ыпуская  деловых
людей, набивавшихся в этот час в кофейню  со  всего  города.  На  лицах  у
дельцов было одно и то же выражение - смесь  окончательного  недоверия  ко
всякому жизненному явлению, - будь то французский броненосец или накладная
на вагон волоцких орехов, - и, вместе, живая готовность  купить  и  быстро
продать таковое явление, получив разницу.
   Над столиками, среди  котелков  и  котиковых  шапок,  взлетали  руки  с
растопыренными  пальцами,  метались  потные   лица,   надрывающие   голоса
перекрикивали шум:
   ..."Сто бидонов масла..." - "Не крутите  мне  голову  с  аспирином".  -
"Продам доллары, куплю доллары".  -  "Послушайте,  что  вы  мне  лезете  в
карман?" - "Интересуетесь персидской мерлушкой или вы не интересуетесь?" -
"Продам  колокольчики".  -  "Слушайте,  колоссальная  новость:  большевики
взорвали Кремль".
   Семен Иванович только усмехнулся  презрительно:  за  несколько  дней  в
Одессе, не нуждаясь в деньгах, он спокойно обследовал торговую и  валютную
биржу и выяснил, что в городе ничего решительно нет, ни товаров, ни денег,
если не считать небольшого  количества  французской  и  греческой  валюты,
которую все время перепродавали одни и те же лица до четырех часов на углу
Дерибасовской, а с четырех у Фанкони.  В  городе  и  у  Фанкони  торговали
одними только накладными и считали это даже более удобным,  чем  торговать
вещами: и весь магазин в кармане, и торговых расходов - только чашка  кофе
с пирожным.
   По приезде Семен Иванович купил  несколько  тысяч  франков  "на  всякий
пожарный случай". Через несколько дней его начали осаждать предложениями -
продать эти  франки.  Он  только  подмигивал.  Тогда  у  Фанкони  началось
смятение, на Невзорова с  ужасом  оглядывались,  -  вот  человек,  который
прячет товар и подмигивает. Франк взлетел на сто процентов. Но он и  тогда
отказался получить разницу и бросить франки снова  на  рынок,  где  уже  с
десяток дельцов пришли в ничтожество за неимением работы.
   Одетый прилично, с кошельком, набитым разбойничьим золотом,  с  честным
паспортом на имя греческого  подданного,  Семилапида  Навзараки,  -  Семен
Иванович безусловно верил в свою необыкновенную судьбу. Но теперь  он  уже
не гнался за титулами, не швырял без счета денег на удовольствия.
   Россия - место гиблое, так указывал ему здравый смысл. Всю ее разграбят
и растащат до нитки, недаром же, в самом деле,  на  рейде  дымят  на  весь
рейд, жгут уголь союзнические корабли. Нужно  торопиться  рвануть  и  свой
кусок. Невзоров поджидал  случая,  чтобы  произвести  короткую  и  удачную
операцию с каким-нибудь высоковалютным товаром, и тогда, ни на что  больше
не льстясь, бежать навсегда в Европу. Там с хорошими деньгами,  -  он  это
знал по кинематографу, - жизнь - сплошное наслаждение.
   Таковы были мечты Невзорова, умудренного  опытом.  Помешивая  кофе,  он
прислушивался к деловым спорам в кафе. Его заинтересовал хриповатый голос,
предлагавший кому-то купить персидские мерлушки. Семен  Иванович  привстал
даже, всматриваясь, и вдруг вместо продавца мерлушек увидел, через  столик
от себя, худощавое лицо в очках, - оно заставило его неприятно съежиться.
   Вот уже несколько дней это лицо всюду  попадалось  ему;  то  на  улице,
оглянешься, - оно за спиной; то при выходе  из  магазина  оно  с  усмешкой
сторонилось и пропадало в толпе; то в кофейне поглядывало  из-за  котелков
сквозь клубы табачного дыма.
   Несомненно - лицо следило за ним. Он  вспомнил:  оно  появилось  именно
после покупки французской валюты, когда Невзоров  стал  сразу  знаменит  в
кафе. Но  что  этому  лицу  с  острой  бородкой,  с  непонятными  глазами,
прикрытыми голубыми стеклами, с наголо обритым, шишковатым черепом, -  что
этому дьяволу было нужно от Семена Ивановича?
   Около  Невзорова  появился  продавец  мерлушек.  Это  был   беспокойный
человек, один из тех, кто через небольшие промежутки времени выскакивает в
распахнутом пальто на ветер, добегает до угла, жестикулирует сам с собой и
снова бежит в кофейню:
   - Мерлушкой интересуетесь?
   - Почем? - небрежно спросил Невзоров.
   - Сто карбованцев шкурка.
   - Товар или только накладная?
   - Какая вам разница?
   - Тогда идите к черту, - сказал Невзоров, отвернулся и у себя за плечом
увидел  лицо  в  очках;  усмехаясь  тонко,  оно  придвинулось  вплотную  к
Невзорову: видимо, человек этот подъехал на стуле.
   - Скажите, -  спросил  он  необычайно  внятно  и  подчеркивая  слова  с
какой-то сатанинской выразительностью, - скажите, а _сапожным  кремом_  вы
не интересуетесь?
   Семен Иванович взглянул ему в  зрачки,  они  были  как  точки,  вот-вот
проскочат  сквозь  голубые  стекла.  Семен  Иванович  проглотил  слюну,  -
почувствовал, что вопрос коварен и  страшен,  хотя  касался  всего-навсего
сапожного крема.
   И он не ответил словами, лишь помотал  головой  двусмысленно,  -  можно
было понять ответ как угодно. Лицо  извинилось  и  отодвинулось.  Продавец
мерлушек моргал от нервности, вытаскивая из рваного бумажника  телеграфные
и железнодорожные бланки. Но Семен Иванович, не слушая его больше,  поднял
воротник и вышел на улицу.
   "Сколько раз, бывало,  вот  так  -  привяжется  лицо  поганое,  жуткое,
похожее на какую-то давно забытую дрянь, привяжется  этакий  Ибикус,  и  -
пошло все кувырком". Так думал он, направляясь домой по сумеречным улицам.
"Кто бы это мог быть в очках? Не из шайки ли Ангела?  Вернулись  тогда  на
место битвы, пересчитали казну, заметили утечку и - в погоню. Да,  но  при
чем же сапожный крем? Странно. Ох, бежать, бежать, Невзоров..."
   Семен Иванович подсчитал в уме, что осталось у  него  от  разбойничьего
золота: около четырех тысяч рублей. Не густо. Обернуться  можно,  конечно,
за границей на эти деньги. А в голове засели проклятые мерлушки.
   Да как же им и не засесть, подумайте только. Шкурка - сто  карбованцев,
то есть два рубля золотом. А если купить фальшивых карбованцев даже  самой
чистой работы, то и того дешевле.  В  Константинополе  цена  каракуля  три
английских фунта. Если вывезти, на плохой конец, две тысячи шкурок...
   У Невзорова захватило дух. "Но  как  их  вывезти  из  этого  проклятого
города?   Разумеется,   безопаснее   всего   на   миноносце,   под   видом
дипломатической вализы. Но, чтобы получить вализу и  заграничный  паспорт,
нужны знакомства. Итак, начнем с добрых знакомств".
   Постепенно весь план  деловой  операции  возник  в  воображении  Семена
Ивановича. Он не заметил даже, как некто,  в  надвинутой  на  лицо  шляпе,
перегнал его и вошел в тень ворот одноэтажной гостиницы,  где  квартировал
Невзоров.
   Звонок трещал где-то в пустоте, но швейцар не  торопился  отворять.  На
двери, обшитой снаружи и изнутри толстыми досками для защиты от налетчиков
(их в те времена в Одессе работало двадцать тысяч душ, подавшихся на юг из
северных  городов),  висел  приказ  градоначальника  о  тараканах.   Семен
Иванович каждый раз прочитывал его внимательно, даже не представляя  себе,
какое значение в его жизни должны сыграть эти насекомые.
   Приказ был таков.
   "Гостиницы,  меблированные  комнаты.  Поступает  много  жалоб  на  вас,
некоторые завели не только клопов, но и крыс, и _даже  тараканов_...  Иные
придумали тушить электричество  в  полночь,  зная,  что  у  населения  нет
осветительных материалов. И все только и знаете, что прибавляете  цены  на
все. Стыдно перед союзниками. Клопов, крыс, прусаков и русских тараканов и
тому подобных никому не нужных обитателей уничтожить. Электричество давать
всю ночь. Лично буду осматривать. Сами понимаете. Генерал-майор Талдыкин".
   "Завтра пойду к Талдыкину, с ним, видимо, сговориться будет  нетрудно",
- подумал Семен Иванович, входя  в  гостиницу.  Опухший  от  сна  Швейцар,
передавая ключ, внимательно вдруг оглянул Невзорова, но ничего не  сказал,
сопя ушел под лестницу.
   Электрического света, несмотря на угрозы Талдыкина, все же  не  было  в
комнате. Семен Иванович зажег фитилек, плавающий в баночке,  в  масле.  По
столу побежал таракан. "Ишь,  ты,  рысак",  -  подумал  Семен  Иванович  и
щелчком сшиб его на пол.
   Несомненно, он тут же и навсегда бы забыл таракана и  то,  как  обругал
его рысаком. Но необыкновенная судьба, предсказанная ему на  Петербургской
стороне  старой  цыганкой,  не  позволила  изгладиться  из  памяти   этому
насекомому. С Невзоровым произошло то  же,  что  три  века  тому  назад  с
великим Бенвенуто Челлини, который, сидя у очага, увидел в  огне  пляшущую
саламандру в виде ящерицы и по детскому  легкомыслию  не  обратил  на  это
внимания, но его отец, старый Челлини, внезапно закатил сыну оглушительную
пощечину, чтобы навсегда пригвоздить к его памяти образ духа огня.
   Словом, сшибив таракана, Семен Иванович потел положить шляпу  и  трость
на комод и увидел, что ящики комода выдвинуты,  чемодан  раскрыт,  вещи  и
белье переворочены.
   Он подумал: кража! - и кинулся к потайному месту, где лежал  мешочек  с
золотом. Но мешочек оказался цел. Из вещей  ничего  не  пропало.  И  самое
удивительное было вот что: на полу валялись  вчера  только  купленные  две
банки с сапожным кремом - желтым и черным, крем  из  них  был  вывален  на
газетный лист.
   Семен Иванович бросил газету и крем в умывальное  ведро,  задвинул  все
ящики и некоторое время стоял, пощипывая  бородку,  пожал  плечами  раз  и
другой... "Обыск несомненно... Но в чем дело?" Затем он подсел у  стола  к
фитильку и высыпал из мешочка золото. На  белую  скатерть  падал  с  улицы
водянистый свет фонаря. Пересчитывая золотые, Семен Иванович заметил,  что
у него из-за спины на скатерть выдвигается тень головы в шляпе. Он  быстро
обернулся. С улицы в окно глядело лицо в  очках.  Усмехнулось  и  бесшумно
скрылось.
   На  следующее  утро  Невзоров  проходил  большим  двором  пассажа,  что
напротив Фанкони. Он чувствовал  себя  неуютно  после  вчерашней  ночи.  В
пассаже шатались  зуавы  в  красных  штанах,  скаля  африканские  зубы  на
одесситок.  Престарелые  дамы  с  исплаканными  лицами  продавали  спички.
Пробежал в аршин ростом газетчик, обмотанный мамкиными платками:  "Генерал
д'Ансельм решил исполнить свой долг", - кричал он отчаянно. "Кровавый  бой
на станции Раздельной, колоссальные потери большевиков". У  мануфактурного
магазина два очевидных налетчика в английских шинелях  лениво  спорили  об
ограблении. Кучка спекулянтов волновалась над  набухшими  почками  акации.
Дальше - кавалерийский офицер кричал на пучеглазого  кавказца,  продающего
кедровые орешки: "Пшел,  здесь  не  разрешено  торговать".  Но  пучеглазый
только ухмылялся. Тогда ловко, как кот, офицер набил ухмыляющуюся морду, и
она замоталась, зашмыгала слезами.
   В общем, все было, как обычно, на дворе пассажа.  В  окне  литературной
кофейни "Восточные сладости" виднелись  помятые  лица  журналистов.  Вдруг
кто-то шибко застучал в стекло. Семен Иванович  обернулся,  -  ему  махали
рукой. Он вошел в кофейню  и  увидел  за  столом  журналистов  -  Ртищева:
красный, расстегнутый и веселый.
   - Граф, жив! Иди сюда, арап несчастный, дорогой, - закричал он и прижал
губы Невзорова к своему огромному бритому лицу, - садись, знакомься... Это
все, брат, журналисты, "Осваг", мозг белой армии... Да как же ты  все-таки
жив?! А я из Москвы в санитарном поезде,  работал  за  фельдшера.  Чудеса!
Сдался в плен две недели назад... Решил разбогатеть! Я уж помещение  нашел
для клуба в мавританском вкусе. Пять генерал-майоров и один полный генерал
приглашены почетными старшинами. Одесса дрогнет, французы, греки  дрогнут,
дредноуты закачаются - какую мы развернем  игру.  Господа,  -  он  схватил
направо и налево от себя журналистов,  -  да  посмотрите  вы  на  графа  -
конфетка, а не  человек.  Что  пережили  вместе  -  волосы  дыбом.  Первое
знакомство - под октябрьскими пушками, - дом дрожит,  а  я  графа  чищу  в
девятку, выпотрошил, как цыпленка, пятак твою распротак... Значит,  делаем
дела?
   - Нет, - сказал Невзоров суховато, - с клубом я связываться не хочу,  -
уволь.
   - Вот тебе - лук, чеснок. Ты что же - разбогател?
   - Может быть. Сейчас я занят одной важной операцией. Кроме того,  плохо
верю в прочность Одессы.
   - Не веришь? Так, так, так, - сказал Ртищев и поглядел на  журналистов.
Те криво усмехнулись, переглянулись. За столом сидело  восемь  человек,  и
девятый, в дальнем конце стола, спал, уткнув лицо  в  руки  и  прикрывшись
шляпой.
   - Так, так, так, - повторил Ртищев, - а четыре  дредноута,  а  тридцать
тысяч французов? В это  вы  тоже  не  верите,  граф?..  Ради  кого?  -  Он
размахнул руками, журналисты  подались  в  стороны.  -  Ради  нас,  плотвы
несчастной, чтобы мы, плотва  и  шантрапа,  спокойно  попивали  кофеек,  -
французы, потомки маркизов и  философов,  благороднейшая  нация,  сидят  в
окопах и проливают свою драгоценнейшую кровь... Какое же ты имеешь  право,
сукин сын, - тут  он  нагнул  побагровевший  череп  и  заскрипел  золотыми
зубами, - сомневаться, не верить в прочность Одессы. Ты - большевик!..
   Журналисты, все восемь человек "Освага", впились глазами  в  Невзорова.
Девятый, спящий, пошевелился под шляпой.
   - Ничего я не большевик, - ответил Невзоров, - если уж на то пошло, я -
анархист, в смысле идейном... Я - за свободу личности. Если  вам  нравится
сидеть под охраной французов, пить кофе,  -  пожалуйста.  А  я  уезжаю  за
границу. К черту, к черту...
   Он рассердился,  насупился,  ломал  коробку  от  папирос.  Его  удивило
особенное молчание, возникшее за столом. Он поднял глаза. Девятый, спавший
под шляпой, не спал, сидел, пощипывая бородку. Это было то лицо в  голубых
очках.
   Невзоров ахнул, стал втягивать голову  в  плечи.  Лицо  в  очках  тонко
усмехнулось:
   - Все это шутки, _граф_. Вы среди шутников. Кто  же  заподозрит  вас  в
чем-либо _серьезном_?


   Через  несколько  минут,  на  углу  Дерибасовской,  вчерашний  продавец
каракуля подошел к Семену Ивановичу и предложил пойти в  порт,  посмотреть
товар. Поехали на извозчике. У  одного  из  железных  пакгаузов  разыскали
сторожа, дали ему сто карбованцев, и он разрешил осмотреть пакгауз.  Среди
огромных кип сукна, холста, кожи, консервов отыскали три,  обитые  цинком,
ящика со шкурками.
   - Позвольте, кому же все-таки принадлежит товар? - спросил Невзоров.  -
По всей видимости, этот каракуль - казенный.
   У продавца между бородой и усами обозначилось огромное количество врозь
торчащих зубов. Оттеснив Невзорова от сторожа, он зашептал:
   - Что значит - товар казенный? На нем написано, что он - казенный?  Это
персидский каракуль, вырезанный из живых овец, - чем же он казенный? Дайте
сторожу еще двести карбованцев и дайте  чиновнику  тысячу  карбованцев,  -
тогда уже сам бог не скажет, что каракуль казенный.
   - Сто карбованцев шкурка?
   - Ой, что вы говорите! Я сам плачу сто десять карбованцев, - чтобы  мне
так жить!
   Наконец сторговались за полтораста. Невзоров дал задаток,  велел  товар
принести в  гостиницу.  Теперь  нужно  было  наивозможно  скорее  получить
заграничный паспорт и - бежать.
   Весь остаток дня Семен Иванович провел у Фанкони, нащупывая в беседах с
особо тертыми личностями ходы к высшим  властям.  Выяснилось,  что,  не  в
пример прошлым временам, действовать нужно смело, честно и отчетливо: идти
прямо в канцелярию управляющего краем, обратиться к начальнику канцелярии,
генералу фон-дер-Брудеру,  просто  и  молча  положить  ему  на  стол,  под
промокашку, двадцать пять английских фунтов, затем поздороваться за руку и
разговаривать. Если по смыслу разговора  сумма  под  промокашкой  окажется
мала, то фон-дер-Брудер на прощанье руки не подаст, тогда  назавтра  опять
нужно положить двадцать пять фунтов под промокашку.
   Возвращаясь домой, Семен Иванович на свободе  предался  размышлениям  о
лице в голубых очках и о таинственной связи его с сапожным  кремом,  -  но
тут в  голове  начался  такой  беспорядок,  что  он  махнул  рукой:  чушь,
мнительность, воображение... Семен Иванович, как  это  уже  давно  выяснил
себе читатель, был  человек  мечтательный  и  легкомысленный  и,  как  все
мечтательные и легкомысленные люди, близоруко шел навстречу опасности.
   И  на  этот  раз  опасность,   страшнее   предыдущих,   смертельная   и
неожиданная, ждала его у ворот гостиницы.


   Тою же ночью на окраине города, по темному и пустынному Куликову  полю,
шли двое, разговаривали вполголоса:
   - Ты что же - прямо сейчас в Испанию?
   - Наш центр в Мадриде. Там - проверка мандата.
   - Не понимаю тебя, Саша... Все это - ужасно глупо, романтика какая-то.
   - Э, просто тебе завидно. Через две недели, подумай: Средиземное  море,
Архипелаг, роскошные страны, наслаждение.
   Разговаривающие остановились спиной  к  ветру,  зажгли  спичку.  Огонек
осветил бритое бабье лицо с трубкой и другое лицо  -  смуглое,  юношеское,
улыбающееся. Закурили. Пошли дальше. Человек с трубкой сказал:
   - Нет, мне не завидно. Здесь - грязь, голод,  кровь.  Борьба,  страшная
работа, может быть, завтра - виселица. А вот - поди же ты  -  не  завидно.
Есть вещи и дороже и выше наслаждения.
   - Не для наслаждения еду, - сам знаешь.
   - Знаю, и все-таки это - голая романтика... Хотя ты и собираешься...
   - Тише...
   Пересекая им дорогу,  в  темноте  прошел  кто-то,  -  тяжело  протопали
сапоги. Когда шаги затихли, человек с трубкой сказал:
   - Значит, ты совсем покончил с нами? Жалко.
   - Я и не начинал с вами. Сочувствовал. Ну, октябрьский  переворот  -  я
еще понимаю: драка у Никитских  ворот,  -  тра-та-та.  А  потом  -  пайки,
коллективы, вши, война. Будни. Не хочу, не принимаю. Не запихнешь  меня  в
коллектив. А у нас - личность, красота борьбы, взрыв.
   - Ну да, для хорошего буржуазного пищеварения анархизм  -  как  красный
перец во щах. Эх, Саша, Саша!..
   - Нас много, брат, - больше, чем думают...  Да,  кстати...  Хотя  мы  и
враги теперь, окажи последнюю услугу: за мной слежка, до моего  отъезда  я
тебе передам четыре жестянки с _сапожным кремом_...
   Тяжелые шаги снова и неожиданно затопали  совсем  близко.  Приближалось
несколько человек.
   Тот, кого называли Саша, схватил приятеля за локоть. Оба  остановились.
Из темноты выросли трое рослых в солдатских шинелях. Крикнули грубо:
   - Что за люди?
   - Покажь документы.
   Человек с трубкой шепнул: "Спокойно, это - варта" [гетманская милиция].
Но спутник его отскочил, рванул из кармана револьвер. Рослые  бросились  к
нему, сбили с ног прикладами и, матерно ругаясь, шумно дыша, связали руки,
пинками заставили встать и повели.
   Во время этой возни человек с трубкой скрылся.
   Почти такая же сцена в тот же час произошла в другой части города.
   Невзоров,  подходя  к  своей  гостинице,  внезапно  был  схвачен  двумя
выскочившими из-под ворот молодыми людьми в золотых погонах.
   Семен Иванович вылупил глаза, разинул рот, но рот ему тут  же  заткнули
тряпкой.  Потащили  наискосок  к  извозчику,  повалили  поперек  пролетки.
Молодые люди сели, уперлись каблуками в бока Семена Ивановича, и  извозчик
на резинках погнал по пустынным улицам.
   Все это произошло в несколько секунд. Все же Невзоров успел заметить  в
тени под воротами третьего человека, - он стоял, подняв  на  высоту  плеча
револьвер, поблескивая очками.
   Семена Ивановича втолкнули в сводчатую комнату,  в  затхлый  махорочный
воздух. Дверь захлопнули. Он подошел к клеенчатому дивану и сел.  Напротив
у стены, у  стола,  сидел  человек  в  изжеванной  шинели.  Над  ним,  под
облупленным сводом, горела лампочка в пять свечей. Человек не спеша  копал
в носу, глядел на палец,  затем  вытирал  его  о  подмышку.  У  него  было
веснушчатое, широкоскулое лицо, с острым носиком  торчком,  и  закрученные
усики.
   - Скажите, пожалуйста, где я нахожусь?  Я  ничего  не  могу  понять,  -
спросил у него Невзоров.
   - А вот в зубы дам - поймешь.
   - Все-таки я же должен знать, за что меня арестовали.
   Человек в изжеванн