выбить у юнца шпагу, но как раз это Бофранку сделать и не удавалось - юнец вцепился в оружие с непостижимой силой, так что все крюки и зацепы субкомиссара пропадали впустую.
     - Пожалуй, они и в самом деле поубивают друг друга, - заметил Альгиус, вынимая из кошеля трубку.
     - На то и дуэль, - пожал плечами секундант Гонта.
     - Вам разве не жаль товарища?
     - Он мне не товарищ. Я задолжал ему некоторую сумму и взялся вместо возвращения долга исполнить обязанности секунданта.
     Бофранк тем временем в очередной раз отбил неуклюжий выпад Гонта и крикнул:
     - Сдавайтесь! Сие останется между нами! Продолжать поединок не имеет смысла, ибо мастерство ваше оставляет желать лучшего; ежели хотите, возобновим дуэль спустя год на этом же месте, у вас будет время получить должные уроки!
     - Не в моих правилах! - прокричал в ответ Гонт и, поскользнувшись на мерзлой траве, оступился так неудачно, что острие шпаги Бофранка вошло ему в правый бок на целую треть длины.
     Когда секунданты подбежали к поверженному, тот лежал навзничь, изо рта его лилась пузырящаяся кровь. Силясь что-то сказать, простер он руку к своему спутнику, но не успел; дыхание его остановилось, глаза остекленели, лекарь лишь глянул и сказал:
     - Мертв. Что написать в заключении?
     - Что обычно, - буркнул Бофранк и направился к своей карете. Альгиус догнал его и спросил:
     - Так ли необходимо было убивать бедного глупца?
     - Кабы разбирались вы в фехтовании, заметили бы, что в том не было моей вины.
     - Вот и еще одна жертва... - горько сказал Альгиус. - Сколько же их еще?
     Ответ на его вопрос был дан уже на следующий день, когда повсюду оповестили о готовящейся казни Волтца Вейтля, упыря из Бараньей Бочки.
     Укоряя себя в слабодушии, субкомиссар Хаиме Бофранк ворочался в постели. Что-то словно душило его, не хватало воздуху, даже когда он отворил окно и холодный осенний ветер ворвался внутрь. Точно так же маялся сейчас бедный Волтц Вейтль. И тут Бофранку припомнился побег из темницы в монастыре. Вскочив, нашарил он на полке фигурку кошки и быстро, покамест не успел передумать, пробормотал:

     - Именем Дьявола да стану я кошкой
     Грустной, печальной и черной такой,
     Покамест я снова не стану собой...

     В своем новом обличье Бофранку не составило особенного труда покинуть комнату через приоткрытую створку окна. С ловкостью и проворством перепрыгнул он на водосточную трубу, скользнул по ней вниз и побежал, едва касаясь мягкими подушечками лап булыжной мостовой. Из подворотни выскочил другой кот, но тут же с диким воплем отшатнулся в сторону, ибо почуял не соплеменника, но странное и непривычное существо.
     Башни монастыря Святого Аполлинара Бофранк достиг куда скорее, нежели если бы был в обычном человеческом облике. По стене из красного кирпича, местами удачно выкрошившегося, он взобрался наверх, к зубцам, пробежал по крыше монастырской кухни, перескочил на балку, затем на лестницу, ведшую к помещениям под самой крышею башни. Охрана стерегла внизу, не опасаясь нападения сверху. Отверстий в двери не было, но зато имелся карниз, по которому Бофранк резво пробрался к не застекленному оконцу и запрыгнул внутрь башни.
     Монахи Святого Аполлинара были настолько добросердечны, что оставили узнику маленький светильник, в котором с треском горел жир. Ужин стоял нетронутым; сам же Волтц Вейтль сидел, прижавшись спиною к стене и уперев лицо в колени.
     Произведенный Бофранком шум заставил его вздрогнуть. Заметив неожиданного гостя, Вейтль улыбнулся - как ужасна была улыбка на изуродованном лице его! - и молвил:
     - А я горевал, что никто не навестит меня в канун смерти. Спасибо тебе, кошка! Недавно и я был, как ты, - скитался в ночи, теперь же сижу здесь и горюю о днях, что прожиты.
     С этими словами он протянул Бофранку кусочек мяса, но субкомиссар отворотился. Он чрезвычайно сожалел, что, будучи котом, не может сказать ни слова, и раздумывал, как подать Вейтлю какой-либо знак.
     - А простая ли ты кошка? - спросил Вейтль. - В юности читал я волшебные сказки Элиха, и там прекрасный юноша превращался в кошку, дабы увидеть свою возлюбленную, которую скрывал от него злобный родитель красавицы... Если и в самом деле ты здесь не случайно, кивни.
     Бофранк послушно кивнул и вдобавок стукнул лапою по полу.
     - Чудно! - воскликнул Вейтль. - Не знаю, кто послал тебя или кто ты есть, но уж точно не демон. Демоны придут за мною завтра поутру, тебе же скажу: если понимаешь ты меня, найди, милая кошка, человека по имени Хаиме Бофранк и передай ему, чтобы непременно был он завтра на моей казни. Хотя ты ведь не можешь говорить... иначе я просил бы сказать ему, что не держу на него зла и простил его давным-давно, что попытка спасти меня пусть и не принесла успеха, но отложилась в сердце моем... И еще скажи ему, милая кошка, что об одном прошу - искоренит пусть зло, что видел я в своих ночных блужданиях, и за то я буду ему благодарен.
     Бофранк обнаружил, что кот совершенно неспособен плакать, и знание это принесло ему новые страдания. Однако время шло, а превратиться обратно в человека здесь, в застенке, Бофранку не хотелось. Поэтому он подбежал к Волтцу Вейтлю, встал на задние лапы и лизнул его в щеку шершавым своим языком, зажмурив глаза, после чего единым прыжком вернулся на окно.
     - Прощай, милая кошка! - крикнул Вейтль. - Верю, с добром ты пришла ко мне и с добром уходишь, посему спасибо тебе!
     Обратное перевоплощение произошло как раз в комнате, едва Бофранк вернулся в нее. С рассветом он твердо решил никуда не ходить, ибо боялся, что не выдержит сего зрелища. Но только лишь на улице крикнул кто-то: "Упыря! Упыря повезли!", как субкомиссар поспешно вскочил, оделся, ополоснул лицо холодной водою из таза и устремился на площадь перед храмом Святого Камбра, в котором не так давно предсказывал черные времена опальный епископ Фалькус.
     Толпа кишела вокруг свежевыстроенного помоста, на котором стоял столб, окруженный вязанками хвороста и соломы. Стало быть, Вейтлю надлежало быть сожженным. Нет, фрате Хауке не обманул его - вначале и в самом деле хотели ограничиться простым повешением, но грейсфрате Баффельт настоял на более зрелищном умерщвлении, благо завершению процесса над монахами из Брос-де-Эльде не видно было конца.
     Бофранк протискивался сквозь гудящее многолюдье, морщась от дурных запахов. Для знатных зрителей имелось специальное возвышение, вход куда охраняли гарды, но субкомиссар туда идти не собирался. Он протиснулся почти к самому помосту как раз в тот момент, чтобы увидеть, как Волтца Вейтля освобождают из клетки и ведут к столбу.
     Мнимый упырь при всем своем жутком уродстве выглядел сейчас скорее жалким, нежели наводящим страх. Толпа взревела: в упыря полетели объедки и мусор, попадающие зачастую в палача, который в ответ тихо бранился. Наконец с помощью подручных он привязал Вейтля к столбу тонкими цепями, после чего принялся укреплять под мышками и в паху у несчастного мешочки пороху.
     На помост поднялся грейсфрате Баффельт, поддерживаемый под руки двумя сопроводителями. Ему подали свиток, развернув который, он зычно возгласил:
     - Я, грейсфрате Баффельт, миссерихорд волею господней, а равно и специальный суд составом: грейскомиссар Секуративной Его Величества палаты Себастиен Фолькон, фрате Хауке, фрате Пильд и старший тутор Вильфред Оббе, под председательством хире коронного судьи Мальтуса Иррле рассмотрели прегрешения некоего Вейтля именем Волтц. Основою послужили нам многочисленные показания свидетелей, а также и собственное признание означенного Вейтля, сделанное перед нами безо всякого принуждения и скрепленное присягой и подписью в соответствии с законом, в равной степени как и показания и обвинения свидетелей и другие потребные доказательства.
     Толпа внимала в тишине, внимал и сам Волтц, не обращая внимания на суетившихся вокруг палача и подручных его.
     - Установлено было, что Волтц Вейтль за прегрешения свои перед человеческой природою и господом, который суть создатель наш, помещен был на каторгу, откуда бежал. Скрываясь, завел он знакомство с дьяволом, который явился ему открыто сам, ибо, как известно, он всегда изыскивает беглых преступников и еретиков, дабы набирать их себе в услужение. И обещал дьявол ему величие мирское и премногие блага, а взамен попросил приносить ему жертвы, и чем большим будет их число, тем приятнее это станет дьяволу. А чтобы ясно было, кто покровитель и безраздельный хозяин оного Вейтля, дьявол возложил ему на голову длань свою; отчего принял Вейтль тот ужасающий облик, в коем мы видим его и посейчас.
     Как и все другое, это поведал и подтвердил нам сам Волтц Вейтль, впавший в раскаяние. По этой причине мы, грейсфрате Баффельт, а равно и специальный суд составом: грейскомиссар Секуративной Его Величества палаты Себастиен Фолькон, фрате Хауке, фрате Пильд и старший тутор Вильфред Оббе, под председательством хире коронного судьи Мальтуса Иррле именем господним распорядились составить сей приговор в соответствии с законодательными предписаниями. Смиренно моля о милости господа нашего, настоящим официально обвиняем мы Волтца Вейтля, совершившего самые мерзкие преступления, слугу дьявола, кровавого убийцу, отрицающего и оскорбляющего всемилостивого бога, в ужасных преступлениях.
     Настоящим приговором повелеваем упомянутого Волтца Вейтля предать сожжению на костре, дабы смерть его была мучительной и наглядной для любого, кто усомнится в господе нашем и задумается о служении дьяволу.
     Толпа возопила - то были крики радости и ликования, но Вейтль вовсе не выглядел испуганным. Он спокойно смотрел на беснующихся горожан, на грейсфрате Баффельта, а затем отыскал в толпе Хаиме Бофранка. Лишь секунду он смотрел ему в глаза, после чего улыбнулся с небывалой кротостью, так, что даже уродство его испарилось на эти мгновения бог весть куда...
     И тут палач поджег костер. Нередко бывало так, что среди хвороста попадали сырые вязанки, не дававшие хорошего пламени, что причиняло сжигаемому излишнюю боль. Нынче же вся кладка вспыхнула с такой силой, что палач и сам слегка обжегся и отскочил, тряся рукою. Почти тут же взорвались мешочки с порохом, и какая-то старуха рядом с Бофранком воскликнула:
     - Смотрите! Смотрите, он умер!
     В самом деле, Волтц Вейтль обвис на цепях, привязывавших его к столбу, и пламя постепенно охватило его всего; однако он не подергивался, не кричал и не размахивал членами, как обычно делают сжигаемые. Он был, несомненно, мертв, и жизнь оставила его, едва мучения начались. Хуже нет для толпы, когда отнимают у нее заветное зрелище, и многие тут же обрушились с проклятьями на палача, утверждая, что тот неверно сложил костер, отчего казнимого сразу же убили жар и удушье. Припасаемые для Вейтля грязь и мусор полетели в палача и его подмастерьев, досталось и Баффельту, которого поспешили прикрыть собственными телами вскочившие на помост священнослужители. Под свист и вопли Бофранк стал выбираться из людской гущи, потому что день казни Волтца Вейтля пришелся на день свадьбы Проктора Жеаля и субкомиссару судьба положила присутствовать в обоих местах.

***

     Жеаль ничего не мог поделать - свадьба была назначена заблаговременно, и неудачное совпадение тяготило его. Бофранк, как мог, утешал друга, встречавшего гостей у самого порога, делал вид, что хочет забыться и окунуться в мирские радости и нет для сего лучше места, чем дом Жеаля.
     - Проходи же и садись, где тебе по нраву! - воскликнул Жеаль, но прежде представил ему свою суженую - хиреан Эвфемию. В подвенечном платье, счастливая и полная надежд, она выглядела свежей и прекрасной, о чем Бофранк не преминул ее известить.
     - Вы так милы, - сказала в ответ Эвфемия. - Я буду рада видеть вас частым гостем в нашем доме; к тому же возлюбленный мой Проктор много рассказывал о вас, отзываясь в тонах самых превосходных.
     Сохраняя уместную торжеству улыбку на лице, Бофранк пробрался за стол и занял кресло в непосредственной близости к винному бочонку, к коему намеревался изрядно приложиться. Странно, но кроткая и невинная улыбка Волтца Вейтля успокоила его, словно бы он твердо знал теперь, что Вейтль отправился в лучший край.
     - Мысли ваши смутны, лик печален, но вот вино - не пропадать же ему, - произнес за спиной знакомый голос. Бофранк обернулся и, с немалым изумлением, узрел Альгиуса, толкователя сновидений. Жеаль пригласил и его, не известив о том Бофранка, - что ж, сюрприз старого друга удался. Отчего-то субкомиссару было чрезвычайно приятно видеть пройдоху-гадателя, о чем он тут же сообщил Альгиусу.
     Меж тем гости расселись, коронный судья на правах старшего пожелал жениху с невестою счастливых и долгих лет совместной жизни, а квартет скрипачей заиграл нечто торжественное.
     Трапеза нарушалась переменами блюд и тостами, средь которых преобладали нравоучительные, сдобренные цитатами из святого писания. Наконец сие надоело Альгиусу. Осушив очередной бокал вина, каковое он, кстати, нашел весьма недурным и воздал ему за то должное, толкователь восстал, привлекая к себе внимание.
     - Я прочту несколько поучительных строк, которые невредно знать молодоженам. Сие беседа некоего графа и некоего же короля, чьих имен я не ведаю да и ведать не желаю, - объявил Альгиус и, взобравшись на стол, начал:

     - "Когда души не чают в муже?" -
     Король ответил графу так:
     "Муж глух, жена слепа к тому же,
     Тогда счастливым будет брак".
     Граф изумился: "Этих бед
     Не знаю, что на свете хуже;
     И в них же благо, а не вред?"

     Король сказал: "Не слышит муж
     Глухой, когда жена начнет
     Молоть обычнейшую чушь
     И мужа невзначай клянет
     В постели или за столом.
     Таков удел счастливых душ,
     Не омраченных здешним злом.

     И счастливы слепые жены:
     Им ревность лютая чужда,
     Пускай у них мужья-гулены;
     Но не увидит никогда
     Жена, куда ходил супруг;
     Для счастья, значит, нет препоны,
     И нет как нет сердечных мук".

     Кто-то расхохотался, иные стали говорить, что нужно бы выкинуть отсюда зловредного шута, удумавшего потешаться над хозяевами. Однако Проктор Жеаль смеялся, равно как и его невеста, потому веселье пошло своим чередом.
     Среди прочих разговоров преобладали рассказы о казни упыря, а также о волнениях, происшедших по ее завершении. Говорили, что грейсфрате Баффельт едва успел уехать с площади, а некоторых гардов изрядно поколотили, помост же разломали. Причиною называли чересчур скорую смерть упыря, и кто-то даже сказал, что палачу за нерадение присудили двадцать ударов палкою.
     Гуляли дотемна, и Бофранк выпил преизрядно, танцевал с дамами, выслушивал потешные истории, что рассказывал старичок Эктор Жеаль, и, надо сказать, совсем забыл и о Шардене Клааке, и о Волтце Вейтле.
     Проктор Жеаль с невестою удалились тем временем в свою опочивальню, оставив гостей веселиться. Прошло некоторое время, и громкая музыка, что наигрывали музыканты, была прервана чьим-то истошным воплем.
     Танцующие застыли кто где был, инструменты смолкли. Глаза всех устремлены были на балкон, на коем стоял Проктор Жеаль в белой рубахе, сплошь перепачканной кровью.
     - Она мертва! - возопил он, пал на колени и забился в рыданиях.

     Я - художник, а вы - краски, коими я пользуюсь.
     Нестор Авонус

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,
в которой сбывается, пророчество о трех розах,
а Бофранк обнаруживает забытое письмо и решается искать Шардена Клоаке,
но тот прежде находит субкомиссара

     Среди первых, кто вбежал в опочивальню молодоженов, был и Бофранк. Жуткое зрелище открылось глазам гостей: невеста лежала поперек огромной кровати совершенно нагая; изорванные в клочья одежды ее валялись повсюду в беспорядке, а все тело было изорвано, словно бы дикий зверь терзал ее. Проктор Жеаль рыдал в объятиях своего отца, ибо отлучился всего лишь на минуту, чтобы позволить супруге разоблачиться без излишнего смущения... Когда же он вернулся, то обнаружил, что несчастная Эвфемия мертва, а мерзкий убийца, очевидно, бежал через окно, каковое и посейчас было распахнуто настежь.
     Бофранк стоял, бессильно опустив руки, весь хмель куда-то пропал из головы его. Случившееся означать могло лишь одно: Шарден Клааке вернулся, следил за субкомиссаром и убил того, кто более всего был дорог лучшему другу Бофранка. Но почему не убил он Жеаля или Альгиуса? Почему не тронул самого субкомиссара, коли имел для того возможность?
     Ответ на вопрос сей нашелся тут же, когда Бофранк услышал слова некоей плачущей гостьи:
     - О, бедная, бедная Роза Эвфемия! Быть убитой в день собственной свадьбы - что может быть печальней?!
     Доселе Бофранк не озаботился узнать второго имени возлюбленной Жеаля, а когда узнал - было слишком поздно.
     Протиснувшийся сквозь толпу стоявших в дверях гостей Альгиус дернул субкомиссара за рукав и прошептал:
     - Вы, полагаю, уже догадались, кто посетил нас?
     - Пророчество о трех розах... Он исполнил все, что надобно, - прошептал в ответ Бофранк.
     - "А кто возьмет три розы, обрезав стебли, измяв лепестки так, что сок окропит землю, тому откроется. И будет три ночи и три дня, как ночь едина, и против того ничего не сделать, а только восплачет снова, кто поймет", - процитировал Альгиус. Третья Книга. Идемте отсюда, хире Бофранк, ибо времени у нас осталось не так уж много... Здесь мы будем только обузою.
     Они шли по темной улице в направлении жилища Бофранка, и Альгиус говорил:
     - Три ночи и три дня, как ночь едина... Если поутру не встанет солнце, стало быть, пророчество сбывается. Смутно и непонятно оно; к примеру, как понимать слова о мертвецах?
     - Которые? Да их там несметно... "А кто ликом мертвец, тот и есть мертвец". Что сие?
     Уж не Волтц ли Вейтль упомянут здесь? Лицом мертвец, он и есть теперь мертвец... Но неужто пророчество обнимает собой даже такие мелочи? Бофранк не стал высказывать вслух своего предположения, к тому ж Альгиус и не слушал его, но бормотал себе под нос:
     - "Что мертвец скажет, то и правда, а что мертвец знает, то будет и он знать"... Он - это Клааке? Тогда кто же мертвец? Часом, не Люциус Фруде, которому по годам давно положено лежать в могиле и даже смешаться с землею, а он, как говорят, прежив, хотя и не жизнь это в привычном понимании?.. "И мертвецы станут поклоняться ему, а дары будут голова, да рука, да сердце, да кишка, да что еще изнутри. И тлен будет, и сушь будет, и мрак ляжет". Голова да рука - это все уже содеяно, к тому и старался упырь, а тлен да сушь - это, наверное, в будущем...
     - Тут уместно припомнить слова епископа Фалькуса, - вставил Бофранк. - А говорил он, что приближаются времена, о которых было предсказано, и настал час опасностей, и мы скоро увидим, кто воистину с господом.
     - А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя, - подхватил Альгиус. - И не страшно, когда мертвый лежит, не страшно, когда мертвый глядит, страшно, когда мертвый ходит, есть просит. А кто даст мертвому едомое, тот сам станет едомое.
     - Мертвый ходит... Снова Клааке? - предположил Бофранк.
     Они уже подходили к дому. По позднему времени прохожих на пути почти не попадалось, только кошки и собаки перебегали мостовую.
     - Клааке жив, его трудно назвать мертвецом, - возразил толкователь. - Ох, чувствую я, тяжко нам придется, хире Бофранк... Не в лучший час впустил я вас с Жеалем на порог, не в лучший час согласился помочь... Постойте, хире Бофранк, а что содержалось в письме?
     - В каком письме? - в недоумении спросил Бофранк.
     - В том самом, что передано было вам? Вы бросили его, не распечатав, и ринулись выручать вашего красноглазого приятеля... Уж не скажете ли, что письмо так и валяется на столе?
     - Если никуда не девалось, то там и есть, - смущенно отвечал субкомиссар. За вереницей событий он и в самом деле запамятовал о письме, не глянув даже, кто писал его.
     Как только они вошли в комнату, одноглазый Ольц зажег свечи, и Бофранк убедился, что письмо по-прежнему лежит там,