ой  шинели  уперся  обеими  руками  о  стол  и  начал
приподниматься.
   Невзоров больше не продолжал беседы. От волнения и скверного воздуха он
ослаб. Подобрал ноги, прилег и завел глаза. Но сейчас же со стоном  открыл
их. Человек у стола продолжал закручивать усики.
   Вдруг загрохотала дверь. Трое в солдатских шинелях впихнули  в  комнату
ощеренного от злости юношу.  Он  стоял  некоторое  время,  вытянувшись,  в
щегольской бархатной куртке.  Через  смуглую  щеку  у  него  шла  кровавая
царапина. Затем решительно сел на клеенчатый диван.
   -  Сволочи,  -  сказал  он  и  поморгал  пышными  ресницами.   Невзоров
посматривал искоса, - где-то он видел этого человека, удивительно знакомое
лицо... Рот, как у девушки... Не в кафе ли  у  "Бома",  на  Тверской?  Ну,
конечно - вместе с  покойной  Аллой  Григорьевной  и  косматым  человеком,
похожим на бабу...
   - Простите, вы не граф Шамборен, художник?
   Юноша, точно рысь, повернул голову:
   - А! Невзоров!
   - Виноват, - поспешно заявил Семен Иванович, -  настоящая  моя  фамилия
Семилапид Навзараки. Невзоров - это псевдоним.  Представьте:  схватили  на
улице, сижу здесь, ничего не понимаю.
   - Поймешь, - сказал человек у стола, - у нас втолкуют.
   На этом разговор  прервался.  Послышался  звон  шпор.  Вошел  ротмистр,
великолепный блондин в пышных галифе. Трогая мизинцем пробор,  он  спросил
нараспев, как глубоко светский человек:
   - Кто здесь - именующий себя Семилапидом Навзараки?
   Семен  Иванович  вскочил,  всем  своим   видом   изображая   величайшую
благонамеренность, и пошел к  дверям,  где  с  боков  к  нему  примкнулись
часовые.


   Матерый полковник, - видимо, из бывших жандармских, - задумчиво  курил,
свет хрустального абажурчика поблескивал на крепких ногтях его.  Невзорова
втолкнули в кабинет. Он остановился близ двери, поклонился.  Полковник  не
обратил  на  него  решительно  никакого  внимания,  курил  толстую  пушку,
полузакрыв глаза. Только неясно под столом зазвенела шпора.
   Затем негромко, будто обращаясь  к  невидимому  собеседнику,  полковник
сказал:
   - В первый раз едете в Испанию? Никогда не изволили там бывать, граф?
   У Семена Ивановича задрожала челюсть, ужас пошел по коже. Он оглянулся,
- с кем это разговаривает полковник? Облизнул губы, промолчал. А полковник
тем временем повернул львиное лицо, украшенное седеющими  подусниками,  и,
устремив чистый, холодный взгляд поверх головы  Семена  Ивановича,  сказал
раздельно:
   - Имя, отчество, фамилия?
   - Навзараки, Семилапид, - с трудом ответил Невзоров.
   - Зачем, ну, зачем, граф, так унижать свое достоинство?  Мы  же  знаем,
что вы не Семилапид Навзараки. - И  вдруг  глаза  полковника  -  яростные,
выпрыгивающие  -  воткнулись  в  глаза  Невзорову,  просверлили  мозг   до
затылка...  Семен  Иванович  попятился.  Глаза  пришили  его  к  стене   и
перескочили на лист чистой бумаги. Полковник обмакнул перо и записал:
   "Навзараки.  Года?  37.  Место  рождения?  Херсон.  Занятие?  Торговля.
Превосходно".
   Он осторожно поднес к губам папиросу:
   - Какого именно рода товар изволите продавать?
   - Каракуль.
   - Превосходно. Не желаете ли присесть?  Нет,  сюда,  к  столу.  Так  вы
говорите, что торгуете сапожным кремом?
   - Какой там сапожный крем! - завизжал Невзоров. - Ничего я не знаю  про
сапожный крем...
   Полковник только поднял брови  и  продолжал  писать  красивым,  длинным
почерком. Семен Иванович, почти бессознательно, пошарил в  жилете,  достал
две бумажки, по пяти английских фунтов каждая, привстал и положил  их  под
угол промокашки. Не оборачиваясь, полковник сказал вежливо:
   - Мерси. - Положил перо и закурил новую пушку. - Вас еще не  подвергали
личному обыску? Эта проклятая революция порядком потрепала наш аппарат.  В
особо деликатных случаях я доверяю одному себе. Разрешите поинтересоваться
содержанием карманов.
   Он пересчитал деньги Невзорова, вложил в конверт и  запечатал:  "Будьте
совершенно покойны". Затем осторожно развернул паспорт:
   - Гм, прекраснейшая работа, - это фальшивомонетчики с Пересыпи.  Дорого
заплатили? Ну-с, - это все ваши документы?
   - За последнее время неоднократно бывал  ограблен,  жестоко  пострадал,
ваше превосходительство.
   - Странно. Как же вы, граф, едете без мандата на такую ответственную  и
ужасную работу?
   - О чем вы?.. На какую работу?..
   - Я спрашиваю, - тут брови полковника слегка сдвинулись, - где  мандат?
Сокрытие лишь ухудшит ваше положение.
   Тогда Невзоров, прижимая к груди трепетную руку, пролепетал:
   - Ваше превосходительство,  богом  клянусь  -  вы  принимаете  меня  за
кого-то другого.
   - Э, не будем играть в прятки. Мы оба светские люди,  граф,  не  правда
ли? Давайте - по-английски, по-чести, начистоту.
   - Я же не граф, я бухгалтер... Ваше превосходительство, я - Невзоров...
   И тут Семен Иванович, захлебываясь  словами,  принялся  описывать  свои
приключения, начиная со  встречи  с  цыганкой  на  Петербургской  стороне.
Полковник по мере его рассказа все сильнее  хмурился,  полированные  ногти
его забарабанили гимн. Шея наливалась кровью. Внезапно ужасным голосом  он
проговорил:
   - Где четыре жестянки с сапожным кремом?
   Невзоров ударился о спинку кресла  и  глядел,  как  кролик,  в  ледяные
глаза. Принялся креститься: "Ей-богу, с ума сойду с этим сапожным  кремом,
ничего не знаю..."
   Держа Невзорова на прицеле глаз, полковник  позвонил.  Вошел  ротмистр,
звякнул шпорами. Полковник сказал:
   - Штучка оказалась хитрая.
   - Прикажете отвести его в _операционную_, господин полковник?
   Изо  всего  непонятного  фраза  эта  была  самая   страшная.   Невзоров
затрепетал в кресле. Его крепко  схватили  за  локти,  повели  по  грязным
коричневым коридорам,  где  дули  сквозняки,  по  лесенкам,  под  землю  и
втолкнули в темное помещение. Он сел на земляной пол  и  таращил  глаза  в
темноту. Здесь приторно пахло тлением и сыростью.
   Постепенно с левой стороны появилось какое-то бледное, овальное  пятно.
Скосившись направо, он различил второе пятно. Так и есть - темные глазницы
и черты страшного оскала. "Вот он,  проклятый,  символ  смерти,  говорящий
череп Ибикус..." Невзоров зажмурился. Из тела выступал  ледяной  пот.  Под
сердцем затошнило, и сердце перестало биться.
   Он чувствовал, как его осторожно  трогали,  ощупывали  лицо.  Когда  он
снова стал различать звуки,  -  Ибикусы  в  стороне  глуховатыми  голосами
разговаривали:
   - И сегодня он ничего не добьется.
   - Ты терпи, слышишь...
   - А если он по делу Шамборена опять станет пытать, - говорить?
   Семен Иванович слабо вскрикнул и сел. Голоса замолчали. Теперь он видел
скудный свет сквозь подвальное, заложенное кирпичом окошко под потолком  и
на полу прислонившиеся к стене две смутные фигуры; они  повернули  к  нему
измученные лица, - нет, нет: это были люди, не Ибикусы. Он подполз к  ним,
всмотрелся, сказал шепотом:
   - Меня допрашивали насчет сапожного крема...
   - Анархист? - спросил левый из сидевших у стены.
   - Боже сохрани. Никакой я не анархист. Я просто - мелкий спекулянт.
   - Цыпленок пареный, - сказал правый у стены, с ввалившимися щеками.
   - Растолкуйте мне, хоть намек дайте, - что это за крем  такой,  за  что
они меня мучат?..
   - Пытать будут, - сказал другой, бородатый.
   - Ой! Не виноват! Нельзя меня пытать. За что пытать? Я ничего не знаю.
   Семен Иванович замотался, забился, заскреб землю. Бородатый, уже мягким
голосом, указал ему:
   - Французская контрразведка  получила  сведения:  через  Одессу  должен
проехать в Европу  крупный  анархист  с  мандатом  на  организацию  взрыва
Версальского совещания, или, черт их знает, что они там вздумали взорвать.
Огромные суммы у него, брильянты, спрятаны в жестянках с сапожным  кремом.
Французская контрразведка потребовала от  белой  контрразведки  арестовать
этого артиста. Вот они и сбесились, ищут его по всему городу. Поняли?
   - Имя? имя его? как его зовут? - уже не  голосом  спросил,  а  зашипел,
захрипел Невзоров.
   Но оба человека у стены окаменели, замолчали на дальнейшие вопросы.  Он
отполз от них и  прилег  на  бок.  Соображение  его  бешено  работало.  Он
сопоставлял,  вспоминал,  он  догадывался  об   имени   своего   двойника.
Ибикус-хранитель и на этот раз, видимо, спасет его.


   Мутный свет яснел между кирпичами в окошке. Бородатый  и  безбородый  в
тоске уткнулись лицом в колени. На земле наступало утро. И вот за  дощатой
перегородкой, в том же подвале, послышался скрип двери, голоса, звон шпор.
Сквозь длинные щели, слепя глаза, проникли желтые лучи лампы.  Боковая,  в
перегородке, дверка распахнулась,  и  вошли  ротмистр  и  двое  в  голубых
французских куртках.
   С минуту они  приглядывались  к  темноте.  Затем  все  трое  подошли  к
безбородому. Ротмистр ткнул его ножнами  шашки.  Он  не  пошевелился.  Они
молча схватили его  и  потащили  за  перегородку.  Он  растопыривал  ноги,
упирался. Бородатый крикнул ему:
   - Молчи!
   Семену  Ивановичу  достаточно  было  только  повернуть  голову,   чтобы
увидеть, что делается на той половине за перегородкой.  И  он  прижался  к
щели и увидал.
   На кухонном столе сидел полковник, помахивая наганом. Левая рука его, в
перчатке,  упиралась  в  тугое  бедро.  От  резкого  света   лампы-молнии,
поставленной на подоконник заложенного кирпичами окна, от теней, бросаемых
подусниками, - львиное лицо его казалось растянутым в веселую улыбку.
   Безбородого потащили к нему,  поставили.  Это  был  костлявый,  большой
парень в рваном пальто. Полковник что-то тихо сказал ему, - согнутый палец
задрожал на бедре. Безбородый переступил босыми ногами.  По  взъерошенному
затылку было видно, что он не отвечает на вопросы.
   Тогда рука в перчатке  соскользнула  с  полковничьего  бедра,  схватила
парня спереди за волосы, подтащила голову к столу.
   - Скажешь, скажешь, - повторил  полковник  и  рукояткой  нагана  ударил
безбородого в поясницу, твердо, с оттяжкой стал бить его в  почки.  Парень
замычал и осел. Полковник ногой отпихнул его:
   - Следующего!
   Из-за  перегородки  вывели  бородатого.  Он  шел,  наступая   на   полы
солдатской шинели, -  голова  закинута,  рыжая  борода  -  задрана.  Семен
Иванович, глядевший в щель, ужаснулся, - что сейчас будет?
   - Ну-с, господин коммунист, - полковник поманил его пальцем, - поближе,
поближе. Как же мы с вами сегодня будем разговаривать - терапевтически или
хирургически?
   На эти слова ротмистр гулко хохотнул: "Хо-хохо!" Бородатый покосился на
то место, где на полу лежал его товарищ, - у того из носа и  рта  пузырями
выходила кровь. Невзоров  видел,  как  у  бородатого  задрожало  лицо.  Он
торопливо начал говорить...
   - Молчать! -  закричал  полковник,  вздернул  подусники.  Но  бородатый
только втянул голову и глухо, как из  бочки,  матерно  заругался.  К  нему
сзади подошел ротмистр. Бородатый вдруг  замолчал.  Ахнул.  Упал  на  бок.
Ротмистр, нагнувшись, что-то делал над ним.
   - Следующего! - крикнул полковник.
   Семен Иванович не помнил, как очутился перед его побелевшими глазами, -
взглянул в зрачки.
   - Я все вспомнил, - пролепетал он, -  не  губите  невинного...  Я  могу
указать, кого вы ищете... Знаю в лицо: брюнет, смуглый,  двадцати  пяти  -
двадцати семи лет... Это граф Шамборен... Нас  арестовали  одновременно...
Сидели на клеенчатом диване... Я же блондин, ваше превосходительство...  У
вас должны быть приметы...
   Внезапно зрачки у полковника  дрогнули,  ожили  и  расплылись  во  весь
глаз... Рука его полезла в  карман  френча,  вытащила  вчетверо  сложенную
бумажку,  развернула.  Снова  зрачки,  как  точки,  вонзились   в   Семена
Ивановича. Полковник грузно соскочил со стола:
   - Кто там еще в  комендантской?  Привести!  Что  думает  контрразведка?
Хватает блондинов, когда сказано: брать брюнетов...
   Семен Иванович  был  переведен  из  операционной  наверх,  в  одиночную
камеру, и после всего пережитого забылся каменным сном. Но  ненадолго.  Из
этой каменной темноты измученный  дух  его  был  восхищен  отвратительными
сновидениями... Лезли какие-то рожи,  хари,  кривлялись,  мучили...  И  он
бегал от них на ваточных ногах  по  дощатым  коридорам  и  бился,  царапал
ногтями проваливающуюся под ним землю. Пытался кричать, и крик  завязал  в
глотке...
   Все же удалось закричать. Он проснулся. Стер холодный пот с  лица.  Сел
на койке. Сквозь пыльное, затянутое паутиной окно и ржавую решетку  светил
день. Со стен висели клочки обоев. Около койки на табурете сидел  господин
в голубых очках, - щипал бороду: то самое лицо, преследователь.
   - С одной стороны, вы рискуете быть повешенным, - сказал он вежливо,  -
с другой стороны, вас не только могут выпустить на  свободу,  но  снабдить
заграничным паспортом и вализой.
   - Согласен, - прошептал Семен Иванович, от  слабости  снова  ложась  на
койку. - Что я должен сделать для этого?
   - Превосходно. Моя фамилия - Ливеровский. В нашей работе бывают ошибки,
надеюсь, вы на меня не в претензии. Кстати, - каракуль вам доставили, он у
вас в номере. Вот ключ от двери, вот мешочек с золотом. Сегодня ночью  нам
придется побегать по городу.
   - Вы хотите сказать, что Шамборен...
   - Вы угадали, - удрал из  комендантской.  Мы  нашли  на  диване  дурака
сыщика, полузадушенного, во рту - тряпка. Шамборен скрылся. К счастью,  он
потерял вот это,  -  Ливеровский  осторожно  вынул  из  кармана  бумажник,
завернутый в газету, -  теперь  мы  уверены,  что  это  был  Шамборен.  Вы
единственный человек,  кто  его  знает  в  лицо.  Ну,  вставайте,  едем  в
Лондонскую гостиницу обедать.
   Так судьба снова  вознесла  Семена  Ивановича.  Он  сделался  нужным  и
опасным лицом при областном правительстве. Пятьсот шкурок  каракуля,  туго
забинтованные в полотно,  лежали  у  него  в  чемодане.  Полковник  обещал
заграничный паспорт, как  приз  за  поимку  Шамборена.  Перспективы  снова
раздвигались. Тревожил его только один разговор  с  Ливеровским,  когда  в
сумерках они сидели на пустынной стрелке мола,  наблюдая  за  проходившими
лодками. Ознакомившись с подробностями  прошлой  жизни  Семена  Ивановича,
Ливеровский, видимо, преувеличивал его способности. Он говорил:
   - Бросьте мещанские предрассудки, идите работать к нам. Бывают времена,
когда ценится честный  общественный  деятель  или  -  артист,  художник  и
прочее. Теперь потребность в талантливом сыщике. Я не говорю о  России,  -
здесь  семнадцатый  век.  Политический  розыск,  контрразведка  -  мелочи.
Проследить бандита? Ну, вон возьмите, идут двое знаменитостей: Алешка  Пан
и Федька Арап. Кто третьего дня вычистил квартиру  на  Пушкинской,  барыне
проломал голову? - они, Алешка и  Федька...  (Бандиты,  проходя  по  молу,
степенно поклонились  Ливеровскому,  он  приложил  палец  к  шляпе.)  Этих
выслеживать, ловить - только портить себе чутье. На Пересыпи у них штаб  с
телефонной связью. На днях меня приглашали  туда  на  именины  к  атаману.
Обывательщина. Иное дело работать в Лондоне, в Париже,  в  Нью-Йорке.  Там
борьба высокого интеллекта - высшая школа.  Наша  организация  разработана
гениально, мы покрываем невидимой сетью всю Европу.  Мы  -  государство  в
государстве. У нас свои законы долга и чести. Мы  работаем  во  враждующих
странах, но сыщик сыщика не предаст никогда. Мы выше национализма.  У  нас
имеются досье обо всех выдающихся  деятелях,  финансовых  и  политических.
Пятьдесят процентов  из  них  -  дефективные  или  прямо  уголовные  типы.
Любопытно необыкновенно. Знаменитый парижский сыщик Лару в  своей  брошюре
"О взломе стальных  касс"  утверждает:  "Человек  рождается  преступником.
Понятие  о  священном  праве  собственности   есть   продукт   длительного
воспитания, которое кастрирует природную склонность к преступлению.  Война
разрушила моральное воспитание. Массы людей не успевают подвергнуться ему,
проходят мимо Школы добродетели. Мы наблюдаем ужасную картину:  в  центрах
Парижа   бродят   элегантно   одетые   толпы   дикарей-преступников.   Они
сдерживаются мощной рукой полиции. Но с каждым годом толпы  увеличиваются.
И я предвижу время, когда рука эта станет бессильна, и тогда  -  штурм  на
цитадель  Права..."  Нет,  нет,  идите  к  нам,  Семен   Иванович.   Нужно
чувствовать эпоху: ударно-современный человек - это сыщик. Вы должны  быть
_посвящены_. Я это вам устрою. Мы, так сказать, все  _кровные_  братья.  А
кроме того, предупреждаю: полковник - человек жуткий, -  если  попытаетесь
от нас теперь отвязаться -  не  поставлю  на  вас  и  десяти  карбованцев.
(Ливеровский вытянул тонкую  шею,  всматриваясь  в  голубоватую  мглу  над
тихой, как масло, водой. Между зелеными  и  красным  огоньками  поплавков,
направляясь с внешнего рейда в гавань, скользнула лодка.) Я по образованию
филолог, был оставлен при  Петербургском  университете.  Но,  подхваченный
вихрем... Вы хорошо видите лицо того, кто гребет?..
   Семен Иванович различил на корме лодки  бритого,  в  широкополой  шляпе
человека с трубкой. Другой, курчавый, сильно греб  веслами.  Вот  повернул
голову. "Он!" - вскрикнул Невзоров. Лодка прошла  за  фонарем  поплавка  и
растаяла во мгле, напитанной желтоватыми огоньками набережной.
   Ливеровский и Семен Иванович изо всех сил побежали по молу к берегу. Но
поиски и расспросы были напрасны в этот вечер.


   "А что ж, - раздумывал Семен Иванович, - может быть, Ливеровский и прав
и я сильно поотстал от Европы. За что ни схватись в этой проклятой России,
- в руке кусок гнилья: старый мир - труп и  призрак.  Действительно,  надо
идти в ногу с эпохой.  Контрразведка,  шпионаж  -  гм!  Найти  крючок  под
какого-нибудь такого Авраама Ротшильда - гм! А люди - мошенники, он  прав,
- бандит на бандите. Надо быть дураком, чтобы стесняться в наше время.  Но
только про какое _испытание_ болтает Ливеровский? А между прочим, плевать,
- не удивишь".
   Так рассуждал сам с собою Семен Иванович" перед бутылкой шампанского  в
ресторане клуба "Меридионал", поджидая Ливеровского.
   Здесь пировал цвет одесского общества. Шумели,  чокались,  рассказывали
кровавые истории о боях и расправах,  клялись  и  спорили,  лили  вино  на
смятые скатерти.
   В сизых слоях дыма вальсировал с полуобнаженной красавицей  французский
офицер в черном мундире, - в четком звоне шпор  и  шелесте  шелковой  юбки
крутились, поворачивались то бледный, полуобморочный профиль красавицы, то
брильянтиновый пробор и шикарные усики  офицера.  Кончили,  сели.  "Браво,
бис!" - закричали ото всех столов. "За Францию!" -  и  зазвенели  разбитые
бокалы.
   Перед  оркестром  выскочил  жирный  грузинский  князь  с   эспаньолкой,
выхватил кинжал: "Лезгинку в честь Франции",  -  и  полетел  на  цыпочках,
раздувая рукава,  блестя  кинжалом.  "Алла  верды!"  -  закричали  женские
голоса.
   Красно-коричневый, в порочных  морщинах,  румын-дирижер  заставил  петь
"Алла верды" весь ресторан и сам ревел коровьим, осипшим голосом,  лоснясь
от пота.
   Здесь гуляла душа, завивалось  горе  веревочкой.  Даже  Семен  Иванович
ногтем  раздвинул  бородку  надвое:  он  заметил,  как   одна   шатеночка,
растрепанная, очень миленькая, в коричневом  платьице,  смущенно  улыбаясь
оттого, что ее плохо держали ноги, присаживалась то к одному, то к другому
столу: посмотрит в лицо внимательно и спрашивает: "О чем вы  думаете?"  И,
не получив ответа, слабо махает ручкой.
   Так она подошла к Невзорову и детскими, немного косящими глазами  долго
глядела на Семена Ивановича. Он предложил бокал  шампанского  и  заговорил
любезно. Она, будто слыша слова из-под воды, спросила, запинаясь:
   - О чем вы думаете, скажите?
   Взяла бокал двумя худенькими пальцами, но расплескала, поставила:
   - Вы все какие-то странные. Я ничего не понимаю. О чем вы думаете  все?
Гляжу и не понимаю. А вам разве не  страшно?  (Она  тихонько  засмеялась.)
Голова кружится... какие  бессовестные  -  напоили.  Недобрые,  чужие.  Вы