Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
естью, голодный и
легкий, повторял про себя: "Первое - достать деньги, первое - деньги".
Незаметно для себя он очутился близ знакомой антикварной лавки. Стал,
усмехнулся, покачал головой: "С бухты-барахты - нельзя. Придется
обдумать". Улица была пуста, освещена только серебристым светом ночи.
Семен Иванович вгляделся, подошел к лавке; странно - дверь оказалась
приоткрытой, внутри - свет. Он проскользнул в дверную щель, поднялся на
четыре ступеньки и негромко вскрикнул.
Бюро, диваны, кресла, вазы, - все это было опрокинуто, торчало кверху
ножками, валялось в обломках, на полу разбросаны бумаги, осколки фарфора.
Здесь боролись и грабили. Семен Иванович выскочил на улицу. Перевел дух.
Свежесть вернула ему спокойствие. Он оглянулся по сторонам, опять вошел в
лавку и, притворив за собой входную железную дверь, заложил ее на щеколду.
Осторожно отодвигая поваленную мебель, он стал пробираться к стене, где
стояло карельское бюро. Вдруг ужасно, на весь магазин, что-то застонало, и
сейчас же Семен Иванович наступил на мягкое. Он отскочил, закусил ногти.
Из-под опрокинутого дивана торчали ноги в калошах, в клетчатых, знакомых
брюках. Антиквар опять затянул "ооооо" под диваном. Семен Иванович схватил
ковер, бросил его поверх дивана, повалил туда же книжный шкаф. Кинулся к
бюро. Нажал щеколду. Крышка отскочила. В глубине потайного ящика он
нащупал толстые пачки денег.
Шесть недель Семен Иванович скрывал деньги, то в печной трубе, то
опускал их на веревке в вентилятор. Страшно бывало по ночам: вдруг -
обыск. Боязно и днем, на службе: вдруг на квартиру налет? (Из
предусмотрительности он все еще посещал транспортную контору.) Но все
обошлось благополучно и как нельзя лучше. Утром, зажигая примус, Семен
Иванович вдруг рассмеялся: "Какая чепуха, - Александровскую колонну
унести, и то никто не заметит". Он занавесил окно, вытащил из вентилятора
деньги и стал считать.
Чем дальше он считал - тем сильнее дрожали пальцы. Крупными купюрами
временного правительства было триста восемьдесят тысяч рублей да мелочью
тысяч на десять. Семен Иванович встал со стула и, как был, в тиковых
подштанниках и носках - принялся скакать по комнате. Зубы были стиснуты,
ногти впились в мякоть рук.
Весь этот день Семен Иванович провел на Невском - купил пиджачный
костюм, пальто, котелок и желтые башмаки. Приобрел в табачном магазине
янтарный мундштук и коробку гаванских сигар - "боливаро". Купил две
перемены шелкового белья, бритву "Жилет" и тросточку. В сумерки привез на
извозчике все это домой, разложил на кровати, на стульях и любовался,
трогал. Затем считал деньги. Подперев голову, устремив глаза на вещи,
долго сидел у стола. Примерил новую шляпу, попробовал улыбнуться самому
себе в зеркальце, но губы засмякли бледными полосками. Долго стоял у
комода, слушая, как трепещет возбужденное сердце. Снял новую шляпу и надел
старую, надел старое пальто. Поехал на Невский. Здесь он стал ходить
жилистыми, мелкими шажками, заглядывая осторожно и недоверчиво под шляпки
проституток. Задерживался на перекрестке, расспрашивал девушек - где
живет, здорова ли, не хипесница ли?
А рассвет розовато-молочным заревом уже трогал купол собора, яснее
проступали бумажки на тротуарах, - миллионы выборных бюллетеней, летучек,
обрывков афиш, - остатки шумного дня. Ноги едва держали Семена Ивановича.
Невский опустел. Лишь на дряхлой лошаденке, на подпрыгивающей пролетке
тащился, свесив голову, пьяный актер с судорожно зажатыми в кулаке
гвоздиками.
"И это - жизнь, - раздумывал Семен Иванович, - бумажки, митинги,
толкотня, наглое простонародье в грязных шинелях... Сумасшедший дом. Надо
уезжать. Ничего здесь не выйдет, кроме пошлости".
На следующий день Семен Иванович сказал дворнику, что по делам службы
уезжает надолго, и с курьерским поездом действительно выехал в Москву. Он
расположился в международном вагоне, один в бархатном купе, где был
отдельный умывальник и даже ночной горшок в виде соусника. Поскрипывали
ремни, горело электричество, сверкали медные уголочки. Семен Иванович
испытывал острое наслаждение.
Семен Иванович гулял теперь по Тверской. Здесь было потише, чем в
Петербурге, но - все та же, непонятная ему, отвлеченность и скука. Вместо
вещественных развлечений - газеты, афиши, бюллетени, споры. Он часто
заходил в кафе "Бом" на Тверской, где сиживали писатели, художники и
уличные девчонки. Все кафе "Бом" стояло за продолжение войны с немцами.
Удивительное дело, - видимо, у этих людей ни гроша не было за душой: с
утра забирались на диваны и прели, курили, мололи языками! "Хорошо бы, -
думал Семен Иванович, сидя в сторонке перед вазой с пирожными, - нанять
огромный кабинет в ресторане, пригласить эту компанию, напоить. Шум,
хохот. Девочки разденутся. Тут и драка, и пляски, и разнообразные
развлечения. Эх, скучно живете, господа!"
Жаль - не удавалось Семену Ивановичу ни с кем познакомиться.
Заговаривал несколько раз, но его оглянут, ответят сквозь зубы,
отворотятся. Хотя одет он был чисто, но язык - как мороженый, манеры
обывательские, мелкие. Он чувствовал - необходимо шагнуть еще на одну
ступень.
Особенно понравилась ему в кафе девица в черном шелковом платье с
открытыми рукавами. С ней всегда сидел отвратительный субъект с бабьим
лицом, нечесаный, грязный, курил трубку. Девица засаживалась в угол
дивана. Руки голые, слабые, запачкает их об стол, помуслит платочек и
вытирает локоть. Сидит, согнувшись, курит лениво. Веки полузакрыты,
бледная, под глазами тени. Ее спросят, - не оборачиваясь, усмехнется еще
ленивее припухшим красивым ртом. Стриженая, темноволосая. Но как с ней
познакомиться?
Тогда Семен Иванович решился, наконец, на давно уже им обдуманное.
Рядом с кафе "Бом" в скоропечатне заказал он себе визитные карточки,
небольшого размера, под мрамор: "Симеон Иоаннович граф Невзоров". В
скоропечатне приняли заказ, даже не удивились.
Когда он пришел за ними дня через три, и приказчик сказал: "Ваши
карточки готовы, граф", когда он прочел напечатанное, - охватила дикая
радость, сильнее, чем в купе международного вагона.
Из скоропечатни граф Невзоров вышел как по воздуху. На углу, оборотясь
с козел, задастый лихач прохрипел: "Ваше сясь, я вас ката..." Трудно было
смотреть прохожим в глаза, - еще не привык. Граф прошелся по Тверской,
завернул в кафе "Бом", сел за свой столик и спросил вазу с пирожными.
На стене висела афиша. Темноволосая девица с красивыми руками глядела
на нее, прищурив подведенные ресницы. Граф надел пенсне и прочел афишу. На
ней стояло:
"Вечер-буф молодецкого разгула Футуротворчества. Выступление четырех
гениев. Стихи. Речи. Парадоксы. Открытия. Возможности. Качания. Засада
гениев. Ливень идей. Хохот. Рычание. Политика. В заключение - всеобщая
вакханалия".
Здесь же в кафе граф приобрел билет на этот вечер.
"Вечер-буф" происходил в странном, совершенно черном помещении,
разрисованном по стенам красными чертями, - как это понял Семен Иванович,
- но это были не православные черти с рогами и коровьим хвостом, а модные,
американские. "Здесь и бумажник выдернут - не успеешь моргнуть", - подумал
граф Невзоров.
Неподалеку от него сидела девица с голыми руками, при ней находился
кавалер - косматый, с трубкой. Она глядела на освещенную эстраду, куда в
это время вышел, руки в карманы, здоровенный человек и, широко разевая
рот, начал крыть публику последними словами, - вы и мещане, вы и
пузатенькие, жирненькие сволочи, хамы, букашки, таракашки... Граф Невзоров
только пожимал плечами. Встретясь глазами с девицей, сказал:
- Эту словесность каждый день даром слышу.
Девица подняла темные брови, как оса. Невзоров поклонился и подал ей
визитную карточку.
- Позвольте представиться.
Она прочла и неожиданно засмеялась. Невзорова ударило в жаркий пот. Но
нет, - смех был не зловредный, а скорее заманивающий. Косматый спутник
девицы, зажмурившись от табачного дыма, повернулся к Невзорову спиной.
Девица спросила:
- Кто вы такой?
- Я недавно прибыл в Москву, видите ли, никак не могу привыкнуть к
здешнему обществу.
- Вы не писатель?
- Нет, видите ли, я просто богатый человек, аристократ.
Девица опять засмеялась, глядя на графа с большим любопытством. Тогда
он попросил разрешения присесть за ее столик и подал лохматому человеку
вторую свою карточку. Но лохматый только засопел через трубку, поднялся
коряво и ушел, сел где-то в глубине.
Граф Невзоров спросил крюшону покрепче - то есть из чистого коньяку -
и, держа папиросной лорнеточкой папироску, нагнувшись к девице, принялся
рассказывать о светской жизни в Петербурге. Девица тихо кисла от смеха.
Она чрезвычайно ему нравилась.
На эстраде какой-то человек лаял стихи непристойного и зловещего
содержания. Трое других, за его спиной, подхватывали припев: "Хо-хо,
хо-хо! дзым дзам вирли, хо-хо!" Это жеребячье ржание сбивало графа, он
встряхивал волосами и подливал коньяку.
Девицу звали Алла Григорьевна. От коньяку зрачки ее расширились во весь
глаз. Красивая рука с папироской побелела. Невзоров бормотал разные
любезности, но она уже не смеялась, - уголки губ ее мелко вздрагивали,
носик обострился.
- Едемте ко мне, - неожиданно сказала она. Граф оробел. Но пятиться
было поздно. Проходя мимо столика, за которым сидел косматый с трубкой,
Алла Григорьевна усмехнулась криво и жалко. Косматый засопел в трубку,
отвернулся, подперся. Тогда она стремительно пододвинулась к столику:
- Это что еще такое? - и ударила кулачком по столу. - Что хочу - то и
делаю. Пожалуйста, без надутых физиономий!..
У косматого задрожал подбородок, он совсем прикрылся рукой, коричневой
от табаку.
- Ненавижу, - прошептала Алла Григорьевна и ноготками взяла Невзорова
за рукав.
Вышли, сели на извозчика. Алла Григорьевна непонятно топорщилась в
пролетке, подставляла локти. Вдруг крикнула: "Стой, стой!" - выскочила и
забежала в еще открытую аптеку. Он пошел за нею, но она уже сунула что-то
в сумочку.
Граф, весьма всему этому изумляясь, заплатил аптекарю сто двадцать
рублей. Поехали на Кисловку.
Как только вошли в полуосвещенную, очень душную комнату, - граф ухватил
Аллу Григорьевну за талию. Но она странно взглянула, отстранилась:
- Нет, этого совсем не нужно.
Она слегка толкнула Невзорова на плюшевую оттоманку. В комнате был
чудовищный беспорядок, - книжки, платья, белье, склянки от духов,
коробочки валялись где придется, кровать смята, большая кукла в грязном
платье лежала в умывальнике.
Алла Григорьевна поставила перед диваном на низеньком столике початую
бутылку вина, надкусанное яблоко, положила две зубочистки и, усмехаясь,
вынула из сумочки деревянную коробочку с кокаином. Накинув на плечи белую
шаль, забралась с ногами в кресло, взглянула в ручное зеркальце и тоже
поставила его на столик. Жестом предложила нюхать.
Опять оробел Семен Иванович. Но она захватила на зубочистку порошку и с
наслаждением втянула в одну ноздрю, захватила еще - втянула в другую. С
облегчением, глубоко вздохнула, откинулась, полузакрыла глаза:
- Нюхайте, граф.
Тогда и он запустил в ноздри две понюшки. Пожевал яблоко. Еще нюхал.
Нос стал деревенеть. В голове яснело. Сердце трепетало предвкушением
невероятного. Он понюхал еще волшебного порошку.
- Мы, графы Невзоровы, - начал он металлическим (как ему показалось),
удивительной красоты голосом, - мы, графы Невзоровы, видите ли, в близком
родстве с царствующей династией. Мы всегда держались в тени. Но теперь в
моем лице намерены претендовать на престол. Ничего нет невозможного.
Небольшая воинская часть, преданная до последней капли крови, - и
переворот готов. Отчетливо вижу: в тронной зале собираются чины и
духовенство, меня, конечно, под руки - на трон... Я с трона: "Вот что,
генералы, дворяне, купечество, мещанишки и прочая черная косточка, у меня
- чтобы никаких революций!.. Бунтовать не дозволяется, поняли, сукины
дети?" И пошел, и пошел. Все навзрыд: "Виноваты, больше не допустим". Из
залы я, тем же порядком, направляюсь под руки в свою роскошную гостиную.
Там графини, княгини, вот по сих пор голые. Каждой - только мигни, сейчас
платье долой. Окруженный дамами, сажусь пить чай с ромом. Подают торт,
ставят на стол...
Семен Иванович уже давно глядел на столик перед диваном. Сердце
чудовищно билось. На столике стояла человеческая голова. Глаза расширены.
На проборе, набекрень - корона. Борода, усы... "Чья это голова, такая
знакомая?.. Да это же моя голова!"
У него по плечам пробежала лихорадка. Уж не Ибикус ли, проклятый,
прикинулся его головой?.. Граф захватил еще понюшку. Мысли вспорхнули,
стали покидать голову. Рядом в кресле беззвучно смеялась Алла Григорьевна.
Несколько недель (точно он не запомнил сколько) граф Невзоров
провозился с Аллой Григорьевной. Вместе обедали, выпивали, посещали
театры, по ночам нанюхивались до одури. Деньги быстро таяли, несмотря на
мелочную расчетливость Семена Ивановича. Приходилось дарить любовнице то
блузку, то мех, то колечко, а то просто небольшую сумму денег.
В голове стоял сплошной дурман. Ночью граф Невзоров возносился,
говорил, говорил, открывались непомерные перспективы. Наутро Семен
Иванович только сморкался, вялый, как червь. "Бросить это надо, погибну",
- бормотал он, не в силах вылезти из постели. А кончался день, - неизменно
тянуло его к злодейке.
На одном и том же углу, в продолжение нескольких дней, Семен Иванович
встречал молчаливого и неподвижного гражданина. По виду это был еврей, с
ярко-рыжей, жесткой, греческой бородой. Он обычно стоял, запрокинув лицо,
покрытое крупными веснушками. Глаза - заплаканные, полузакрытые. Рот -
резко изогнутый, соприкасающийся посредине, раскрытый в углах. Все лицо
напоминало трагическую маску.
- Опять он стоит, тьфу, - бормотал Невзоров и из суеверия стал
переходить на другой тротуар. А человек-маска будто все глядел на галок,
растрепанными стаями крутившихся над Москвой.
Наступили холода. По обледенелой мостовой мело бумажки, пыль, порошу.
Шумели на стенах, на воротах мерзлые афиши. Надо было кончать с Москвой,
уезжать на юг. Но у Невзорова не хватало сил вырваться из холодноватых,
сладких рук Аллы Григорьевны. Он рассказал ей про человека-маску.
Неожиданно она ответила:
- Ну, и пусть, все равно недолго осталось жить.
В этот вечер она никуда не захотела ехать. На темных улицах было жутко
- пусто, раздавались выстрелы. Алла Григорьевна была грустная и ласковая.
Играли в шестьдесят шесть. Дома не оказалось ни еды, ни вина, не с чем
было выпить чаю. Понюхали кокаинчику.
В полночь в дверь постучали, голос швейцара пригласил пожаловать на
экстренное собрание домового комитета. В квартире помощника присяжного
поверенного Человекова собрался весь дом, - встревоженно шумели,
рассказывали, будто в городе образовался Комитет Общественного спасения и
еще другой - Революционный комитет, что стреляют по всему городу, но кто и
в кого - неизвестно. Из накуренной передней истошный голос проговорил:
"Господа, в Петербурге второй день резня!" - "Прошу не волновать дам!" -
кричал председатель Человеков, стуча карандашом по стеклянному абажуру.
Оратор, попросивший слова, с обиженным красным лицом надрывался: "Я бы
хотел поставить вопрос о закрытии черного хода в более узкие рамки". Седая
возбужденная дама, протискиваясь к столу, сообщала: "Господа, только что
мне звонили: Викжель всецело на нашей стороне". - "Не Викжель, а Викжедор
[Всероссийский исполнительный комитет железных дорог], и не за нас, а
против, не понимаете, а вносите панику", - басили из-за печки. "Господа, -
надрывался Человеков, - прошу поставить на голосование вопрос об удалении
дам, вносящих панику".
Наконец постановили: собрать со всех по одному рублю и выдать швейцару,
с тем чтобы он в случае нападения бандитов защищал дом до последней
крайности. Глубокой ночью дом угомонился.
На следующий день Семен Иванович собрался было идти к себе на Тверскую,
но в подъезде две непроспавшиеся дамы и старичок с двустольным ружьем
сказали:
- Если дорожите жизнью, - советуем не выходить.
Пришлось скучать в комнате у Аллы Григорьевны. Граф сел у окошка. На
улице, в мерзлом тумане, проехал грузовик с вооруженными людьми. Изредка
стреляли пушки: ух - ах, - и каждый раз взлетали стаи галок. Невзоров был
сердит и неразговорчив. Алла Григорьевна валялась в смятой постели,
прикрытая до носа одеялом.
Папиросы все вышли. Печка в комнате не топлена.
- Вы пожрали половину моих денег. Через вас я потерял весь идеализм.
Такую шкуру, извините, в первый раз встречаю, - сказал граф. Алла
Григорьевна отвечала лениво, но обидно. Так проругались весь день.
В седьмом часу вечера раздался тревожный колокол. Захлопали двери,
загудела голосами вся лестница. С нижней площадки кричали:
- Гасите свет. Нас обстреливает артиллерия с Воробьевых гор.
Электричество погасло. Кое-где затеплились свечечки. Говорили шепотом.
Человеков ходил вниз и вверх по лестницам, держась за голову. Далеко за
полночь можно было видеть дам в шубах, в платках, в изнеможении
прислонившихся к перилам. Алла Григорьевна пристроилась на лестнице около
свечки, зевая читала растрепанную книжку.
Среди ночи графу Невзорову предложено было пойти дежурить на двор. Ему
придали в пару зубного врача в офицерском полушубке. Едва они вышли на
обледенелый двор, освещенный отсветом пожарища, - врач закрыл лицо руками
и выронил ружье. Впрочем, он объяснил это тем, что ужасно боится кошек,
которых множество ползает между дров.
Ночь была наполнена звуками. Вдали, между темных очертаний крыш, ярко
светилось одинокое окошко. Поширкивали в воздухе снаряды. Порывами, как
ветер, поднималась перестрелка. Зубной врач шептал из подъезда:
- Слушайте, граф, разве возможна нормальная жизнь в такой стране?
За два часа дежурства Семен Иванович продрог и с удовольствием
завалился под теплое одеяло к Алле Григорьевне. Помирились. Следующий день
начался таким пушечным грохотом, что дрожали стекла. Представлялось, будто
Москва уже до самых крыш завалена трупами. Ясно, там, на улицах, решили не
шутить.
Алла Григорьевна в халатике, неприбранная, увядшая, варила на спиртовке
рис. Невзоров закладывал окошки книгами и подушками. Телефоны не работали.
Газ плохо горел. В окна верхних квартир попали пули. Среди дня зазвонил
тревожный колокол, начался переполох. Оказалось: у самого подъезда на
улице упал человек в шинели и лежал уткнувшись. На площадках лестниц
всхлипывали дамы. Было созвано собрание по поводу того, как убрать труп.
Но твердого решения не вынесли. Рассказывали шепотом, будто прислуга в
доме уже поделила квартиры и что швейцар ненадежен. А пушки все ухали,
били, рвались ружейные залпы. Потрясая землю, проносился броневик.
Шрапнель барабанила по крыше. Так прошел еще день.
Всю ночь Алла Григорьевна проплакала, завернув голову в пуховый платок.
Семен Иванович приподнимался спросонок: "Ну, что вам еще не хватает,
спите", и мгновенно засыпал. За эти дни в нем собиралась колючая злоба,
видимо - он всходил еще на одну ступень.
Рано поутру Алла Григорьевна оделась, - не напудрилас