пать станем:
  увидите, как провожать начнут: что их там высыплет! - прибавил он, указывая
трубкой на перелесок, который мы проходили утром.
  - Что это такое? - спросил я с беспокойством, прерывая капитана и указывая на
собравшихся недалеко от нас около чего-то донских казаков.
  Между ними слышалось что-то похожее на плач ребенка и слова:
  - Э, не руби... стой... увидят... Нож есть, Евстигнеич?.. Давай нож...
  - Что-нибудь делят, подлецы, - спокойно сказал капитан.
  Но в то же самое время с разгоревшимся, испуганным лицом вдруг выбежал из-за
угла хорошенький прапорщик и, махая руками, бросился к казакам.
  - Не трогайте, не бейте его! - кричал он детским голосом.
  Увидев офицера, казаки расступились и выпустили из рук белого козленка. Молодой
прапорщик совершенно растерялся, забормотал что-то и со сконфуженной физиономией
остановилcя перед ним. Увидав на крыше меня и капитана, он покраснел еще больше
и, припрыгивая, подбежал к нам.
  - Я думал, что это они ребенка хотят убить, - сказал он, робко улыбаясь.

                  X.

    Генерал с конницей поехал вперед. Батальон, с которым я шел из крепости N,
остался в арьергарде. Роты капитана Хлопова и поручика Розенкранца отступали
вместе.
  Предсказание капитана вполне оправдалось: как только мы вступили в узкий
перелесок, про который он говорил, с обеих сторон стали беспрестанно мелькать
конные и пешие горцы, и так близко, что я очень хорошо видел, как некоторые,
согнувшись, с винтовкой в руках, перебегали от одного дерева к другому.
  Капитан снял шапку и набожно перекрестился; некоторые старые солдаты сделали то
же. В лесу послышались гиканье, слова: "иай гяур! Урус иай!" Сухие, короткие
винтовочные выстрелы следовали один за другим, и пули визжали с обеих сторон.
  Наши молча отвечали беглым огнем; в рядах их только изредка слышались замечания
в роде следующих: "он<<27>> откуда палит, ему хорошо из-за леса, орудию бы
нужно..." и т. д.
  Орудия въезжали в цепь, и после нескольких залпов картечью неприятель, казалось,
ослабевал, но через минуту и с каждым шагом, который делали войска, снова
усиливал огонь, крики и гиканье.
  Едва мы отступили сажен на триста от аула, как над нами со свистом стали летать
неприятельские ядра. Я видел, как ядром убило солдата... Но зачем рассказывать
подробности этой страшной картины, когда я сам дорого бы дал, чтобы забыть ее!
  Поручик Розенкранц сам стрелял из винтовки, не умолкая ни на минуту, хриплым
голосом кричал на солдат и во весь дух скакал с одного конца цепи на другой. Он
был несколько бледен, и это очень шло к его воинственному лицу.
  Хорошенький прапорщик был в восторге; прекрасные черные глаза его блестели
отвагой, рот слегка улыбался; он беспрестанно подъезжал к капитану и просил его
позволения броситься на ура.
  - Мы их отобьем, - убедительно говорил он: - право отобьем.
  - Не нужно, - кротко отвечал капитан: - надо отступать. Рота капитана занимала
опушку леса и лежа отстреливалась от неприятеля. Капитан в своем изношенном
сюртуке и взъерошенной шапочке, опустив поводья белому маштачку и подкорчив на
коротких стременах ноги, молча стоял на одном месте. (Солдаты так хорошо знали и
делали свое дело, что не-
чего было приказывать им.) Только изредка он возвышал голос, прикрикивая на тех,
которые подымали головы.
  В фигуре капитана было очень мало воинственного; но зато в ней было столько
истины и простоты, что она необыкновенно поразила меня. "Вот кто истинно храбр",
сказалось мне невольно.
  Он был точно таким же, каким я всегда видал его: те же спокойные движения, тот
же ровный голос, то же выражение бесхитростности на его некрасивом, но простом
лице; только по более, чем обыкновенно, светлому взгляду можно было заметить в
нем внимание человека, спокойно занятого своим делом. Легко сказать: таким же,
как и всегда. Но сколько различных оттенков я замечал в других: один хочет
казаться спокойнее, другой суровее, третий веселее, чем обыкновенно; по лицу же
капитана заметно, что он и не понимает, зачем казаться.
  Француз, который при Ватерлоо сказал: "la garde meurt, mais ne se rend
pas",<<28>> и другие, в особенности французские герои, которые говорили
достопамятные изречения, были храбры и действительно говорили достопамятные
изречения; но между их храбростью и храбростью капитана есть та разница, что
если бы великое слово, в каком бы то ни было случае, даже шевелилось в душе
моего героя, я уверен, он не сказал бы его: во-первых, потому, что, сказав
великое слово, он боялся бы этим самым испортить великое дело, а во-вторых,
потому, что, когда человек чувствует в себе силы сделать великое дело, какое бы
то ни было слово не нужно. Это, по моему мнению, особенная и высокая черта
русской храбрости; и как же после этого не болеть русскому сердцу, когда между
нашими молодыми воинами слышишь французские пошлые фразы, имеющие претензию на
подражание устарелому французскому рыцарству?..
  Вдруг в той стороне, где стоял хорошенький прапорщик со взводом, послышалось
недружное и негромкое ура. Оглянувшись на этот крик, я увидел человек тридцать
солдат, которые с ружьями в руках и мешками на плечах насилу-насилу бежали по
вспаханному полю. Они спотыкались, но все подвигались вперед и кричали. Впереди
их, выхватив шашку, скакал молодой прапорщик.
  Вс„ скрылось в лесу...
  Через несколько минут гиканья и трескотни из лесу выбежала испуганная лошадь, и
в опушке показались солдаты, выносившие убитых и раненых; в числе последних был
молодой прапорщик. Два солдата держали его под мышки. Он был бледен, как платок,
и хорошенькая головка, на которой заметна была только тень того воинственного
восторга, который одушевлял ее за минуту перед этим, как-то страшно углубилась
между плеч и спустилась на грудь. На белой рубашке под расстегнутым сюртуком
виднелось небольшое кровавое пятнышко.
  - Ах, какая жалость! - сказал я невольно, отворачиваясь от этого печального
зрелища.
  - Известно, жалко, - сказал старый солдат, который, с угрюмым видом, облокотясь
на ружье, стоял подле меня. - Ничего не боится: как же этак можно! - прибавил
он, пристально глядя на раненого. - Глуп еще - вот и поплатился.
  - А ты разве боишься? - спросил я.
  - А то нет!

                  XI.

    Четыре солдата на носилках несли прапорщика; за ними форштатский солдат вел
худую, разбитую лошадь, с навьюченными на нее двумя зелеными ящиками, в которых
хранилась фельдшерская принадлежность. Дожидались доктора. Офицеры подъезжали к
носилкам и старались ободрить и утешить раненого.
  - Ну, брат Аланин, не скоро опять можно будет поплясать с ложечками, - сказал с
улыбкой подъехавший поручик Розенкранц.
  Он, должно быть, полагал, что слова эти поддержат бодрость хорошенького
прапорщика; но, сколько можно было заметить по холодно-печальному выражению
взгляда последнего, слова эти не произвели желанного действия.
  Подъехал и капитан. Он пристально посмотрел на раненого, и на всегда
равнодушно-холодном лице его выразилось искреннее сожаление.
  - Что, дорогой мой Анатолий Иваныч? - сказал он голосом, звучащим таким нежным
участием, какого я не ожидал от него: - видно, так Богу угодно.
  Раненый оглянулся; бледное лицо его оживилось печальной улыбкой.
  - Да, вас не послушался.
  - Скажите лучше: так Богу угодно, - повторил капитан.
  Приехавший доктор принял от фельдшера бинты, зонд и другую принадлежность и,
засучивая рукава, с ободрительной улыбкой подошел к раненому.
  - Что, видно, и вам сделали дырочку на целом месте, - сказал он
шутливо-небрежным тоном: - покажите-ка.
  Прапорщик повиновался; но в выражении, с которым он взглянул на веселого
доктора, были удивление и упрек, которых не заметил этот последний. Он принялся
зондировать рану и осматривать ее со всех сторон; но выведенный из терпения
раненый с тяжелым стоном отодвинул его руку...
  - Оставьте меня, - сказал он чуть слышным голосом: - вс„ равно я умру.
  С этими словами он упал на спину, и через пять минут, когда я, подходя к группе,
образовавшейся подле него, спросил у солдата: "что прапорщик?" мне отвечали:
  "отходит".

                  XII.

    Уже было поздно, когда отряд, построившись широкой колонной, с песнями подходил
к крепости.
  Солнце скрылось за снеговым хребтом и бросало последние розовые лучи на длинное,
тонкое облако, остановившееся на ясном, прозрачном горизонте. Снеговые горы
начинали скрываться в лиловом тумане; только верхняя линия их обозначалась с
чрезвычайной ясностью на багровом свете заката. Давно взошедший прозрачный месяц
начинал белеть на темной лазури. Зелень травы и деревьев чернела и покрывалась
росою. Темные массы войск мерно шумели и двигались по роскошному лугу; в
различных сторонах слышались бубны, барабаны и веселые песни. Подголосок шестой
роты звучал изо всех сил, и, исполненные чувства и силы, звуки его чистого
грудного тенора далеко разносились по прозрачному вечернему воздуху.
  
  
  
  <<1>> Курпей на кавказском наречии значит овчина.
  <<2>> Маштак на кавказском наречии значит небольшая лошадь
<<3>> Балка на кавказском наречии значит овраг, ущелье.
  <<4>> Тордоканье - крик фазана.
  <<5>> Джигит - по-кумыцки значит храбрый; переделанное же на русский лад
джигитовать соответствует слову "храбриться".
  <<6>> Чиразы значит галуны, на кавказском наречии.
  <<7>> Кунак - приятель, друг, на кавказском наречии.
  <<8>> См. ниже в Словаре трудных для понимания слов.
  <<9>> [Добрый вечер, графиня,]
<<10>> [Вы знаете, что я дал обет сражаться с неверными, так остерегайтесь, чтоб
не сделаться неверной.]
<<11>> [Ну, прощайте, дорогой генерал.]
<<12>> [Нет, до свиданья, - не забудьте, что я напросился к вам завтра вечером.]

  <<13>> Лягушки на Кавказе производят звук, не имеющий ничего общего с
кваканьем русских лягушек.
  <<14>> Разлив рек на Кавказе бывает в июле месяце.
  <<15>> Таяк значит шест, на кавказском наречии.
  <<16>> Томаша значит хлопоты, на особенном наречии, изобретенном русскими и
татарами для разговора между собой. Есть много слов на этом странном наречии,
корень которых нет возможности отыскать ни в русском, ни в татарском языках.
  <<17>>Хурда-мурда - пожитки, на том же наречии.
  <<18>>Йок по-татарски значит нет.
  <<19>> Наибами называют людей, которым вверена от Шамиля какая-нибудь часть
управления.
  <<20>> Слово мюрид имеет много значений, но в том смысле, в котором употреблено
здесь, значит что-то среднее между адъютантом и телохранителем.
  <<21>> Значки между горцами имеют почти значение знамен, стою только разницею,
что всякий джигит может сделать себе значок и возить его.
  <<22>> [Какое прекрасное зрелище!]
  <<23>> [Очаровательно! Истинное наслаждение - воевать в такой прелестной
стране.]
  <<24>> [И особенно в хорошей компании.]
  <<25>> Лыча - мелкая слива.
  <<26>> Кумган - горшок.
  <<27>> Он - собирательное название, под которым кавказские солдаты разумеют
вообще неприятеля.
  <<28>> [гвардия умирает, но не сдастся",]

  
  




Л. Н. Толстой

                                РУБКА ЛЕСА.
                              РАССКАЗ ЮНКЕРА.
                                (1852-1854)

                I.

  В середине зимы 185. года дивизион нашей батареи стоял в отряде в Большой
Чечне.
  Вечером 14-го февраля, узнав, что взвод, которым я командовал за
отсутствием офицера, назначен в завтрашней колонне на рубку леса, и с
вечера же получив и передав нужные приказания, я раньше обыкновенного
отправился в свою палатку и, не имея дурной привычки нагревать ее горячими
углями, не раздеваясь, лег на свою построенную на колышках постель,
надвинул на глаза попаху, закутался в шубу и заснул тем особенным, крепким
и тяжелым сном, которым спится в минуты тревоги и беспокойства перед
опасностью. Ожидание дела на завтра привело меня в это состояние.
  В три часа утра, когда еще было совершенно темно, с меня сдернули обогретый
тулуп, и багровый огонь свечки неприятно поразил мои заспанные глаза.
  - Извольте вставать, - сказал чей-то голос. Я закрыл глаза, бессознательно
натянул на себя опять тулуп и заснул. - Извольте вставать, - повторил Дмитрий,
безжалостно раскачивая меня за плечо. - Пехота выступает. - Я вдруг вспомнил
действительность, вздрогнул и вскочил на ноги. Наскоро выпив стакан чаю и
умывшись оледенелой водой, я вылез из палатки и пошел в парк (место, где стоят
орудия). Было темно, туманно и холодно. Ночные костры, светившиеся там и сям по
лагерю, освещая фигуры сонных солдат, расположившихся около них, увеличивали
темноту своим неярким багровым светом. Вблизи слышался равномерный, спокойный
храп, вдали движение, говор и бряцанье ружей пехоты, готовившейся к выступлению;
пахло дымом, навозом, фитилем и туманом; по спине пробегала утренняя дрожь, и
зубы против воли ощупывали друг друга.
  Только по фырканью и редкому топоту можно было разобрать в этой непроницаемой
темноте, где стоят запряженные передки и ящики, и по светящимся точкам пальников
  - где стоят орудия. Со словами: "с Богом", зазвенело первое орудие, за ним
зашумел ящик, и взвод тронулся. Мы все сняли шапки и перекрестились. Вступив в
интервал между пехотою, взвод остановился и с четверть часа дожидался сбора всей
колонны и выезда начальника.
  - А у нас одного солдатика нет, Николай Петрович - сказала, подходя ко мне,
черная фигура, которую я только по голосу узнал за взводного фейерверкера
Максимова.
  - Кого?
  - Веленчука нет-с. Как запрягали, он вс„ тут был, - я его видал, - а теперь нет.
  
  Так как нельзя было предполагать, чтобы колонна тронулась сейчас же, мы решили
послать отыскать Веленчука строевого ефрейтора Антонова. Скоро после этого мимо
нас в темноте прорысило несколько конных: это был начальник со свитой; а вслед
затем зашевелилась и тронулась голова колонны, наконец и мы, - а Антонова и
Веленчука не было. Однако не успели мы пройти сто шагов, как оба солдата догнали
нас.
  - Где он был? - спросил я у Антонова.
  - В парке спал.
  - Что, он хмелен, что ли?
  - Никак нет.
  - Так отчего же он заснул?
  - Не могу знать.
  Часа три мы медленно двигались по каким-то испаханным бесснежным полям и низким
кустам, хрустевшим под колесами орудий, в том же безмолвии и мраке. Наконец,
перейдя неглубокий, но чрезвычайно быстрый ручей, нас остановили, и в авангарде
послышались отрывчатые винтовочные выстрелы. Звуки эти, как и всегда, особенно
возбудительно подействовали на всех. Отряд как бы проснулся: в рядах послышались
говор, движение и смех. Солдаты кто боролся с товарищем, кто перепрыгивал с ноги
на ногу, кто жевал сухарь или, для препровождения времени, отбивал на караул и к
ноге. Притом туман заметно начинал белеть на востоке, сырость становилась
ощутительнее, и окружающие предметы постепенно выходили из мрака. Я различал уже
зеленые лафеты и ящики, покрытую туманной сыростью медь орудий, знакомые,
невольно изученные до малейших подробностей фигуры моих солдат, гнедых лошадей и
ряды пехоты с их светлыми штыками, торбами, пыжовниками и котелками за спинами.
  Скоро нас снова тронули и, проведя несколько сот шагов без дороги, указали
место. Справа виднелись крутой берег извилистой речки и высокие деревянные
столбы татарского кладбища; слева и спереди сквозь туман проглядывала черная
полоса. Взвод снялся с передков. Восьмая рота, прикрывавшая нас, составила ружья
в козлы, и батальон солдат с ружьями и топорами вошел в лес.
  Не прошло пяти минут, как со всех сторон затрещали и задымились костры,
рассыпались солдаты, раздувая огни руками и ногами, таская сучья и бревна, и в
лесу неумолкаемо зазвучали сотни топоров и падающих деревьев.
  Артиллеристы, с некоторым соперничеством перед пехотными, разложили свой костер,
и, хотя он уже так разгорелся, что на два шага подойти нельзя было, и густой
черный дым проходил сквозь обледенелые ветви, с которых капли шипели на огне и
которые нажимали на огонь солдаты, снизу образовывались угли, и помертвелая
белая трава оттаивала кругом костра, солдатам вс„ казалось мало: они тащили
целые бревна, подсовывали бурьян и раздували вс„ больше и больше.
  Когда я подошел к костру, чтобы закурить папиросу, Веленчук, и всегда хлопотун,
но теперь, как провинившийся, больше всех старавшийся около костра, в припадке
усердия достал из самой середины голой рукой уголь, перебросил раза два из руки
в руку и бросил на землю.
  - Ты форостинку зажги да подай, - сказал другой. - Пальник, братцы, подайте, -
сказал третий.
  Когда я, наконец, без помощи Веленчука, который опять было руками хотел взять
уголь, зажег папиросу, он потер обожженные пальцы о задние полы полушубка и,
должно быть, чтоб что-нибудь делать, поднял большой чинаровый отрубок и с
размаху бросил его на костер. Когда, наконец, ему показалось, что можно
отдохнуть, он подошел к самому жару, распахнул шинель, надетую на нем в виде
епанчи, на задней пуговице, расставил ноги, выставил вперед свои большие черные
руки и, скривив немного рот, зажмурился.
  - Эх-ма! трубку забыл. Вот горе-то, братцы мои! - сказал он, помолчав немного и
не обращаясь ни к кому в особенности.

                  II.

    В России есть три преобладающие типа солдат, под которые подходят солдаты всех
войск: кавказских, армейских, гвардейских, пехотных, кавалерийских,
артиллерийских и т.д.
  Главные эти типы, со многими подразделениями и соединениями, следующие:
  1) Покорных.
  2) Начальствующих и
3) Отчаянных.
  Покорные подразделяются на а) покорных хладнокровных, b) покорных хлопотливых.
  Начальствующие подразделяются на а) начальствующих суровых и b) начальствующих
политичных.
  Отчаянные подразделяются на а) отчаянных забавников и b) отчаянных развратных.
  Чаще других встречающийся тип, - тип более всего милый, симпатичный и большей
частью соединенный с лучшими христианскими добродетелями: кротостью,
набожностью, терпением и преданностью воле Божьей, - есть тип покорного вообще.
  Отличительная черта покорного хладнокровного есть ничем несокрушимое спокойствие
и презрение ко всем превратностям судьбы, могущим постигнуть его. Отличительная
черта покорного пьющего есть тихая поэтическая склонность и чувствительность;
отличительная черта хлопотливого - ограниченность умственных способностей,
соединенная с бесцельным трудолюбием и усердием.
  Тип же начальствующих вообще встречается преимущественно в высшей солдатской
сфере: ефрейторов, унтер-офицеров, фельдфебелей и т. д., и, по первому
подразделению начальствующих суровых, есть тип весьма благородный, энергический,
преимущественно военный, не исключающий высоких поэтических порывов (к этому-то
типу принадлежал ефрейтор Антонов, с которым я намерен познакомить читателя).
  Второе подразделение составляют начальствующие политичные, с некоторого времени
начинающие сильно распространяться. Начальствующий политичный бывает всегда
красноречив, грамотен, ходит в розовой рубашке, не ест из общего котла, курит
иногда Мусатов табак, считает себя несравненно выше простого солдата и редко сам
бывает столь хорошим солдатом, как начальствующие первого разряда.
  Тип отчаянного, точно так же, как и тип начальствующего, хорош в первом
подразделении - отчаянных забавников, отличительными чертами которых суть
непоколебимая веселость, огромные способности ко всему, богатство натуры и
удаль, - и так же ужасно дурен во втором подразделении - отчаянных развратных,
которые однако, нужно сказать к чести русского войска, встречаются весьма редко,
и если встречаются, то бывают удаляемы от товарищества самим обществом
солдатским. Неверие и какое-то удальство в пороке - главные черты характера
этого разряда.
  Веленчук принадлежал к разряду покорных хлопотливых. Он был малороссиянин родом,
уже 15 лет на службе и хотя невидный и не слишком ловкий солдат, но
простодушный, добрый, чрезвычайно усердный, хотя большей частью некстати, и
чрезвычайно честный. Я говорю: чрезвычайно честный, потому что в прошлом году
был случай, в котором он показал весьма очевидно это хара