то я  так люблю Анну Павловну и  что покуда я здесь,  то зорко буду
следить за ее спокойствием;  а там,  бог даст, переедем и в Петербург, где я
тоже имею некоторую возможность устроить вас.
     Будь другой человек на месте Эльчанинова,  он бы,  может, понял, на что
бил граф;  он бы понял,  что Сапега с  намерением будил в нем давно уснувшее
честолюбие;  он  бы понял,  что тот хочет его удержать при себе,  покуда сам
будет жить в  деревне,  а потом увезти вместе с Анной Павловной в Петербург.
Но -  увы! - Эльчанинову только мелькнула богатая перспектива, которую может
открыть ему покровительство такого человека,  каков был граф.  В  первый раз
еще мой герой вспомнил о службе, о возможности жить ею в Петербурге вместе с
Анной Павловной и привязался к этой мысли.
     - Мне очень нужно служить, ваше сиятельство, - сказал он.
     - Увидим,  увидим,  -  отвечал граф.  -  Не  помешает ли  еще  нам Анна
Павловна? Мы еще ее не спрашивали, да и не будем спрашивать покуда.
     Во  весь остальной день Сапега,  бывши очень ласков с  Анною Павловной,
много  говорил  с   Эльчаниновым  и   говорил  о  серьезных  предметах.   Он
рассказывал,  между  прочим,  как  много  в  настоящее время  молодых  людей
единственно посредством службы  вышло  в  знать  и  составляют теперь  почти
главных деятелей по разным отраслям государственного управления.  Так прошел
целый день. Молодые люди уехали после ужина.
     Граф  сделал более,  чем  предполагал.  Услышавши о  страшной развязке,
которою кончилось объяснение Ивана Александрыча с  Мановским,  и  о  бегстве
Анны Павловны к Эльчанинову, Сапега, удивленный этим, еще более раздражился.
Старческая прихоть превратилась в  страсть;  но в то же время он видел,  что
действовать решительно нельзя,  а  надобно ожидать от  времени.  Привязать к
себе участием молодых людей, гонимых всеми, казалось ему первым шагом, а там
возбудить в душе молодого человека другую страсть -  честолюбия, которая, по
мнению его,  должна была вытеснить все  другие.  Оставленная мужем,  забытая
любовником,  Анна Павловна не могла уйти от него;  Мановского он боялся и не
боялся,  как боятся и не боятся медведей.  Но,  однако, мы заметим, что граф
выждал целый месяц войти в прямые сношения с молодыми людьми и в продолжение
этого времени только хвалил и защищал Анну Павловну;  но Мановский ни к чему
не приступал, и граф начал.


                                     II

     Прошло еще  три  месяца.  Действующие лица  моего рассказа оставались в
прежнем положении.  Анна  Павловна все  так  же  жила  у  Эльчанинова;  граф
приглашал их к  себе и  сам к  ним ездил;  Мановский молчал и бывал только у
Клеопатры Николаевны,  к которой поэтому все и адресовались с вопросами,  но
вдова говорила,  что она не знает ничего.  Более любопытные даже приезжали к
ней в  усадьбу,  чтобы посмотреть на  оставленного мужа,  но  им  никогда не
удавалось встретить Мановского, хотя очи и слышали, что в этот самый день он
проезжал в Ярцово.
     У предводителя назначен был обед. Общество было прежнее, за исключением
Мановского  и  Эльчанинова.  Клеопатра  Николаевна сидела  на  диване  между
Уситковою и Симановскою.  Перед ними стоял исправник.  Прочие дамы сидели на
креслах. Мужчины стояли и ходили. Все ожидали графа.
     - Давно ли  вы видели вашего несчастного опекуна?  -  спросил исправник
Клеопатру Николаевну.
     - Он был вчера у меня,  -  отвечала Клеопатра Николаевна.  -  Почему же
несчастного? - прибавила она.
     - Да как же? Жену отняли! - возразил исправник.
     - Он,  кажется, забыл об ней и думать; впрочем, я с ним никогда об этом
не говорю.
     - Я ее встретил, - сказал исправник, - пополнела, такая хорошенькая.
     - Желаю  ей,  -  отвечала  с  презрением вдова,  -  все  подобные ей  -
хорошенькие, и вам, мужчинам, обыкновенно нравятся.
     - Оно лучше;  а то что толку, например, в вас, Клеопатра Николаевна? Ни
богу,  ни  людям!  -  заметил  с  усмешкою  исправник,  немного  волокита по
характеру  и  некогда  тоже  ухаживавший за  Клеопатрою Николаевною,  но  не
успевший и теперь слегка подсмеивающийся над ней.
     - Пожалуйста,  избавьте  меня  от  таких  сравнений,  -  отвечала вдова
обиженным тоном.
     - Я вас не смею и сравнивать, - сказал исправник.
     - Граф едет! - произнес громко Уситков, уже давно смотревший в окно.
     При  этом  известии мужчины встали;  дамы  начали  поправляться и  сели
попрямее;  на  всех  лицах было  небольшое волнение.  Одна  только Клеопатра
Николаевна не увлеклась этим общим движением и  еще небрежнее развалилась на
диване.  Хозяин был в  наугольной.  Услышав о  прибытии графа,  он  проворно
пробежал гостиную и,  вышедши в  залу,  остановился невдалеке от  дверей  из
лакейской.  За  ним  последовали почти все мужчины.  Граф быстро,  но  гордо
прошел залу,  приветствовал хозяина,  поклонился на  обе  стороны мужчинам и
вошел в гостиную.  Казалось,  это был другой человек,  а не тот, которого мы
видели  в  его  домашнем  быту,  при  посещении Анны  Павловны  и  даже  при
собственном его визите Мановскому.  На лице его,  бывшем тогда приветливым и
радушным,  написана была  теперь важная холодность.  Он  сделал общий поклон
дамам и,  сопровождаемый хозяином, подошел к дивану. Две звезды светились на
его фраке. Уситкова проворно вскочила, чтоб уступить ему свое место.
     - Не беспокойтесь, сударыня, - сказал граф, вежливо поклонившись, и сел
на  пустое  кресло,  стоявшее у  того  конца  дивана,  где  сидела Клеопатра
Николаевна.
     Вдова сделала движение,  чтобы поворотиться к  нему лицом;  она  еще  в
первый раз  видела графа.  Хозяин и  несколько мужчин стояли на  ногах перед
Сапегою.
     - Как здоровье вашего сиятельства? - спросил хозяин.
     - Благодарю вас, я здоров, только скучаю.
     - Что мудреного, ваше сиятельство, после Петербурга, - заметил Уситков,
- вот наше дело привычное, да и тут...
     - Меня  не  любят  здешние дамы!  -  прибавил граф,  искоса взглянув на
вдову. - Ни одна из них не посетила меня.
     - Дамы,  вероятно,  боятся обеспокоить вас,  граф, - сказала с жеманною
улыбкою вдова.
     - В том числе и вы, сударыня? - спросил Сапега.
     - Я  не  имею чести быть знакома с  вами,  граф,  -  отвечала Клеопатра
Николаевна, приподняв с гордостью голову.
     Графу, видимо, понравился тон этого ответа.
     - Так  позвольте же  мне  завтрашний день  устранить это  препятствие и
сделать вам визит.
     - Много обяжете, граф.
     - Ваш супруг?
     - Я вдова и потому боюсь, что вам скучно будет у меня.
     - Вы  позволили мне  быть у  вас?  -  сказал граф с  легким наклонением
головы.
     Вдова отвечала улыбкою: она торжествовала.
     После  этого  легкого разговора граф  встал и  пошел к  балкону,  чтобы
рассмотреть окружные виды. Лицо его, одушевившееся несколько при разговоре с
Клеопатрою Николаевною,  сделалось по-прежнему важно и холодно. Вслед за ним
потянулись мужчины; граф начал разговаривать с хозяином.
     - Мне  говорили,   что  он  совершенный  старик!  -  сказала  Клеопатра
Николаевна Симановской.
     - Какой же старик;  я вам говорила,  - отвечала та, - теперь еще что? А
посмотрели бы вы на него у Мановских.
     Вдова сделала гримасу.
     - Каждый мужчина с подобными женщинами бывает любезнее,  потому что они
сами вызывают их на то, - сказала она с презрительною улыбкою.
     В  это время в гостиную вошел высокий мужчина.  Удивление и любопытство
показалось на  всех  лицах.  Это  был  Задор-Мановский.  Он  прямо подошел к
хозяину, отдал вежливый поклон графу, на который Сапега отвечал сухо, потом,
поклонившись  дамам,   подал  некоторым  мужчинам  руку  и   начал  с   ними
обыкновенный  разговор.  При  его  приходе  Клеопатра  Николаевна  несколько
изменилась в  лице;  физиономия графа сделалась еще важнее и серьезнее.  Что
касается до хозяина и прочих гостей, то они чувствовали некоторый страх и не
знали,  как себя держать.  Оказать внимание Мановскому? Но как покажется это
графу,  который  называл его  мерзавцем и  покровительствовал его  жене.  Не
замечать Мановского они не  могли,  потому что чувствовали к  нему невольное
уважение;  кроме  того,  им  хотелось поговорить с  ним  и,  если  возможно,
выведать,  что у него на душе,  тем более,  что все заметили перемену в лице
Мановского.  Он как будто бы постарел,  обрюзг и  похудел.  Недоумевая таким
образом,  все,  однакож,  были суше обыкновенного с Михайлом Егорычем; но он
как бы не замечал этого и,  поговоря с мужчинами,  подошел к дамам,  спросил
некоторых  о  здоровье  и  сел  около  Клеопатры Николаевны,  которая  опять
несколько сконфузилась.
     - Поздравьте меня, Михайло Егорыч, - сказала она, - ко мне завтра будет
граф.
     - Зачем? - спросил Мановский, взглянувши пристально на вдову.
     - Сам напросился.
     - Знаю я,  как он напросился,  -  сказал Михайло Егорыч, насупившись. -
Мне бы нужно переговорить с Алексеем Михалычем, - продолжал он, помолчав.
     - С дядей?
     - Да.
     - О чем?
     - Черт знает,  -  говорил Мановский,  не  отвечая на  вопросы Клеопатры
Николаевны,  -  никогда нельзя приехать по делу:  вечно полон дом сволочи...
Где его кабинет?
     - Из коридора первая комната, стеклянные двери.
     - Там никого нет?
     - Я думаю.
     - Я теперь пойду туда, позовите его ко мне; я ему имею кой-что сказать.
     Проговоря это, Мановский встал и ушел.
     - О  чем  это  с  вами  говорил  Михайло Егорыч?  -  спросила Клеопатру
Николаевну Симановская, давно уже обмиравшая от любопытства.
     - Все по этой проклятой опеке, - отвечала вдова.
     - А о жене ничего не говорил?
     - Отвяжитесь  вы,  бога  ради,  с  этой  женой,  -  отвечала  Клеопатра
Николаевна, которая после разговора с Мановским была не в духе.
     - Ах,  как  интересно  знать,  что  он  думает  о  жене,  -  произнесла
Симановская.
     - Спросите его сами.
     - Сохрани бог!
     - Напрасно, я бы советовала...
     - Я  могу обойтись и  без  ваших советов!  -  возразила,  вспыхнувши от
досады,  Симановская,  и  затем обе  дамы  замолчали.  Клеопатра Николаевна,
посидев немного,  вышла в диванную и прошла в девичью, где, поздоровавшись с
целою  дюжиною горничных девушек и  справившись,  что  теперь они  работают,
объявила им,  что  она  своими горничными очень довольна и  что  на  прошлой
неделе купила им  всем  на  платья прехорошенькой холстинки.  После того она
снова вернулась в гостиную и, подошедши к дяде, который с глубоким вниманием
слушал графа, ударила его потихоньку по плечу. Старик обернулся.
     - Вас спрашивают, mon oncle!*.
     ______________
     * дядя! (франц.).

     - Зачем, душа моя?
     - Нужно-с.
     Старик, извинившись перед графом, пошел было в диванную.
     - В кабинет, mon oncle.
     - Завертела ты меня, - говорил старик, повернувшись.
     - Я люблю командовать!  -  проговорила,  как бы ни к кому собственно не
обращаясь, Клеопатра Николаевна.
     - Право?  - спросил граф, весьма хорошо понявший, что эта фраза сказана
была собственно для него.
     - Очень...  Однако я  у вас отняла слушателя,  позвольте мне занять его
место, - сказала Клеопатра Николаевна, вставая на место дяди.
     - Вы очень снисходительны,  сударыня,  -  сказал граф с улыбкою,  -  мы
говорили о весьма скучном для молодой дамы предмете.
     - О каком же это?
     - О хозяйстве.
     - Ах,  боже мой!  Я  очень люблю сельское хозяйство,  хочу даже у  себя
сделать эту шестипольную систему.  Это очень удобно и выгодно.  -  Клеопатра
Николаевна,  видимо,  хотела похвастать перед  графом своими агрономическими
сведениями.
     - Ба!.. Да вы большая агрономка, - сказал граф.
     - Нет! Я только деревенская жительница.
     - У  Клеопатры Николаевны всегда  родится  прекрасный хлеб!  -  заметил
Уситков.
     - Это  в  новом  вкусе,  -  заметил граф,  -  молодая,  прекрасная и  -
образованная хозяйка.
     - Благодарю, граф, за насмешку.
     - Почему ж такая недоверчивость к моим словам?
     - Недоверчивость?..  -  повторила с  довольно милой  гримасой вдова.  -
Мужчинам нельзя доверять не только в важных вещах, но даже и в пустяках.
     - Я принадлежу к старому поколению.
     - Это все равно:  никому нельзя доверять,  и я одному только человеку в
жизнь мою верила.
     - А именно?
     - Моему мужу.
     - А теперь?
     - А теперь никому не верю, не верила и не буду верить.
     - Это ужасно!
     - Ничего нет ужасного!..  "Я  мертвецу святыней слова обречена!"{145} -
произнесла  с   полунасмешкою  Клеопатра  Николаевна  и  хотела  еще  что-то
продолжать,  но в это время вошел хозяин с озабоченным и сконфуженным лицом.
Он значительно посмотрел на Клеопатру Николаевну и подошел к графу.
     - Вы  не докончили вашей мысли,  -  сказал Сапега замолчавшей Клеопатре
Николаевне.
     - Нет,  я все сказала,  -  отвечала та, взглянув искоса в залу и увидев
входящего Мановского. - Теперь мое место опять займет дядюшка.
     С  этими словами Клеопатра Николаевна отошла,  села на  прежнее место и
начала разговаривать с  Уситковой.  Михайло Егорыч подошел к  толпе  мужчин,
окружавшей графа,  и, казалось, хотел принять участие в разговоре. Но Сапега
отошел и  сел  около  дам.  Он  много шутил,  заговаривая по  преимуществу с
Клеопатрой Николаевной,  которая,  впрочем, была как-то не в духе. Мановский
уехал,   поклонясь  хозяину  и  графу  и  сказав  что-то  на  ухо  Клеопатре
Николаевне.  Вдова,  по отъезде его,  сделалась гораздо веселее и любезнее и
сама  начала заговаривать с  графом,  и  вечером,  когда  уже  солнце начало
садиться и  общество вышло в  сад гулять,  граф и Клеопатра Николаевна стали
ходить вдвоем по одной из отдаленных аллей.
     - Отчего вы нам, граф, не дадите бала? - сказала она.
     - У меня нет хозяйки! - возразил граф.
     - Ах,  боже мой!  Каждая из  нас готова с  радостью принять на себя эту
обязанность.
     - Например, если я вас попрошу?
     - С большим удовольствием, только сумею ли? Впрочем, вы меня научите.
     - Я буду сам вас слушаться.
     - Желала бы хоть ненадолго повелевать вами.
     - Скоро соскучитесь; старики, как дети, скоро надоедают.
     - Их не надобно дразнить.
     - А каким образом вы это сделаете? - спросил граф.
     - Очень просто:  надобно их, как и детей, то пожурить, то приласкать, -
отвечала вдова.
     - Вы опасная для стариков женщина! - проговорил Сапега.
     - И они для меня опасны!
     - Желал бы убедиться в том.
     - Испытайте.  Но,  впрочем,  вам невозможно,  вы не старик! - объяснила
Клеопатра Николаевна.
     Граф посмотрел на нее: не совсем скромное и хорошего тона кокетство ее,
благодаря красивой наружности, начинало ему нравиться. В подобных разговорах
день кончился.  Граф уехал поздно.  Он  говорил по  большей части со вдовою.
Предпочтение,  которое оказал Сапега Клеопатре Николаевне,  не обидело и  не
удивило прочих дам,  как  случилось это  после  оказанного им  внимания Анне
Павловне.  Все  давно  привыкли  сознавать превосходство вдовы.  Она  уехала
вскоре после графа, мечтая о завтрашнем его визите.
     Хозяин после разговора с Мановским был целый день чем-то озабочен. Часа
в два гости все разъехались, остался один только исправник.
     - Вы,  Алексей Михайлыч,  изволите сегодня быть как будто расстроены! -
сказал он, видя, что предводитель сидел, потупя голову.
     - Будешь расстроен, - отвечал старик, - неприятность на неприятности.
     - Что такое глумилось?
     - Как что? Видели, сокол-то приезжал.
     - Какой?
     - Мановский, господи боже! Что это за человек!
     - Да что такое? - повторил исправник, сильно заинтересованный.
     - Просит у меня... да вы, пожалуйста, никому не говорите... просит, дай
ему  удостоверение в  дурном  поведении жены.  Хочет  производить формальное
следствие и хлопотать о разводе.  Вы,  говорит,  предводитель,  должны знать
домашнюю жизнь помещиков!  А я...  бог их знает,  что у них там такое!.. Она
мне ничего не сделала.
     - Как же вы намерены поступить?
     - Сам не знаю;  теперь покуда отделался,  сказал,  что даже и не слыхал
ничего;  так,  говорит,  сделайте дознание.  Что прикажешь делать!  Придется
дать.  Всем известно,  что  она  живет у  Эльчанинова;  так  и  напишу,  что
действительно живет, а в каких отношениях - не знаю.
     - Да, так и напишите, что точно живет, а как - неизвестно.
     - Оно так, да все кляузы.
     - Конечно,    кляузы,   и   кляузы   неприятные;   а   мы   вот,   ваше
превосходительство, земская полиция, век живем на этаких кляузах.
     - И не говорите уж лучше! - подтвердил добродушно старик.


                                    III

     В Коровине тоже происходили своего рода сцены. Эльчанинов после поездки
к графу сделался задумчивее и рассеяннее против прежнего. Казалось, какая-то
мысль занимала его. Он не говорил уже беспрестанно с Анной Павловной и часто
не  отвечал даже на  ее ласки.  С  Савельем он был как-то сух и  по-прежнему
избегал оставаться с  ним  наедине.  Впрочем,  тот  однажды нашел  случай  и
спросил его:  придумал ли  он  какое-нибудь средство уехать,  но Эльчанинов,
рассказав очень подробно весь  свой разговор с  графом,  решительно объявил,
что он  без воли Сапеги ничего не  хочет делать и  во всем полагается на его
советы.  После этого Савелий перестал говорить и только иногда долго и долго
смотрел на Анну Павловну каким-то странным взором, потом вдруг опускал глаза
и  тотчас после того уходил.  Посещения его стали реже,  но продолжительнее;
как будто бы ему было тяжело прийти, а пришедши - трудно уйти.
     Анна  Павловна  начала  замечать  перемену в  Эльчанинове.  Сперва  она
думала,  что он болен,  и беспрестанно спрашивала, каково он себя чувствует.
Эльчанинов клялся,  божился,  что  он  здоров,  и  после того  старался быть
веселым,  но  потом вскоре впадал опять в  рассеянность.  Мой  герой думал о
службе.
     Жизнь в столице,  -  обширное поле деятельности,  наконец,  богатство и
почти  несомненная надежда  достигнуть  всего  этого  через  покровительство
знатного человека,  - вот что занимало его теперь. Любовь, не представлявшая
ничего рельефного,  ничего выпуклого, что обыкновенно действует на характеры
впечатлительные,  но не глубокие,  не могла уже увлекать Эльчанинова; он был
слишком еще молод да  и  по  натуре вряд ли способен к  семейной жизни.  Ему
хотелось перемен, новых впечатлений, и он думал, что все это может доставить
ему  служба,  и  думал о  том  беспрестанно.  Были  даже  минуты,  когда ему
приходило в  голову,  что  как бы  было хорошо,  если бы  он  был совершенно
свободен -  не  связан с  этой  женщиною;  как  бы  мог  он  воспользоваться
покровительством графа,  который мог ему доставить место при посольстве;  он
поехал бы  за  границу,  сделался бы секретарем посольства,  и  так далее...
Увлекшись,  он  начинал верить,  что  Сапега оказывает ему  ласки и  обещает
покровительство за личные его достоинства.  В этой мысли поддерживал его сам
граф,  который, бывши с ним весьма любезен, постоянно и тонко намекал на его
необыкновенные способности и  жалел только о  том,  что подобный ему молодой
человек не  служит и  даром губит свой  век.  Эльчанинов очень часто ездил в
Каменки и каждый раз возвращался погруженный в самого себя.
     Когда Анна Павловна убедилась,  что  Эльчанинов здоров,  вдруг страшная
мысль,  что он разлюбил ее,  пришла ей в  голову.  Ей представилось,  что он
тяготится ею,  он,  единственный человек,  который остался у ней в мире. Это
было  выше  сил.  Она  хотела молиться,  чтобы хоть несколько облегчить свои
муки,  и не могла.  О, как эти страдания далеко превосходили все прежние! Ее
опять не любит близкий человек,  и какой близкий, которого она сама страстно
любила, привязанность к которому наполняла все ее сердце. Он, может быть, не
позволит ей любить себя.  Ее ласки будут ему в  тягость.  Он бросит ее одну,
без  имени,  без  средств