ксандрыч повиновался.
     - Вы никому не должны говорить,  что сегодня видели меня в Могилках,  -
продолжал Эльчанинов,  колотя рукой по седлу,  -  в  противном случае я  вас
убью.
     - Да мне-то что за дело?  -  возразил Иван Александрыч.  -  Сам бывал в
таких переделках.
     - Нет, вы должны поклясться.
     - Ей-богу, не скажу! Я не из таких: не люблю из избы выносить сору.
     - Хорошо,  помните  же!  -  проговорил  Эльчанинов и,  поворотивши свою
лошадь, поскакал в галоп.
     "Вот оно,  какую передрягу наделал,  - думал Иван Александрыч, - делать
нечего,  побожился.  Охо-хо-хо!  Сам,  бывало, в полку жиду в ноги кланялся,
чтобы не  сказывал!  Подсмотрел,  проклятый Иуда,  как на чердаке целовался.
Заехать было к  Уситковым,  очень просили сказать,  если граф к  кому-нибудь
поедет!" - заключил он и поехал рысцой.


                                    VII

     На другой день,  часу в двенадцатом,  Анна Павловна, совсем забывшая об
известии,  сообщенном Иваном Александрычем, сидела в гостиной. Она как будто
бы была повеселее,  как будто бы все изменилось в  ее глазах.  Эта мрачная и
темная гостиная не  казалась ей  так скучна и  печальна;  ей  думалось,  что
легче,  наконец,  будет жить на свете, потому что теперь у ней есть человек,
который поучаствует в ней, который разделит с ней ее горе. Муж, общество, да
что ей за дело до них!  У нее есть друг,  который заменит ей все, защитит ее
от  всех.  Он  сам говорил это:  разве не  доказал он своего самоотвержения,
когда  предложил ей  свое  состояние для  того  только,  чтобы  облегчить ее
участь.
     Приезд мужа прервал эти мысли.  Михайло Егорыч вошел в  гостиную и сухо
поздоровался с женой.
     - Здоровы ли вы? - спросил он.
     - Здорова.
     - Велите дать мне есть.
     Анна  Павловна  вышла.  Мановский осторожно вынул  какие-то  бумаги  из
кармана и запер в стоявшую под диваном железную шкатулку.
     В  это  время  на  дворе раздался шум  подъехавшего экипажа.  Мановский
взглянул в окно: к крыльцу подъезжала запряженная четверней карета.
     - Кто это такой?  -  сказал Мановский,  не узнавая гостя по экипажу,  и
вышел на половину залы.
     Через  несколько минут  вошел граф.  Мановский,  не  двигаясь с  места,
глядел в глаза новоприбывшему.
     - Честь имею рекомендоваться:  я граф Сапега,  -  начал тот,  подходя к
хозяину, - сосед ваш, и приехал, чтобы начать знакомство с вами, которое тем
более интересно для меня,  что супруга ваша уже знакома мне.  Она дочь моего
приятеля.
     - Очень вам благодарен,  ваше сиятельство,  за  сделанную мне честь,  -
вежливо отвечал Мановский,  -  и прошу извинения, что первый не представился
вам,  но это единственно потому,  что меня не было дома: я только что сейчас
вернулся.  Прошу пожаловать,  - продолжал он, показывая графу с почтением на
дверь в  гостиную.  -  Жена сейчас выйдет:  ей очень приятно будет встретить
старого знакомого.  Просите Анну Павловну,  - прибавил он стоявшему у дверей
лакею.
     Гость и хозяин вошли в гостиную.  Мановский,  очень хорошо знавший, что
граф ни к  кому еще в  губернии первый не приезжал,  с первых же слов понял,
что тот приехал не для него,  а для жены.  О сердечных слабостях графа давно
уже ходили слухи в Боярщине.  Ревность и оскорбленное самолюбие забушевали в
душе Мановского. Впрочем, очень хорошо убежденный, что Анна Павловна, полюбя
другого,  могла изменить ему,  он в то же время знал,  что никогда ничего не
добьется от  нее  Сапега,  и  потому решился всеми средствами способствовать
намерениям графа,  а  потом  одурачить  его  и  насколько  только  возможно.
Извинившись еще раз,  что не представлялся первый, он вышел из гостиной, как
бы по хозяйственным распоряжениям, и прошел в комнату жены.
     - Граф Сапега приехал,  друг вашего отца,  будьте с ним полюбезнее,  он
человек богатый,  -  сказал он  Анне  Павловне.  Та  пошла.  Приезд графа ее
несколько обрадовал.  Она  помнила,  что отец часто говорил о  добром графе,
которого он пользовался некоторой дружбой и  который даже сам бывал у  них в
доме.
     - Здравствуйте,  Анна Павловна, - сказал Сапега, вставая и подходя к ее
руке. - Помните ли вы меня?
     - Помню,  граф,  - отвечала Анна Павловна, - мне нельзя забыть вас. Вас
так любит мой батюшка.
     Граф и хозяйка уселись на диван.
     - Я так был удивлен и обрадован, - начал Сапега, - что вы здесь в нашем
соседстве,  что сейчас же поспешил приехать, чтобы только скорее увидеть мою
милую и добрую знакомую, надеясь, что она лично сама заплатит мне визит.
     Анна Павловна отвечала ему улыбкой.
     Между ними завязался обычный при встрече старых знакомых разговор. Граф
расспрашивал ее об отце,  давно ли она вышла замуж,  давно ли переселилась в
эти места.
     - Как вы худы и  болезненны,  Анна Павловна,  -  сказал,  наконец,  он,
всматриваясь ей в лицо.  -  Не скучаете ли вы в деревне? Имеете ли вы книги?
Есть ли,  наконец,  у вас рояль? Я помню, вы премило играл", и покойная ваша
матушка подозревала в  вас решительно музыкальные дарования,  -  это я очень
хорошо помню.
     - Рояля у меня нет еще покуда, - отвечала Анна Павловна, сконфузившись.
     - Как это не грех, как это не стыдно! Что ж смотрит ваш супруг?
     В это время вошел Мановский.
     - Вы мало заботитесь,  Михайло Егорыч, об удовольствии вашей супруги, -
продолжал граф, обращаясь к нему. - Отчего вы не выпишете для них рояль?
     - Всего вдруг нельзя,  ваше сиятельство,  -  отвечал Мановский,  - и то
вот, как видите, живем в пустых стенах и с необитой почти мебелью.
     - Слишком ничтожное оправдание,  -  возразил Сапега.  - Мы с вами, Анна
Павловна,  сделаем вот какой заговор против вашего мужа:  у меня в доме есть
довольно  порядочный  рояль,   ездите  ко  мне,  старику,  как  можно  чаще,
занимайтесь музыкой,  а мужа оставляйте дома.  Соскучится об вас, да и купит
вам рояль. Согласны?
     - Благодарю вас, граф, - отвечала Анна Павловна.
     - Она и без того должна за честь,  которую вы ей сделали, быть у вашего
сиятельства,  -  сказал Мановский,  - и так как я нисколько не принимаю ваше
посещение на свой счет,  то она должна ехать одна,  а  я уж буду иметь честь
представиться после.
     - Благодарю,  -  сказал граф,  протягивая Мановскому руку.  -  Вы очень
оригинально хотите отметить мне за любовь к вашей супруге.
     - Она сама вам отметит за эту любовь, - отвечал с усмешкой Мановский.
     - Чем же?
     - Тем, что наскучит вам.
     - Анна Павловна не наскучит мне!  -  сказал граф сладким голосом, целуя
руку хозяйки.
     В зале раздался шум:  это были новые гости. В каждый приезд графа между
помещиками Боярщины  заводился странный  обычай.  Они  приезжали обыкновенно
вслед за  ним во все дома,  которым он делал честь своим посещением,  частью
для того,  чтобы более и более сближаться с знатным туземцем, а частью и для
наслаждения его беседой.  Новоприбывшие были:  толстый Уситков с женой,  той
самой барыней в блондовом чепце,  которую мы видели у предводителя и которая
приняла теперь намерение всюду  преследовать графа в  видах помещения своего
седьмого сынишки в корпус. Их сопровождала молодая чета Симановских, недавно
женившаяся по  страсти.  Муж  был  высокий и  необыкновенно худой  отставной
уланский  корнет,   m-me  Симановская,   несмотря  на  молодость  лет,   уже
замечательно обнаруживающая в себе практические способности,  в силу которых
тоже решившаяся искать в  графе для определения мужа в какую-нибудь доходную
службу,  без которой он  будто бы  ужасно скучает.  При входе мужчины отдали
почтительный поклон Сапеге,  а  дамы,  присевши ему,  поместились на диван с
хозяйкой.
     Всем им  граф слегка кивнул головой,  и  на лице его заметно отразилось
неудовольствие:  ему  было досадно,  что Анна Павловна,  кроме него,  должна
будет заниматься с прочими гостями.
     Мановский, все это, кажется, заметивший, сейчас же подошел с разговором
к дамам,  а мужчины, не осмеливаясь говорить с графом, расселись по уголкам.
Таким образом, Сапега опять заговорил с Анной Павловной. Он рассказывал ей о
Петербурге,  припомнил с  нею  старых знакомых,  описывал успехи в  свете ее
сверстниц.  Так  время  прошло до  обеда.  За  столом граф  поместился возле
хозяйки. Мановский продолжал занимать прочих гостей.
     - Анна Павловна, верно, прежде была знакома с графом? Она, говорят, ему
крестница? - спросила его Уситкова.
     - Крестница, - отвечал Мановский.
     - Михайло Егорыч,  -  сказал граф,  обращаясь к хозяину,  - когда же вы
доставите мне удовольствие видеть вас и Анну Павловну у себя в доме?
     - Я  сегодня ночью  должен буду  ехать в  город,  ваше  сиятельство,  -
отвечал Мановский.  -  Что касается до жены,  то она,  я полагаю,  завтра же
должна отплатить вам визит,  чтобы тем хоть несколько извинить невольную мою
против вас невежливость.
     - Браво! - вскричал граф. - А вы что скажете, Анна Павловна?
     Мановская побледнела.  Она  очень  хорошо знала,  что  слово полагаю на
языке ее мужа значит -  она приедет. Но завтра! Завтра был день, назначенный
ею для свидания с Эльчаниновым.
     - Позвольте мне, граф, приехать к вам в понедельник, - сказала она, - я
чувствую себя не так здоровою.
     - Зачем же откладывать?  - возразил Мановский, не любивший исполнять ни
малейшего желания жены. - Приличие заставляет, кажется, поторопиться.
     - Но,  может быть,  Анна Павловна действительно дурно себя чувствует, -
сказал граф отеческим голосом, в душе радовавшийся поспешности мужа.
     - Она  постоянно не  так  здорова,  потому ей  все  равно.  Она приедет
завтра, - отвечал Мановский.
     Тоска  сдавила сердце  Анны  Павловны.  Что  ей  было  делать,  на  что
решиться!  Сначала она думала притвориться больной, но в таком случае нельзя
будет выйти в  поле,  тем  более,  если муж  не  уедет.  Эльчанинов будет ее
дожидаться,  он  подумает,  что она не  хотела сдержать обещания.  Когда она
опять с ним увидится и как ему дать знать?  Оставалось одно средство: идти и
оставить  на  месте  свидания  записку,  в  которой  уведомить Эльчанинова о
случившемся и назначить ему прийти туда в понедельник. На этом намерении она
несколько успокоилась и снова начала говорить с графом.
     Обед кончился.  Граф не  отходил от  хозяйки и  не  давал ей решительно
заниматься с дамами.
     - О  чем это говорит граф с  Анной Павловной?  -  шепнула,  обращаясь к
мужу, Уситкова, немного тупая на ухо.
     - Не знаю, - отвечал тот.
     - Николай   Николаич,   Николай  Николаич,   -   отнеслась  Уситкова  к
Симановскому, смотревшемуся в зеркало.
     Симановский подошел.
     - Вы отсюда к нам?
     - Жена к вам проедет, а мне надобно в Новинское на панихиду.
     - К кому, батюшка? - произнесла с испугом Уситкова.
     - Бахулов помер.
     - Опекун  Клеопатры  Николаевны?  Скажитe!  Царство  небесное!  Истинно
добрый был  человек.  Что-то  теперь Клеопатра Николаевна?  Как  она была им
довольна!  Кого-то  ей  теперь назначат,  потому что,  надобно сказать,  она
порядочно порасстроила дочкино состояние:  для нее это очень важно,  кого ей
назначат.
     - Да вряд ли не здешнего.
     - Кого? Михайла Егоровича?
     Симановский подтвердительно кивнул головой.
     - Посмотрите,  посмотрите,  - продолжала Уситкова, показывая глазами на
графа, который целовал руку у Анны Павловны.
     - Да-с,  -  отвечал Симановский и  взглянул на  жену,  которая сидела в
заметно щекотливом положении около Анны Павловны.
     Вскоре после чая граф уехал,  а  вслед за ним поднялись и прочие гости,
глубоко обиженные невниманием Сапеги и предпочтением, которое оказал он Анне
Павловне.
     - Завтра,  часу в двенадцатом,  вы поедете к графу, - сказал Мановский,
оставшись один с женой, - а я после.
     - Хорошо,  - отвечала та, - а я теперь, Михайло Егорович, пойду гулять,
- прибавила она с невольной боязнью.
     - Ступайте, - отвечал Мановский.
     Анна  Павловна почти вбежала в  свою комнату и  написала к  Эльчанинову
записку: "Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой муж посылает
меня к графу Сапеге,  который был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему не
повиноваться?  Не огорчайтесь,  добрый друг,  этой неудачей: мы будем с вами
видеться часто,  очень часто.  Приходите в понедельник на это место,  я буду
непременно. Одна только смерть может остановить меня. До свиданья".
     Спрятавши эту записку за  перчатку,  она вышла и  через несколько минут
была на том месте, где в первый раз встретилась с Эльчаниновым. Записка была
положена в трещину дерева таким образом, что часть ее была видна.
     Воротившись домой, она не видала уж мужа. Он что-то писал в гостиной.


                                    VIII

     В воскресенье, часу в третьем пополудни, Эльчанинов снова ехал на своей
серой лошади,  погруженный в тихую задумчивость. Он предвкушал, так сказать,
наслаждения любви,  которые  готовила для  него  эта  женщина,  предмет  его
страстных мечтаний. Подъехавши к роще, он уже не пошел на этот раз пешком, а
объехал ее кругом и,  остановясь невдалеке от назначенного места,  посмотрел
вокруг себя:  по-прежнему перед  ним  расстилалось широкое поле,  вдали были
видны  Могилки,  которые  на  этот  раз  показались  ему  еще  мрачнее,  еще
печальнее.  Небо покрыто было серыми тучами,  которые, как бы перегоняя одна
другую,  гигантскими массами плыли от  севера.  Эльчанинов слез с  лошади и,
привязав ее,  подошел к  сухому дереву,  на котором сидел с Анной Павловной.
Еще раз окинул он глазами окрестность и  сел;  при этом движении его записка
юркнула в довольно глубокую трещину,  и,  таким образом,  не сбылись надежды
Анны  Павловны  -   известие  не   дошло  по  назначению.   Прошло  полчаса,
беспокойство и скука начали овладевать Эльчаниновым:  напрасно смотрел он на
Могилки,  напрасно вставал на дерево, садился на лошадь верхом, даже вставал
на седло ногами,  чтоб таким образом окинуть взором большее пространство,  -
никого не было видно. Беспокойство и скука все более и более возрастали. "Не
больна ли она? - подумал он. - Прошлый раз она могла простудиться, захворать
и теперь, может быть, умирает". При этой мысли он решился идти в усадьбу: но
если встретится с  мужем?  "Что же такое!  -  подумал Эльчанинов.  -  Я могу
сказать,  что меня сшибла лошадь и  убежала,  мог же я  ехать невдалеке".  С
таким намерением он  выбрался на  большую дорогу,  слез  с  лошади,  оборвал
поводья,  свернул немного набок седло и  ударил ее  несколько раз арапником.
Лошадь понеслась марш-марш по дороге. Эльчанинов, вымарав себе, для большего
вероятия,  в  грязи  лицо,  платье  и  руки,  отправился в  Могилки.  Первая
представилась ему  толстая баба с  засученными рукавами,  вешавшая на  забор
белье.
     - Эй,  любезная,  -  сказал Эльчанинов,  подходя к ней,  - нет ли у вас
кого-нибудь поймать мою лошадь?
     Баба посмотрела на него с любопытством и с удивлением.
     - Лошадь!.. А кое место ваша лошадь? - спросила она.
     - Должно быть, в здешнем поле. Она меня сшибла и убежала.
     - Ишь ты!.. А вы чьи такие?
     - Я из Коровина.
     - Так, знаем. Барин, что ли?
     - Барин, моя милая. Кто бы мне лошадь поймал?
     - Ой,  батюшка,  кого посылать-то,  разве ребятишек...  больших-то  нет
дома. Кучера с барями уехали, а другие на работе.
     - С барями уехали? - спросил Эльчанинов. - А куда ваши баря уехали?
     - А бог их знает,  куда уехали. Неизвестно. Барыня, говорят, в Каменки,
а барин неизвестно.
     - Куда в Каменки?
     - А  вон в  село Каменки,  к  енералу.  Он вчерася-тко был здесь,  так,
слышь, барыня и поехала к нему, в карете, шестериком, такая нарядная.
     Эльчанинов ничего не  мог  понять.  Он  догадался,  впрочем,  что  Анна
Павловна уехала к  графу Сапеге,  о  котором он  слышал от многих.  Но зачем
уехала,  и как одна, и в тот именно день, когда назначено было свидание? Ему
сделалось не на шутку грустно и досадно.
     - Ребятишек послать,  что ли?  -  спросила баба,  видя,  что Эльчанинов
стоял, задумавшись.
     - Пошли, любезная, - сказал он.
     Баба влезла на забор.
     - Ванька... Федька... подьте сюда!.. - закричала она. - Вот из Коровина
барина лошадь сшибла, так пригоньте ее.
     На этот зов за ворота выбежали три мальчишки в пестрядинных рубашках, с
грязными руками и  ногами.  Они все трое стали в  недоумении:  им нужно было
снова растолковать, в чем дело.
     - Да кое место лошадь-то? - спросил старший из них, - поле-то велико.
     - Да, поди, чай, у воротец к Коровину, - отвечала догадливая баба.
     - Так туда, что ли, бежать?
     - Вестимо, что туда; а может, что и в болоте.
     - Пойдемте, - сказал старший, и все вприскочку пустились по дороге.
     Эльчанинов стоял в раздумье.
     - Барыня-то есть у вас? - спросила словоохотливая баба.
     - Нет, я не женат, - отвечал Эльчанинов. - А что, у вас хороша барыня?
     - Хороша, добрая такая, только барин-то ее не больно любит; у него есть
другая,  еще и не одна,  пожалуй;  да и тем житье не больно хорошо:  колотит
часто.
     Послышался конский топот.  Это  были мальчишки,  которые,  усевшись все
трое на лошадь Эльчанинова, гнали ее во весь опор.
     - Вот и пригнали, - проговорила баба.
     - Спасибо,  любезные,  -  сказал Эльчанинов,  садясь на лошадь и оделяя
мальчишек по пятаку. - Вот и тебе, - прибавил он, давая гривенник женщине.
     Все поклонились ему.
     Эльчанинов скорой рысью поехал обратно;  но, миновав могилковское поле,
остановился. Слезы чуть не брызнули из его глаз, так ему было тошно.
     "Вот женщины,  -  подумал он,  - вот любовь их! Забыть обещание, забыть
мою нетерпеливую любовь,  свою любовь,  -  забыть все и  уехать в гости!  Но
зачем она поехала к графу и почему одна,  без мужа? Может быть, у графа бал?
Конечно,  бал,  а чем женщина не пожертвует для бала?  Но как бы узнать, что
такое у графа сегодня?  Заеду к предводителю:  если бал,  он должен быть там
же".
     Принявши такое  намерение,  Эльчанинов пришпорил лошадь и  поворотил на
дорогу к  предводительской усадьбе.  Через полчаса езды он въехал на красный
двор и отдал свою лошадь попавшемуся навстречу кучеру.
     - Дома Алексей Михайлыч? - спросил он.
     - У себя-с, - отвечал тот.
     Эльчанинов быстро вбежал на  лестницу,  сбросил на  пол плащ и  вошел в
гостинную.
     Предводитель сидел  в  вольтеровских креслах и  с  величайшим старанием
сдирал  с  персика кожицу,  которых несколько десятков лежало  в  серебряной
корзинке,  стоявшей на  круглом  столе.  Напротив него,  на  диване,  сидела
Уситкова,  по-прежнему в  блондовом чепце;  толстый муж  ее  стоял несколько
сбоку и  тоже ел  персик;  на  одном из  кресел сидел исправник с  сигарой в
зубах,  и,  наконец,  вдали  от  прочих помещался,  в  довольно почтительном
положении,  на стуле, молодой человек, с открытым, хотя несколько грубоватым
и загорелым лицом,  в синем из толстого сукна сюртуке;  на ногах у него были
огромные,  прошивные,  подбитые на  подошве гвоздями сапоги,  которые как-то
странно было видеть на паркетном полу.
     Увидя входившего Эльчанинова, предводитель несколько привстал.
     - Здравствуйте, Валерьян Александрыч! - сказал он. - Но, господи, что с
вами, вы все в грязи?
     Эльчанинов,  начавший уже раскланиваться,  тут только вспомнил, что был
весь испачкан.
     - Меня сейчас сшибла лошадь, - отвечал он.
     - Скажите,   пожалуйста!   Ах,   молодые,   молодые  люди,  -  произнес
предводитель. - Долго ли до беды. Не ушиблись ли вы, однако?
     - Никак нет-с. Я только, как видите, перепачкался, да и про то забыл, -
отвечал Эльчанинов и вышел.
     - Ну,  матушка  Татьяна Григорьевна,  -  продолжал хозяин,  обращаясь к
Уситковой, - вы начали, кажется, что-то рассказывать?
     - Странные, просто странные вещи, - начала та, пожимая плечами, - сидим
мы  третьего  дня  с  Карпом  Федорычем  за  ужином,   вдруг  является  Иван
Александрыч:  зах