоть раз пришлось пожалеть о таком жизненном принципе.
     Крепче ухватившись за его руку, Эммелайн вздохнула:
     - Ах, если,бы для меня все было так просто!
     Казалось, он готов был вступить с нею в спор, и она быстро сменила тему разговора. Гарви схватил намек на лету и вновь коснулся деликатного вопроса только при расставании.
     - Вы с Конистаном отлично смотритесь в паре, особенно когда он ведет вас в танце! Что же еще нужно людям для счастья в браке?
     - В самом деле, что же еще? - улыбнулась Эммелайн, ущипнув его за щеку, и отослала назад в конюшню.

***

     К вечеру, - когда тот же красивый и ловкий, как акробат, актер, что в первый вечер изображал шута, войдя в роль Петруччио, принялся измываться над несчастной Катариной, - среди гостей, по наблюдению Эммелайн, не осталось никого, кто не был бы наслышан о том, что Конистан публично признался ей в любви и попросил ее руки. И уж конечно, ни одна из женщин не преминула в течение вечера улучить минутку, чтобы подойти и заговорить с нею о столь волнующем предмете. К полуночи они довели несчастную хозяйку до нервного истощения, поэтому она была счастлива, когда последняя из юных леди наконец ретировалась к себе в спальню.
     Едва переставляя ноги от усталости, Эммелайн направилась к себе, но, уже повернув ручку двери, вдруг поняла, что если не поговорит с кем-то из близких о мучающей ее дилемме, у нее точно начнется истерический припадок, от которого ей вряд ли удастся оправиться. Поэтому вместо того, чтобы скрыться в собственной опочивальне, она направилась в апартаменты матери.
     Войдя в спальню, девушка опустилась на колени у постели и нежно провела рукой по щеке леди Пенрит в надежде разбудить ее, не встревожив слишком сильно. Единственную свечу, что была у нее в руке, Эммелайн поставила на ночной столик рядом с постелью и тихим шепотом окликнула спящую. Ей было очень совестно будить свою обожаемую мамочку, но другого выхода она не видела. Через мгновенье ресницы леди Пенрит дрогнули, она тихонько застонала.
     - Простите, мамочка, - прошептала Эммелайн, охваченная чувством вины и раскаяния. - Спите, я не хочу вас тревожить. Поговорим завтра. Это не так уж важно.
     Погруженной в темные и теплые глубины сна леди Пенрит лишь с величайшим усилием удалось очнуться навстречу пламени свечи, пробивавшемуся сквозь сомкнутые веки. Ей не хотелось просыпаться, но легчайшее прикосновение к щеке и звавший ее тихий голос не позволили ей вновь погрузиться в сон. Эммелайн нуждалась в ее помощи.
     Свет стал уплывать. Услыхав скрип открываемой двери, леди Пенрит позвала:
     - Эммелайн, погоди!
     Язык плохо повиновался ей: настойка опия и другие лекарства, которые ей приходилось принимать для облегчения страданий, делали ее такой нескладной!
     - Мамочка? - тихо спросила Эммелайн.
     - Останься здесь, детка. Поговори со мной. Мне так трудно...
     Эммелайн вернулась к постели, поставила свечу на ночной столик и вновь погладила щеку матери.
     - Мне необходимо поговорить с вами. Случилось нечто такое... Я не знаю, что мне делать.
     Легкая улыбка тронула губы леди Пенрит.
     - Ты? Ты не знаешь, что тебе делать? Этого не может быть!
     Ответ прозвучал очень невнятно, но Эммелайн с облегчением отметила, что мать по крайней мере поняла ее слова.
     - Понимаете, сегодня днем на глазах у всех мужчин Конистан сделал мне предложение. - Она запнулась, услыхав, как мать тихонько засмеялась, а потом продолжила:
     - Конечно, это выглядело нелепо до ужаса, но, как ни странно, это именно то, чего от него можно было ожидать.
     - А он... он рассчитывает, что ты примешь его предложение? - осторожно спросила леди Пенрит, причем Эммелайн показалось, что она дышит с трудом.
     - Не знаю. Я никогда не давала ему повода думать, будто жду от него предложения...
     - Значит, он человек большого мужества, - вставила ее мать, - раз решился сделать предложение юной леди на глазах у всех своих друзей, не зная, каков будет ее ответ.
     - Но какой же ответ я должна ему дать?
     - Дорогая, - вздохнула леди Пенрит, закрывая глаза, - тебе придется задать себе всего один вопрос: любишь ли ты его?
     Эти слова стрелой пронзили сердце Эммелайн. Ей пришлось выждать минуту, пока терзавшие ее страхи не улеглись настолько, чтобы позволить ей ясно выразить свои мысли.
     - Даже если бы я его любила, мамочка, не думаю, что мне следует выходить замуж.
     - Но почему же нет, дитя мое? - глаза леди Пенрит вновь открылись от удивления. Она с трудом протянула руку к Эммелайн и улыбнулась, когда дочь с нежностью накрыла ее пальцы своей рукой. - Тебя это мучило на протяжении всех последних лет, верно? Ты почему-то считаешь, что замужество не для тебя.
     Эммелайн склонила голову к материнской подушке и ответила:
     - Я не такая хорошая и не такая сильная, как вы, дорогая мамочка. Вы несете свой крест с таким спокойным достоинством! Мне никогда не стать такой, как вы, и я не хочу обременять своего супруга... - она так и не смогла закончить свою мысль, почувствовав, что в ней содержится косвенный упрек матери.
     - Эммелайн, - заговорила леди Пенрит после долгого молчания, - всю свою жизнь ты упорно и прилежно трудилась над тем, чтобы в окружающем тебя мире царил безупречный порядок, но мне кажется, тебе пора понять, что мир чувств, мир наших сердечных привязанностей и склонностей отнюдь не всегда позволяет поступать так, как мы считаем нужным или даже приличным. Я знала, что меня ждет в будущем, и, представь себе, я тоже в свое время приняла решение остаться старой девой. Но так уж получилось, что твой отец помог мне преодолеть страх перед недугом, который сейчас приковал меня к инвалидной коляске. И если ты думаешь, что спокойное достоинство, как ты его называешь, было свойственно мне всегда, советую тебе расспросить на эту тему своего дорогого папочку! - С трудом переведя дух, она закончила словами:
     -А теперь, Эм, мне нужно спать. Тебе следует по крайней мере поделиться с лордом Конистаном своими тревогами, а там уж пусть он сам решает, как ему поступать. Какие бы недуги ни выпали тебе на долю, запомни: если ты станешь его женой, не тебе решать, должен он тебе помогать или нет. А теперь ступай прочь, глупая девчонка!
     Не утирая слез, безудержно катившихся по щекам, Эммелайн покинула спальню матери и отправилась к себе в комнату. Возможно, ей придется честно сказать Конистану, что за ужас ждет его в браке с нею. Острая, пульсирующая боль внезапно охватила ее запястье в ту самую минуту, когда она повернула ручку двери. Что ж, теперь по крайней мере она проверит, насколько сильно он ее любит. Интересно, как он отнесется к мысли о том, что со временем ему придется стать ее сиделкой?

***

     На следующее утро леди Пенрит проснулась со смутным воспоминанием о том, что ее дочь нанесла ей ночной визит. Ей стоило немалых и трудов припомнить, о чем шла речь, но, восстановив в памяти смысл разговора, она тотчас же вызвала к себе в спальню сэра Джайлза.
     Время от времени кивая, он внимательно выслушал ее пересказ ночного разговора с дочерью. Когда, закончив свое повествование, леди Пенрит захотела узнать у мужа, разумно ли она поступила, сэр Джайлз от души расцеловал ее в обе щеки и ответил:
     - Очень и очень мудро, любовь моя! Если эти двое сумеют преодолеть этот рубеж, значит, у них есть шанс стать такими же счастливыми, как мы с вами!
     Однако улыбка, сопровождавшая эти слова, слегка затуманилась, когда он добавил:
     - Но мне кажется, лорду Конистану придется куда тяжелее, когда он узнает истинную правду. Впрочем, это тоже послужит ему своего рода испытанием, и если он не сможет его выдержать, я предпочел бы не отдавать за него свою дочь.
     - Когда же вы намереваетесь открыть Эммелайн правду на то, что она - не наша плоть и кровь?
     - Не знаю, - задумчиво проговорил сэр Джайлз. - Но думаю, не раньше, чем она даст согласие (если, конечно, она его даст!) стать женой Конистана!

36.

     Лорд Конистан откинул за спину черный вязаный подшлемник. Черт с ним, пусть лежит на плечах. Не было сил заставить себя надеть этот капюшон на голову в такую жаркую погоду. Хватит и того, что черная шерстяная туника, которую ему пришлось напялить, достигала лодыжек. Конечно, ходить в средневековом костюме с непокрытой головой не полагалось, но он решил, что лучше уж пойти на это маленькое нарушение правил, чем истекать потом, как вьючная лошадь, после каждого танца! Тунику, расшитую серебром, надо было носить поверх черной вязаной фуфайки с длинными рукавами, туго облепившей его тело от шеи до талии. Ноги тоже были затянуты в облегающее черное трико. Вообще-то ходить в таком костюме было очень удобно, вот если бы только не так жарко!
     Он уже собирался покинуть свой сарай, когда услыхал негромкий стук в дверь, и пригласив посетителя войти, был немало удивлен, когда увидел, что это Дункан.
     Его брат тоже откинул капюшон на плечи, но, в отличие от туники Конистана, у него на груди был нашит громадный, во всю ширину плеч, а в длину доходивший почти до самого подола золотой крест, придававший его костюму поистине средневековый рыцарский облик. Оглядев наряд Конистана, Дункан вытянул ногу на всю длину собственной туники, доходившей ему до щиколотки, и заметил:
     - Полагаю, мы многое потеряли за годы прогресса. Все эти сюртуки и брюки совсем не так хорошо сидят, да и не дают такой свободы движений, как эта власяница.
     На этом светский разговор и закончился, но поскольку Дункан продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу и не сводя глаз с Конистана, виконт догадался, что его брат пришел не просто так, а по делу, явно заставлявшему его нервничать. "Какого черта?" - подумал он, чувствуя, как в душу закрадывается скверное предчувствие. Опустившись в одно из красных бархатных кресел в своей приемной, он жестом пригласил Дункана занять второе.
     - В чем дело? - спросил Конистан. - Я слишком давно тебя знаю, все признаки неблагополучия налицо. Давай выкладывай, что случилось.
     Дункан сел в кресло, держа спину прямо, как манекен. Скулы у него одеревенели от напряжения, и даже дыхание, как показалось Конистану, было затруднено.
     - Ну так что стряслось? Говори, не стесняйся. Мы же, кажется, договорились, что между нами нет и не может быть секретов!
     Дункан взглянул ему прямо в лицо и подался вперед в своем кресле. Конистан был поражен видом человека, сидевшего напротив него. "Как сильно он изменился за столь короткое время", - подумал виконт, и опять холодок недоброго предчувствия пробежал у него по спине.
     - То, что я должен тебе сказать, - начал Дункан, - тебе не понравится. - Он помолчал, как будто собираясь с силами, и продолжал:
     - В день моего приезда сюда Эммелайн сказала мне, что ни она, ни ты не властны над моим будущим. И мне понадобилось время, чтобы признать ее правоту. Да, ты обладаешь властью надо мною, и немалой, так как, согласно воле нашего отца, можешь по своему усмотрению лишить меня состояния. Но я твердо решил, что больше не позволю подобного рода обстоятельствам определять мой жизненный выбор. - Дункан тяжело вздохнул и медленно произнес:
     - Я помолвлен с Грэйс Баттермир. Мы поженимся, как только получим согласие ее отца.
     У Конистана зазвенело в ушах. Опять Грэйс Баттермир. Нет, это невозможно!
     - Не могу поверить, что ты говоришь серьезно! - воскликнул он наконец. - Я ду-мал... Ты же говорил, что вы всего лишь друзья! Ты обращался с нею вполне почтительно и учтиво, но и только! Я не видел никаких признаков влюбленности, страсти! Не может быть, чтобы ты был влюблен в мисс Баттермир! Не может быть!
     - Так, как ты, я любить не умею, - ответил Дункан. - Я, к примеру, не смог бы объявить о своих чувствах и попросить руки любимой женщины, обращаясь к стропилам конюшенного амбара. Я тебя вовсе не осуждаю, наоборот, это был отличный ход, пожалуй, только так и можно было прошибить броню Эммелайн. Но если ты сомневаешься в моих чувствах к Грэйс, могу лишь заверить тебя, что мое сердце принадлежит ей безраздельно, и - с твоим благословением или без оного - я женюсь на ней, как только мы получим согласие ее отца.
     Конистан яростно замотал головой.
     - Ты же знаешь, я никогда не признаю этот союз. И тебе отлично известно, что у меня есть на то веские причины.
     - Да, - кивнул Дункан, поднимаясь на ноги. - Вот почему я и пригласил твою мать приехать сюда. И свою тоже. Они будут здесь к завтрашнему дню. Надеюсь, это снимет тяжесть с твоей души, и твое сердце забьется для других так же свободно, как оно бьется для Эммелайн.
     Последняя фраза прозвучала столь торжественно и загадочно, что, когда Дункан направился к дверям, у Конистана не нашлось слов, чтобы его остановить. Как такое могло случиться? Дункан женится на Грэйс! Завтра приезжает его мать! Ну да ладно, ее он просто не примет, вот и все. Черта с два он позволит Дункану навязывать ему свою волю! И что вообще означает вся эта дурацкая театральщина: "Забьется для других так же свободно"? Почему все видят в нем злодея? Разве он жалел любви или заботы для тех, за кого нес ответственность? Нет, если Дункан думает, что его старший брат просто махнет на все рукой, значит, он плохо знает Конистана!
     Однако позже, когда костюмированный бал был в самом разгаре, и Дункан, раскрыв правду единственному человеку, который мог помешать желанному для него союзу, решил, что отныне может открыто ухаживать за своей возлюбленной, Конистан был потрясен до глубины души трогательной нежностью, сквозившей в каждом слове его брата и Грэйс, в каждом их танце, в каждом знаке внимания, которыми они обменивались. Пока другие ожидали оглашения результатов голосования и коронации Королевы Турнира, виконт погрузился в самое мрачное отчаяние и совсем пал духом. Он любил Дункана и желал ему счастья, но только не с такой женой, как Грэйс Баттермир.

***

     Эммелайн чувствовала, как ее охватывает, разрастаясь изнутри, ощущение панического страха. Вынимая из серебряной чаши и разворачивая одну за другой сложенные полоски бумаги, служившие бюллетенями для голосования, она вместо имени Грэйс читала на них свое собственное имя! Но как это могло случиться? Вот еще... и еще... и еще: "Эммелайн Пенрит". Ей казалось, что она видит кошмарный сон и никак не может проснуться.
     - Этого не может быть! - вскричала она. - Что это значит? Тут какая-то ошибка. Почему здесь мое имя? Это шутка? Чей-то розыгрыш?
     Ни о чем больше не раздумывая, Эммелайн бросилась обратно в бальный зал, сжимая в обоих кулаках бесполезные бумажки. Средневековый головной убор в виде высокого остроконечного колпака едва не слетел у нее с головы, когда она на бегу задела за косяк двери. Вскоре она уже стояла посреди зала, потрясая зажатыми в широко раскинутых руках бюллетенями и восклицая:
     - Что все это означает? Меня нельзя выбирать Королевой, я хозяйка дома! Кто это подстроил? Так нечестно! Вам придется проголосовать заново!
     Однако некоторые из дам при этих словах издали восторженный вопль и тотчас же подлетели к ней с поздравлениями, умоляя ее подняться на трон.
     - Ни за что! - возмутилась Эммелайн. - Мы проголосуем заново! Немедленно!
     Она уже готова была подать знак слугам, чтобы те принесли полоски чистой бумаги и карандаши, но тут ее со всех сторон окружили мужчины в средневековых туниках и дамы в платьях с буфами на плечах и узкими рукавами, туго застегнутыми от локтя до запястья на множество мелких пуговичек. Волосы у них были скрыты под бархатными тюрбанами или повязками-наголовниками из золотой и серебряной парчи, затянутыми под подбородком, а по плечам спускались нарядные, ярко украшенные вышивкой накидки, прикрепленные на затылке прямо к головному убору. Никто не слушал ее возражений, никто не обращал внимания на попытки сопротивления. Холодея от ужаса, Эммелайн почувствовала, как ее, словно на гребне могучей волны, поднимают на импровизированное возвышение, усаживают на трон и вкладывают скипетр в ее непослушные пальцы.
     Ее невнятные протесты вскоре непонятным образом превратились в слезы, но и это не помогло: кто-то уже снял с нее громоздкую остроконечную шапку, а на макушку, поверх туго повязанного шелкового платочка, водрузил высокую золотую корону.
     - Нет, нет! - умоляла она своих гостей, но все без толку.
     С поклонами и приседаниями, поминутно называя ее "Ваше Величество" и пятясь, все отошли назад.
     Впервые за всю свою жизнь Эммелайн оказалась в глупейшем положении, из которого к тому же не могла выбраться. Она прекрасно понимала, что ее друзья и близкие сделали все это от чистого сердца, желая ей добра, но для нее их выбор означал крушение всех надежд. Не так, совсем не так мечтала она закончить турнир, тем более, что ему суждено было стать последним. Ей хотелось, чтобы Грэйс избрали Королевой, и чтобы Дункан каким-нибудь чудом сумел завоевать титул Победителя. В этом случае придуманная ею красивая сказка увенчалась бы счастливым концом, и она смогла бы с легким о сердцем покинуть Англию. Да, такой финал стал бы для нее спасением. А теперь, когда сама Судьба возложила на нее корону, у нее возникло знакомое ощущение безнадежности, словно ее подхватил неумолимый поток, и сколько бы отчаянных усилий она ни прилагала, чтобы выплыть, ее затягивало все глубже и стремительно несло к чужому и чуждому ей берегу.
     Эммелайн отыскала взглядом Грэйс, желая знать, насколько сильно ее подруга разочарована столь неожиданным поворотом событий, но Грэйс, встретившись с нею взглядом, лишь весело захлопала в ладоши и послала Эммелайн горделивую и радостную улыбку, ясно говорившую о том, что она была не последней среди зачинщиков злосчастной коронации.
     Теперь хозяйке дома ничего другого не оставалось, как примириться с неизбежностью, собрав в кулак все свое самообладание, поскольку не могло быть и речи о том, чтобы оскорбить гостей отказом. Эммелайн встала и, поблагодарив всех за этот чудесный, хотя и совершенно незаслуженный подарок, спустилась с возвыше