удивлюсь, если таковых книг нету во всей столице, а то и в окрестностях ее, - с гордостью сказал Альгиус. - Вот, кстати: если вам есть нужда возвыситься, можете после меня идти в миссерихордию и назвать им хотя бы один этот трактат - "Листвие". Меня тут же обдерут либо изжарят, вам же будет почет и слава.
     - Я не имею подобных намерений! - возмутился юноша.
     - То-то и хорошо, что не имеете... - пробормотал Альгиус, листая книгу. - Пустил бы я вас в противном случае?.. Нет, коли меня до сей поры не утащили демоны, что вертятся вокруг в избыточном множестве, то и грейсфрате с его клевретами это не удастся.
     - Неужто вы видели демона?! - спросил пораженный Фолькон, забыв о только что нанесенном оскорблении.
     - Да и вы их видите; как же не видеть, если они кругом? Помню, знакомый мой, аббат Майентальской обители в Виртембоо, поведал как-то о досаждениях, сделанных как ему самому, так и другим. Демоны, без малейшего уважения к его сану и возрасту, ругали его поганою волосатою мышью; пучили ему живот и бурлили в брюхе; причиняли ему тошноту и головокружение; устраивали, чтобы руки у него затекали так, что он не мог перекреститься; усыпляли его на клиросе и потом храпели, чтобы другие монахи соблазнялись, думая, будто это он храпит.
     - Говорили они его голосом, - продолжал Альгиус, листая книгу, - вызывали в горле перхоту и кашель, во рту - слюну и потребность плевать, залезали к нему в постель, закладывали ему рот и нос так, что не вздохнуть, ни выдохнуть, заставляли его мочиться, кусали его в образе блох. Если он, чтобы преодолеть плотское искушение сна, оставлял руки поверх одеяла, демоны сталкивали их под одеяло. Иногда за столом они отнимали у него аппетит, и тогда помогало одно средство - проглотить немного соли, которой демоны, как известно, боятся. Сипота, зубная боль, мокрота в горле, обмолвки в церковном чтении, бред и метания больных, тоскливые мысли и тысячи мелких движений души и тела - все это проявление дьявольского могущества. Вот монах: слушает чтение, а сам треплет в пальцах соломинку, - это дьявольские сети. Все, что мы говорим дурного, - от демонов. Так что бедный аббат признался, что он уже не знает, когда же и что он говорит сам. Ибо демонов в воздухе - что пылинок в солнечном луче; более того, самый воздух есть род дьявольского раствора, в котором утоплен человек. Злые демоны окружают нас со всех сторон, как будто кто в море нырнул и окружен повсюду водой. Ни в какое время и ни в каком месте человек не свободен от них.
     Юноша огляделся, однако ни единого демона не узрел, хотя комната и была утоплена в табачном духе и пыли.
     - Где же сейчас сей аббат?
     - Небось подумали, что его таки умыкнули демоны? Нет-нет, он пребывает в Одервальде и, говорят, весьма далек от излечения. Тем не менее, исходя из познаний и опыта своего, успел он написать книгу под названием "Удивительные способности демонов", выдержавшую уже не одно издание и благословленную епископом. Ах, вот и нашел я, что искал. Как там сказано было? Третья Книга Марцина Фруде? Давно, давно ознакомился я с нею, да и позабыл за ненадобностью... Однако не хотите ли вы вина?
     - Нет, благодарю вас, - отвечал юноша на неожиданный всплеск гостеприимства.
     - А я так немного промочу глотку, - сказал Альгиус, оставил книгу и добыл где-то среди утвари узкогорлый кувшин. Напившись прямо из рыльца, он примостил его поодаль и продолжил:
     - Познания мои, как вы уже могли судить, разрозненны. В голове моей словно бы университетская библиотека, которую налетевший вихрь смешал с библиотекою монастырскою, окропив все сверху вином. Некие страницы напрочь изорваны, иные запятнаны так, что и прочесть нельзя, какие-то совсем затерялись, но если есть великая нужда, можно и порыться - вдруг что-то полезное отыщется... Вот уже сколько узнали вы обо мне, любезный мой Фолькон!

     Прибавлю, что мне также тяжки
     Девицы уличной замашки,
     Курв старых крашеные ряшки
     И фат, в свои влюбленный ляжки;
     Претит мне - о святой Авон! -
     У тучных женщин узость лон,
     Под ноль стригущий слуг барон;
     И бденье, если клонит в сон, -
     Вот худший для меня урон.

     Молодой человек улыбнулся и сказал:
     - Некоей фривольностью преисполнены прочитанные вами стихи, и вы ошибочно полагаете, что я не знаю таковых. Ан нет! Чем же я хуже вас? Мне тоже многое не по нраву!
     И Фолькон изрек в ответ:

     - Претит мне средь зимы деревней
     Плестись, коль нет приюта мне в ней
     И лечь в постель с вонючкой древней,
     Чтоб в нос всю ночь несло харчевней;
     Претит - и даже мысль мерзка! -
     Ждать ночью мойщицу горшка;
     И, видя в лапах мужика
     Красотку, к ней исподтишка
     Взывать и тщетно ждать кивка.

     К собственному недовольству, при последних строках юноша покраснел, как с ним частенько водилось, но Альгиус не обратил на то внимания, захохотал и сказал:
     - Да вы парень не промах, если только позволите говорить о вас подобным образом, хире Фолькон! Но что же, эта странная секта, каковую основал Марцин Фруде, до сей поры существует?
     - Я понимаю, что так, - кивнул Фолькон, несколько сбитый с толку обыкновением Альгиуса то и дело переводить разговор с одного предмета на совершенно иной, порою весьма далекий от первого.
     - Как это грейсфрате не добрался до нее... хотя нагородил этот Фруде столько, что и сам дьявол не разберет, пускай он и мудрец первостатейный, равно как и его присные, обладающие глубочайшими знаниями обо всем. Ни один богослов не может истолковать писание лучше них, ни один адвокат лучше них не знает законов и установлений, ни один лекарь или философ лучше них не разбирается в строении человеческого тела или в силе камней и металлов, птиц и рыб, деревьев и трав, земли и небес. Вот тем временем и толкование. "А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя". Что ж, так и есть. Почтенный Гофрид, коего, кстати сказать, подвесили за детородный орган, а после того вливали ему в задний проход кипящее олово, покамест он не помер, писал вот как: "Сие пророчество ведомо немногим, но суть его как бы на поверхности и ничего благого не предвещает. Правда, нет оснований утверждать, что Марцин Фруде, прозванный такоже Люциусом, на самом деле создал некое учение, внимания достойное, а не просто очередную усладу для сонмища еретиков, как уже делали до него и Стапириус, и Шепп, именуемый еще Оборванцем..." Пусть у меня отвалится нос, ежели я знаю, кто они такие, эти двое, - поразился Альгиус. - "Я уделяю этому пророчеству столь много внимания лишь потому, - пишет далее Гофрид, - что некоторые иные тексты, что принадлежат перу Марцина Фруде, не лишены разумения и достоверности и демонстрируют недюжинные знания, их автором полученные и сохраненные".
     - И это все?!
     - А разве я не нашел ответа на ваш вопрос? Тут нет ничего про нетопыря и долгоносика, ну так и видеть их не хочу. Чтобы далее искать, надобно желание, а у меня оно отсутствует, хире Фолькон. Поступим вот как: благо дел у меня особенных не намечено, посижу я сегодня ночью над книгами и ежели отыщу что потребное к случаю, то и хорошо. Недурно бы, конечно, вознаградить меня за усердие - так и передайте хире Бофранку, тем паче за ним числится долг за толкование. Мне как раз приспела пора платить за жилье.
     Юноша принялся искать свой кошелек в желании уплатить Альгиусу, не перелагая это бремя на плечи Бофранка, но обнаружил - к унынию - лишь кожаные завязочки, которыми тот крепился к поясу. Кто и когда успел украсть кошелек, Фолькон только диву давался.
     - Что, нету? - спросил Альгиус. - Нет причин тому удивляться, хире. Земли наши таковы, что человеку простому тут и шагу не сделать. Не горюйте: в утешение могу сказать вам, что укравший ваши деньги уж точно не снесет их в церковь на потребу толстым фрате, а истратит как положено - на выпивку и еду, а то и платье прикупит, дабы сокрыть наготу свою... Чем не благой поступок?
     Альгиус отпил еще немного вина и задумался. Помолчав, он сказал доброжелательно:
     - Не вышло бы беды, ибо смеркается... Вам нужен провожатый, а мне недосуг.
     Выглянув в окно, Альгиус громко свистнул. Видимо, внизу кто-то появился, ибо Альгиус велел ему подняться. Это оказался не кто иной, как давешний бродяга, что пожирал мясо в "Пропитом мече". Никакой злобы он не выказывал и на просьбу Альгиуса сопроводить почтенного хире до мест приличных и безопасных тут же согласился.
     - Не беспокойтесь, хире Фолькон, поскольку вы мой гость и добрый приятель, никто вас не обидит, - сказал Альгиус юноше. - Сей чудный муж, чьего имени знать вам не стоит, оградит вас от любой напасти, да и кошелька у вас все равно уже нету.
     Так и случилось: бродяга следовал рядом, бормоча что-то себе под нос и зорко осматриваясь по сторонам, и спустя совсем немного времени юноша уже вышел к длинной стене арсенала, у которой горел первый фонарь. Что-то буркнув на прощанье, бродяга скрылся в наступившей темноте, а Фолькон поспешил вперед, к свету и покою, обнаружив в довершение всего, что чудным образом лишился еще и пистолета.

     Они нахально заявляли везде, что одержали верх, и в этом смысле писали в разные места письма.
     фра Бенедетто. Vulnera Diligentis

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой мы узнаем о дальнейшей судьбе Хаиме Бофранка и о том,
что произошло спустя некоторое время после его встречи с упырем

     Ранним утром тело Хаиме Бофранка обнаружила старая стряпуха, собравшаяся на рынок. Субкомиссар лежал, опрокинувшись навзничь и разбросав руки; пистолет откатился в сторону, тут же чернел и погасший факел. Платье Бофранка было сплошь перепачкано грязью, а сам он был без малейших признаков сознания, разве что слабо, почти совсем незаметно дышал.
     Счастье Бофранка, что он был обнаружен старухою. Найди его кто иной из местных жителей, не сыскали бы потом ни богатого оружия, ни платья, ни самого Бофранка. Однако ж старуха токмо порылась в кошельке, взявши несколько не самых крупных монет в надежде, что хире не обнаружит утраты, а пистолет умыкнуть устрашилась. Зато она поплескала в лицо Бофранка водою из ближней лужи, о содержимом которой здесь с трепетом умолчим, отчего субкомиссар открыл глаза и спросил:
     - Кто ты, женщина?
     - Меня звать Евдоксия, достославный хире герцог, - подобострастно прошамкала старуха, тряся омерзительной седою главою.
     - Помоги мне сесть, - велел Бофранк. Приподнявшись при посредстве довольно слабых старухиных сил, он первым делом подобрал пистолет и огляделся. О ночном происшествии напоминал разве что забор, весь перекошенный и частью разрушенный. За ним открывался неглубокий овраг, куда, судя по запаху, сбрасывали разную дохлятину, применения которой в виде еды уже не ожидалось. Оперевшись на старуху сызнова, Бофранк встал на ноги и подошел к пролому.
     Ожидания его не были обмануты - тела Шардена Клааке там не было, хотя в большом количестве имелись трупы собак и кошек в разной стадии тления. Прикрыв лицо рукой от смрада, субкомиссар отшатнулся и обнаружил, что к нему приближается патруль гардов.
     - Пошла прочь, дрянная ведьма! - тут же погнал один старуху, но Бофранк велел ей задержаться и дал золотой. Она споро заковыляла вон, радуясь неожиданному прибытку.
     - Что случилось, хире субкомиссар? - спросил второй гард, когда Бофранк показал свой значок. - Вас, не ровен час, ограбили?!
     - Иное... - сказал Бофранк. - Кажется, я ранил злополучного упыря - ранил, если не убил, хоть я и не вижу тела...

***

     Неведомыми путями весть об умерщвлении упыря докатилась до Фиолетового Дома раньше, нежели туда явился сам Бофранк. Несмотря на ранний утренний час, на крыльце и лестницах встречалось необычайно много чиновников, взиравших на субкомиссара кто с завистью, кто с уважением, а кто и с усмешкою. Грейскомиссар Фолькон ожидал его возле своей приемной, выказывая тем самым особенное почтение и явное расположение. Тут же обретался его секретарь Фриск, кинувшийся поздравлять субкомиссара едва ли не раньше самого Фолькона.
     - Полноте, полноте, - сказал Бофранк, когда они остались одни в кабинете хозяина Фиолетового Дома. - Может статься, я не убил его.
     - Что же произошло? Расскажите скорее! - потребовал грейскомиссар, наливая из графина цветного стекла ароматное вино. Бофранк, однако, не смог сделать и глотка, ибо чувствовал себя прескверно. Все члены его болели, как если бы он упал с горы, точно так же болели внутренности, горло сводило спазмами. Собравшись с силами, субкомиссар довольно поверхностно описал ночные события, изменив некоторые важные детали. Так, он не стал скрывать, что пресловутый упырь на самом деле - бывший секретарь грейсфрате Броньолуса Шарден Клааке, но добавил, что сей достойный, в общем-то, человек пропал во время поездки на Ледяной Палец, о чем имеется его, Бофранка, отчет, да видно не погиб, а повредился рассудком, отчего превратился в кровожадного выродка. Конечно же, умолчал субкомиссар и о просьбе Клааке передать его слова Баффельту, равно как и о самих словах. Дело представало так, словно Бофранк сам нашел упыря и, заговорив его пустыми словами, поразил пулей.
     - Когда он откинул капюшон, - сказал Бофранк напоследок, - я понял, что вот-вот погаснет факел и только один господь знает, что случится тогда со мною в кромешной тьме. Я к тому времени уже извлек пистолет и был готов стрелять; это я и сделал и совершенно уверен, что поразил Клааке прямо в левый глаз. Я отчетливо видел, как пулею разворотило добрую половину лица, как хлынула кровь, но тут я и сам поскользнулся, неловко упал и, видно, ударился головою, отчего и утратил сознание.
     Сказать по правде, Бофранк вовсе не поскальзывался. Вместе с кровью и тканями из образовавшейся на лице упыря раны исторглось странное ярко-зеленое свечение, которое сплошным потоком выплеснулось на субкомиссара, обволокло и поглотило его в себя. То были одни из самых страшных минут в жизни Бофранка - он чувствовал, что задыхается, что со всех сторон сжигает его сухой омерзительный жар, словно исходящий от сгоревшего на угольях тухлого мяса. Вот тогда-то он и потерял сознание, уверовав, что настал его последний миг.
     - Тело не было найдено? - спросил Фолькон, отвлекая субкомиссара от мрачных воспоминаний.
     - Оттого и не убежден я окончательно, что упырь мертв... С другой стороны, в тех местах обитают несметные стаи диких собак, которые, как говорят, и живого путника могут растерзать за несколько мгновений, что уж думать о мертвом теле. Одно явится доказательством: ежели за несколько ближайших дней не будет найдено ни одной новой жертвы.
     - И все же я склонен верить вам. Разве может жить человек, коему попали в глаз из пистолета с расстояния всего в несколько шагов?
     Бофранк, в отличие от грейскомиссара, знал, что Шарден Клааке уже не был человеком, и оттого сомневался, что рана могла оказаться для него смертельной. Но он не стал говорить этого вслух и для вида согласился с Фольконом.
     - Что вы станете делать теперь? Вам нужен отдых, посему направляйтесь тотчас к себе, а я распоряжусь тем временем, чтобы вам доставили премию.
     - Которую? - удивился Бофранк.
     - Разве я не сказал вам? Герцогом назначена была премия тому, кто умертвит упыря, и я не вижу, отчего не вручить ее вам. Это вполне приличная сумма в золоте.
     - Давайте подождем прежде, чтобы убедиться, что упырь и в самом деле мертв, - сказал Бофранк. Грейскомиссар по некотором раздумьи согласился с ним, взявши на себя также обязанность написать несколько строк о происшествии для "Хроник".
     Будучи доставлен домой, Бофранк велел Ольцу нести горячую воду и лохань, вымылся с помощью одноглазого слуги, после чего велел не пускать к нему никого, хоть бы даже приехал сам король, и, не найдя сил для еды, уснул.

***

     Лекарь, которого привел юный Фолькон, осмотрел Бофранка и сказал, что тот находится в крайней степени изнеможения, словно бы после чудесного выздоровления от тяжелейшей болезни.
     - Это самый опасный период, - сказал также лекарь, - ибо человек вроде бы уже отринул хворь, но настолько слаб телом и духом, что любая иная, равно как и вернувшаяся прежняя, болезнь может поразить его с новой силою, и тогда спасения уже нет. Странно, что таковое случилось из-за того, что хире всего лишь неудачно стукнулся головою.
     Собрав свои инструменты, лекарь удалился в недоумении, а Бофранк, к несказанному своему удивлению, узнал, что проспал более четырех дней. Послушный Ольц неуклонно соблюдал указание хозяина, чем проявил как преданность, так и глупость, покамест Проктор Жеаль не дал ему тумака и не вошел в комнату, где и обнаружил разметавшегося на постели Бофранка. По словам Жеаля, Бофранк был так плох, что напоминал скорее мертвеца, бормотал непонятное и хватал воздух руками, словно видел что-то в нем, хотя глаза его при том были закрыты. Фолькону, слушавшему рассказ Жеаля, тут же припомнились демоны, которые якобы "окружают нас со всех сторон, как будто кто в море нырнул и окружен повсюду водой".
     Теперь Бофранк выглядел несколько лучше, но сидеть мог, лишь подпертый подушками, а из еды смог проглотить лишь чашку бульона. Ольц примостился в уголку на полу, охватив руками колени и слушая, как Жеаль рассказывает субкомиссару, что происходило в те четыре дня, что выпали из жизни Бофранка.
     - С тех пор как слухи о гибели упыря разошлись по всей Бараньей Бочке и далее по городу, ни один человек не был убит - по крайней мере, ни одного тела, изуродованного обыкновенным для упыря образом, не было найдено; обычные же жертвы поножовщины или ограблений не в счет.
     Далее Жеаль поведал, что в церквах прошли молебны во славу уничтожения зла. Главный из них, в храме Святого Камбра, был прерван самым необычайным способом, и Жеаль, которому обычно не свойственно посещать молебны и проповеди, был тому неожиданным свидетелем.
     В храм явился епископ Фалькус, который в свое время посмел утверждать - и этим весьма возмутил многих коллег, в числе коих был и покойный ныне Тимманс, тщившийся убить Бофранка и лишивший его пальцев, - что ведьмы, особенно когда подвергаются чрезмерно суровым пыткам, оговаривают себя, не в силах терпеть боль; что многие обвинения в чародействе и сношениях с дьяволом - лишь соседская месть или желание прибрать к рукам имущество осужденных и казненных. Оный Фалькус был смещен с поста после известных событий, ибо его утверждения шли вразрез с деяниями и устремлениями миссерихордии; говорили, что он удалился в монастырь, утверждали даже, что бывший епископ бежал за море и там впал в ересь окончательно. Тем более велико было всеобщее удивление, когда он, сжимая худыми руками старца простой ореховый посох, явился перед паствою.
     Отстранив священника, каковой от изумления и неожиданности весь как будто окаменел, епископ вскричал:
     - С печалью вижу вас здесь! Но для веры все возможно, она все побеждает. Она презирает жизнь земную, ибо надеется на небесную. Ныне приближаются времена, о которых было предсказано; настал час опасностей, и мы скоро увидим, кто воистину с господом. Нечестивые думали, что они могут воспрепятствовать моей сегодняшней проповеди, но пусть знают они, что нет во мне страха и от долга пастыря я не отступлю. Я готов жизнью пожертвовать ради нее. О, господи, избавь меня от этих противников моих, называющих меня соблазнителем, освободи душу мою, ибо за тело свое я не боюсь. Бога призываю в свидетели, ангелов и святых, что все, мною предсказанное, исходит от господа и что имел я эти откровения через божественное внушение, во время бдений, когда я молился за народ, теперь восставший на меня.
     Ныне наступают дни смут, грядет великая битва, последуют отлучения, убийства и мучения. Настали времена испытаний. О, если бы господь устроил так, чтобы я первым подвергся им!
     Опомнившиеся священнослужители без особенных церемоний стащили Фалькуса с кафедры, но в толпе уже обсуждали шепотом пророчество старика о "смутных днях". Что сталось с низложенным епископом после, никто не ведал.
     - А что Альгиус?! - вспомнил вдруг Бофранк.