й гущи - длинная струя слюны падала на воду и уплывала прочь.
   Всякий раз, когда он вскидывал и резко опуская правую руку,  на  море
обрушивалась цепь - дюжина тронутых ржавчиной, но поблескивающих тяжелых
чугунных звеньев на гладкой деревянной рукояти. Вокруг под  размеренными
и непрекращающимися ударами пенилась и  пузырилась  вода  и  темнела  от
поднятого со дна песка.
   Горбун по-крабьи сместился на шаг в  сторону,  вытер  рукавом  рот  и
возобновил порку.  Он  непрерывно  бормотал,  пока  взлетала  и  падала,
поднимая брызги, тяжелая цепь. Я долго стоял за его спиной на  берегу  и
наблюдал. Вот он снова прервал экзекуцию, вытер лицо и сделал еще шаг  в
сторону. Ветер взметнул изорванные одежды,  подкинул  засаленные  космы.
Эти же порывы трепали и мой ветхий наряд. Должно быть, горбун  уловил  в
шуме прибоя посторонний  звук,  так  как  он  не  возвратился  к  своему
занятию. Голова чуть повернулась, словно он напрягал слух. Казалось,  он
силится выпрямить увечную спину... а потом сдался.  Мелкими,  шаркающими
шажками, будто стреноженный, он медленно повернулся  кругом.  И  вот  мы
стоим лицом к лицу. Он постепенно поднял  голову  и  замер,  когда  наши
глаза встретились. Волны  плескали  в  его  колени,  цепь,  чью  рукоять
сжимали узловатые пальцы, покачивалась в воде.
   Его физиономия почти  целиком  скрывалась  под  спутанными  волосами,
выражения было не разобрать. Я ждал, когда он заговорит, но он терпеливо
безмолвствовал, и наконец я произнес:
   - Извините... Продолжайте, пожалуйста.
   Он долго молчал, ничем не выдавая, что услышал мои слова. Словно  нас
разделяла некая среда, гораздо медленнее  пропускавшая  звуки,  чем  это
делает воздух. Наконец коротышка ответил удивительно вежливым голосом:
   - Понимаете, это моя работа. Меня специально наняли.
   - Ну конечно же, понимаю, - кивнул я, ожидая дальнейших объяснений.
   Опять показалось, что мои слова дошли до него с большим  запозданием.
Он очень неуклюже пожал плечами:
   - Видите ли, однажды великий император... - Тут его голос  на  добрую
минуту  затих.  Я  ждал.  Он  задумчиво  покачал  головой   и   шаркающе
развернулся к изрезанному волнами синему горизонту. Я громко позвал,  но
если он и услышал, то не подал виду.
   Бранясь и бормоча, спокойно и монотонно он снова  принялся  рассекать
цепью волны.
   Я еще немного понаблюдал за тем, как он бичует море, потом повернулся
и зашагал прочь. Не замеченный  мной  раньше  чугунный  браслет,  словно
наручник беглого арестанта, тихо и ритмично позвякивал на моем запястье,
когда я возвращался к развалинам.
   В самом ли деле мне это приснилось? Разрушенный город у моря, человек
с цепью?.. Несколько мгновений пребываю  в  замешательстве:  может,  это
просто я накануне вечером лежал не смыкая глаз и пытался  придумать  для
врача правдоподобный сон?
   Нежась  в  темноте  на  широкой  теплой  постели,  я  даже  испытываю
облегчение. Я даже тихо смеюсь, крайне довольный собой, - ведь я в конце
концов дождался сна, который можно пересказать доброму доктору с  чистой
совестью. Я встаю и надеваю халат. В квартире холодно, серая  заря  едва
просвечивает через высокие  окна;  робкий,  медленно  пульсирующий  свет
исходит из-за моря, из-за длинного вала темной тучи, как  будто  туча  -
это суша, а заря - медленно мигающий в гавани буй.
   Где-то бьет колокол, где-то очень далеко, и  вслед  раздается  другой
звон, потише, и так пять раз. Уже пять утра. Далеко внизу  локомотив  со
свистом выпускает пар. Едва различимый  ухом,  скорее  осязаемый,  рокот
говорит мне о прохождении груженого товарняка.
   Я выхожу в гостиную и вижу  неподвижную  серую  картину:  человек  на
больничной  койке.  Прихотливо  расставленные   по   комнате   бронзовые
статуэтки рабочих-мостовиков  отражают  своими  неровными  поверхностями
бледный  монохромный  свет.  Внезапно  в  кадр  молча  входит   женщина,
медсестра, и приближается к койке. Ее лица я не вижу. Похоже, она  зашла
проверить температуру больного.
   Никаких звуков, кроме  далекого  шипения.  Медсестра  обходит  вокруг
кровати, ступая  по  блестящему  полу:  проверяет  аппаратуру.  И  снова
исчезает, уйдя  из-под  объектива  камеры,  но  тут  же  возвращается  с
небольшим металлическим подносом. Она берет с подноса  шприц,  наполняет
его  какой-то  жидкостью  из  пузырька,  переворачивает   иглой   вверх,
протирает ваткой руку больного и делает  укол.  Втягиваю  воздух  сквозь
зубы - я всегда (точно в этом уверен) боялся уколов.
   Картинка слишком мутная, не рассмотреть, как сталь входит  под  кожу,
но воображение рисует косой срез иглы, изжелта-бледную дряблую кожу... Я
сочувственно морщусь и выключаю телевизор.
   Я поднимаю подушку с телефона. По-прежнему -  короткие  гудки,  разве
что, может, почаще прежних. Я кладу  трубку  на  рычаг.  Тотчас  аппарат
разражается звоном. Снимаю трубку и вместо гудков слышу:
   - Ага, Орр! Наконец-то. Ведь это ты?
   - Да, Брук, это я.
   - И где же пропадал? - Язык у него запинается.
   - Спал.
   - Где, где? Пардон, этот шум...
   На заднем плане в трубке слышится какая-то болтовня.
   - Нигде я не пропадал. Я спал. Или, точнее, я...
   - Спал? - громко перебивает Брук. - Ну нет, Орр, так  не  пойдет!  Не
пойдет, и все тут! Сейчас же дуй к нам, в "Дисси Питтон",  мы  для  тебя
бутылочку сберегли...
   - Брук! Ночь на дворе!
   - Да иди ты! Не может быть! Я ведь только что сюда пришел.
   - Уже светает.
   - Да ты что? - В трубке замирает  изумленный  голос  Брука.  Затем  я
слышу, как он что-то выкрикивает, и раздается громкий недружный смех.  -
Орр, давай к нам, и побыстрее. Садись на первый поезд, или что  там  уже
ходит. Мы ждем.
   - Брук...
   Но Брук снова говорит не в трубку, а еще слышны далекие крики.
   - Кстати! - произносит он. - Шляпу захвати.  Понял?  Ты  должен  быть
в... - Новые вопли на заднем плане. - Да,  пусть  будет  широкополая.  У
тебя найдется широкополая шляпа?
   - Но при чем...
   Меня перебивают крики. Брук уже орет в трубку:
   - Да, широкополая! Если нет широкополой, то никакой не надо. Так как,
есть у тебя широкополая?
   - Наверное, - отвечаю и спохватываюсь, что этим признанием я вынуждаю
себя ехать.
   - Отлично, - говорит Брук. - До скорой встречи. Шляпу не забудь.
   Он кладет трубку на рычаг. Я поступаю так же, снова поднимаю трубку и
слышу ритмичные гудки. Я гляжу в окно  на  медленно  мигающий  свет  над
облачным валом, пожимаю плечами и иду в гардеробную.
   Бар "Дисси Питтон" занимает не пользующиеся особым спросом  помещения
в  считаных  ярусах  над  железной   дорогой.   Это   несколько   залов,
асимметрично расположенных друг над другом. Непосредственно  под  нижним
баром находятся канатные мастерские, там в длинных узких ангарах  плетут
веревки и тросы. Вполне естественно, что и "Дисси Питтон" - это  царство
веревок и тросов. Вся мебель  там  не  стоит  на  полу,  а  подвешена  к
потолку. В "Дисси Питтоне" даже мебель на ногах не держится, как заметил
Брук в один из тех редких моментов,  когда  в  нем  просыпается  чувство
юмора.
   Швейцар спит стоя, привалившись к  стене,  сложив  руки  на  груди  и
свесив голову. Козырек фуражки  защищает  его  глаза  от  мерцающей  над
дверью неоновой вывески. Я вхожу и  поднимаюсь  по  лестнице  через  два
темных безлюдных  этажа.  Шум  и  свет  указывают  мне  путь  туда,  где
вечеринка в самом разгаре.
   - Орр! Ты-то нам и нужен!
   Из людской сутолоки, из качающегося  нагромождения  столов,  стульев,
кушеток и ширм появляется нетвердо держащийся на ногах Брук. Он подходит
ко мне, перешагнув через какого-то сморенного сном посетителя. В  "Дисси
Питтоне" мертвецки пьяные редко задерживаются под одним  столом,  обычно
они  успокаиваются  в  каком-нибудь  дальнем  уголке   бара;   кажущийся
беспредельным тиковый пол соблазняет их ползти и ползти на четвереньках.
А  может,  их  толкает  глубоко  укоренившийся   инстинкт   инфантильной
любознательности. Или дело в том, что они вживаются в образ улитки?
   - Вот молодец, что пришел, -  говорит  Брук,  подавая  мне  руку.  Он
глядит на широкополую шляпу, которую я прихватил  с  собой.  -  Шикарная
шляпа. - Он ведет меня к дальнему столу.
   - Угу. - Я отдаю ему шляпу.  -  Кому  она  понадобилась?  И  что  тут
затевается?
   - Да что ты говоришь. - Он останавливается,  вертит  шляпу  в  руках.
Заинтригованно  изучает  подкладку,   словно   рассчитывая   найти   там
подсказку.
   - Помнишь, ты просил широкополую шляпу? - говорю. - Хотел, чтобы я ее
сюда принес.
   - Хм... - говорит Брук и ведет меня к столу,  за  которым  сгрудились
четверо или пятеро. Я узнаю Бейкера и Фаулера,  это  инженеры,  приятели
Брука. Они снова  и  снова  пытаются  встать.  Брук  все  еще  озадачен.
Пристально глядит на шляпу.
   - Брук, - с трудом сдерживаю раздражение, - ты  потребовал,  чтобы  я
принес эту проклятую шляпу, и было это совсем недавно, еще и получаса не
прошло. Да не мог ты забыть, черт бы тебя побрал!
   - А ты уверен, что это нынче было? - скептически вопрошает Брук.
   - Ты звонил, Брук! И пригласил меня сюда, и...
   - Постой-ка! - Брук рыгает и тут же тянется за бутылкой. -  Хлопни-ка
винца, и мы это дело обмозгуем. - Он сует мне в  руки  стакан.  -  Ты  ж
опоздал - изволь наверстывать.
   - Боюсь, за тобой мне уже никак не угнаться.
   - Орр, да ты, кажется, расстроен чем-то. - Брук наполняет  вином  мой
стакан.
   - Трезв как стекло. Просто симптомы очень похожи.
   - Нет, ты расстроен.
   - Ничего подобного.
   - И чем же ты так расстроен?
   С чего это у меня сложилось впечатление, что Брук почти не слушает? И
ведь  такое  уже  далеко  не  в  первый  раз.  Иногда  разговариваешь  с
человеком, и вдруг его охватывает какая-то рассеянность.  Как  будто  не
лицо у него вовсе, а маска, к изнанке  которой  он  обычно  прижимается,
словно  ребенок  носом  к  витрине  кондитерской.  Но  когда  я  с   ним
разговариваю, пытаюсь обсудить сложный или неинтересный для него вопрос,
собеседник отдаляет свое  внутреннее  "я"  от  маски  и  задумывается  о
чем-нибудь своем. Если воспользоваться аналогией,  он  снимает  ботинки,
закидывает ноги на стол, пьет кофе и расслабляется. А потом,  набравшись
сил и бодрости, неодобрительно кивает и отпускает совершенно  неуместное
замечание - отголосок его застарелых мыслей.  Возможно,  дело  здесь  во
мне. Возможно, только я оказываю на людей такой эффект и никто другой на
это не способен.
   Впрочем, наверное, такая мнительность больше пристала  параноику,  и,
если я отважусь вынести на обсуждение эту  тему,  сразу  выяснится,  что
вовсе никакой я не феномен, а чуть ли не самое рядовое явление. ("Ага, я
тоже за собой такое замечал!", "И со мной бывало!", "А ведь думал, что я
один такой!")
   Между тем инженерам Бейкеру и Фаулеру удается наконец встать и надеть
пальто.  Брук  что-то  серьезно  втолковывает  Фаулеру,   тот   выглядит
озадаченным. Затем его лицо проясняется. Он возбужденно  отвечает,  Брук
кивает и возвращается ко мне.
   - Буч! - торжественно изрекает он и снимает  со  спинки  дивана  свое
пальто.
   - Что? - переспрашиваю.
   - Томми Буч, - надевает пальто Брук. - Это ему понадобилась шляпа.
   - Зачем?
   - Понятия не имею.
   - Ну и где же он? - оглядываю бар.
   - Вышел недавно, - застегивает пальто Брук. Позади него  пошатываются
Фаулер и Бейкер, ждут.
   - Вы что, уходите? - задаю совершенно риторический вопрос.
   - Долг зовет! - Брук берет меня за руку, склоняется к  уху  и  громко
шепчет:
   - Срочная работенка у миссис Ганновер.
   - У миссис... - Я  не  договариваю  -  вспомнил.  У  миссис  Ганновер
лицензия на содержание борделя. Мне известно, что Брук со товарищи давно
протоптали  туда  дорожку;  как  я  слышал,  в  этом  злачном   местечке
развлекаются главным образом инженеры. И тут в  голову  навязчиво  лезет
целый сонм не слишком тонких аллюзий.
   Меня к миссис Ганновер еще не приглашали, к тому же я сам дал понять,
что  не  стремлюсь  туда  попасть.  Сие  целомудрие  проистекает  не  из
моральных соображений, а из пустого тщеславия, уверил я  Брука.  Но  он,
похоже, с тех пор подозревает, что за всеми моими  разглагольствованиями
о сексе, политике и религии прячется ханжество.
   - Как насчет с нами за компанию? - спрашивает Брук.
   - Спасибо, нет.
   - Хм... Я и не сомневался, - кивает Брук. Снова берет меня  за  руку,
снова чуть наклоняется и шепчет на ухо:
   - Послушай, Орр, мне не очень удобно просить...
   - О чем? - Я смотрю, как инженер Фаулер разговаривает с длинноволосым
молодым человеком, который сидит за соседним  столиком  в  тени.  Второй
молодой человек, напротив него, уснул, уронив голову на стол.
   - Это дочка Эррола, - кивает на них Брук.
   - Кто?
   - Дочка главного инженера Эррола, - шепчет Брук. - Она тут как  бы  с
нами, да только братец ее, видишь, наклюкался и задрых. И если мы сейчас
отсюда смоемся, некому будет... Слушай, а  ты  не  можешь  с  нею...  ну
посидеть, поговорить, что ли? А?
   - Брук, - отвечаю ледяным тоном, - сначала  ты  мне  звонишь  в  пять
утра, потом...
   Я не договариваю. При поддержке Фаулера, выражающего всем своим видом
нетерпение, Бейкер по синусоиде подходит к Бруку и говорит:
   - Брук, может, пойдем, а? Чего-то мне нехорошо...
   Инженер Бейкер замолкает - у него явные позывы на рвоту.  Раздуваются
щеки, он судорожно сглатывает,  потом  с  гримасой  на  лице  кивает  на
ступеньки, что ведут на этаж ниже.
   - Орр, нам пора, - торопливо произносит Брук, подхватывая Бейкера под
руку, в то время как Фаулер подхватывает под другую.  -  До  скорого.  И
заранее спасибо, что за  девочкой  приглядишь.  Извини,  но  знакомиться
самому придется.
   Вся троица плетется  враскачку  мимо  меня.  Брук  сует  мне  в  руки
широкополую шляпу. Фаулер тащит к лестнице  Бейкера,  Брук  волочится  в
кильватере.
   - Увижу Томми Буча, спрошу про шляпу, - выкрикивает Брук.
   Они  неуклюже  пробираются  среди  мебели  и  других  посетителей   к
лестнице. Я оборачиваюсь к  молодому  человеку,  с  которым  только  что
разговаривал Фаулер. Юноша  поднимает  припухшие  от  недосыпа  глаза  и
улыбается мне.
   Я ошибся. Это не юноша, а девушка. На  ней  широкие  темные  брюки  и
пиджак  оригинального  фасона,  парчовый  жилет  с  чересчур,   пожалуй,
массивной золотой цепочкой  поперек  живота,  белая  хлопковая  рубашка.
Ворот рубашки расстегнут, с  него  свисают  незавязанные  концы  черного
галстука-бабочки. Туфли тоже черные.  Волосы  у  незнакомки  темные,  до
плеч. Она сидит в кресле наискось, подобрав ногу под себя.  Приподнимает
круто изогнутую черную бровь.  Я  прослеживаю  за  взглядом  девушки  до
треножника из инженеров, который драматически прокладывает себе  путь  к
лестнице.
   - Как считаете, получится у них? - Она слегка наклоняет голову  вбок,
подпирает кулачком затылок.
   - Пожалуй, много бы я на них не поставил.
   Она задумчиво кивает и подносит  к  губам  высокий  стакан.  Глотнув,
произносит:
   - Пожалуй, я тоже. Прошу прощения, я ведь не знаю вашего имени.
   - Меня зовут Джон Орр.
   - Эбберлайн Эррол.
   - Как поживаете?
   Вопрос кажется Эбберлайн Эррол смешным.
   - Как хочу, так и поживаю, мистер Орр. А вы?
   - Вы, наверное, дочь главного инженера Эррола? - в тон ей отвечаю я и
кладу шляпу на край дивана. Если мне повезет, ее кто-нибудь стибрит.
   - Не наверное, а точно, - отвечает она. - А вы, мистер  Орр,  кто  по
роду занятий? Инженер? - Она указывает длинной, без единого  кольца  или
перстня, кистью на местечко рядом с собой.
   Я снимаю пальто, присаживаюсь.
   - Нет, я пациент доктора Джойса.
   - Ах вот оно что... - медленно кивает она и глядит на  меня  в  упор,
что не  очень-то  распространено  в  здешнем  быту.  Глядит,  словно  на
какой-то мудреный механизм, в котором пришла в негодность важная деталь.
Лицо у нее молодое, но с  мягким,  добрым  выражением,  какое  бывает  у
пожилых женщин; морщин не видно. Глаза маленькие, кожа  туго  обтягивает
скулы и лобную кость.  У  нее  широкий  улыбчивый  рот,  но  взгляд  мой
притягивается не к нему,  а  к  крошечным  складочкам  кожи  под  серыми
глазами. Складочки эти делают ее взор всепонимающим и насмешливым.
   - И что же с вами не так, мистер Орр? Ее  взгляд  опускается  на  мое
запястье, но медицинский браслет спрятан под обшлагом.
   - Амнезия.
   - В самом деле? И давно? - Она не тратит времени на паузы.
   - Уже около восьми месяцев. Меня... выловили какие-то рыбаки.
   - Да? Кажется, я что-то читала об этом.  Вас  выудили  из  моря,  как
рыбку.
   - Да, так мне сказали. А как оно было на  самом  деле,  не  помню.  Я
многое забыл.
   - И что, до сих пор не выяснилось, кто вы?
   - Нет. По крайней мере, никто из моих родственников или знакомых пока
не объявился. И приметы  мои  ни  с  кем  из  объявленных  в  розыск  не
совпадают.
   - Хм... Как это, наверное, странно. - Она касается губ пальцем.  -  Я
представляла, что это так интересно  и...  -  пожимает  она  плечами,  -
романтично - потерять память. Но, наверное, это жутко утомительно...
   У нее довольно изящные, очень темные брови.
   - Самое утомительное, но и самое интересное - это лечение.  Мой  врач
верит в толкование снов.
   - А вы?
   - Пока нет.
   - Поверите, если поможет, - кивает она.
   - Возможно...
   - Но что, - поднимает она палец, - что если вам придется поверить еще
до того, как оно поможет?
   -  Не  уверен,  что  это  согласуется  с  научными  принципами  моего
замечательного врача.
   - Так ведь  если  поможет,  то  какая  разница,  что  там  с  чем  не
согласуется?
   - Но ведь если верить без причины в процесс, можно дойти до того, что
поверишь без причины в результат.
   Мои слова заставляют ее умолкнуть, но ненадолго.
   - То есть можно поверить в то, что вас вылечили, хотя на  самом  деле
этого не произошло. Но ведь это же элементарно проверяется: либо  к  вам
вернулась память, либо нет.
   - Ну а представим, что я возьму да придумаю все.
   - Собственное прошлое придумаете? - говорит она скептически.
   -  Некоторые  люди  все  время  так  поступают.  -  Кажется,   я   ее
поддразниваю, но, произнеся эти слова, невольно задумываюсь над ними.
   - Да, но только для того, чтобы обманывать других. Они  же  наверняка
сами знают, что лгут.
   - Не думаю, что все так просто. Мне  кажется,  легче  всего  обмануть
самого себя. Возможно, себя обманывать -  это  необходимое  условие  для
того, чтобы обманывать других.
   - О нет, - категорически возражает она. - Хорошему  лжецу  необходима
отличная память. Чтобы других водить за нос, надо быть умнее их.
   - По-вашему, никто и никогда не верил в собственные выдумки?
   - Ну, может, верило несколько  пациентов  психбольниц,  но  больше  -
никто. Знаете, по-моему, большинство якобы чокнутых, которые выдают себя
за других, на самом деле просто разыгрывают больничный персонал.
   Какая категоричность! Кажется, я и сам когда-то был столь же резок  в
суждениях, хоть и не помню, где, когда и по какому поводу.
   - Вы, очевидно, думаете, что врачей очень легко дурачить, - говорю.
   Она улыбается. У нее безупречные зубы.  Я  ловлю  себя  на  том,  что
пытаюсь оценить, охарактеризовать эту женщину. Она увлекает не завлекая,
поглощает не заглатывая. Но, возможно, с тем же результатом.
   Эбберлайн Эррол кивает:
   - Вероятно,  легко  дурачить  тех,  кто  пытается  лечить  мозги  как
мускулы. Скорее всего, таким врачам просто в  голову  не  приходит,  что
пациенты способны намеренно вводить их в заблуждение.
   Вот с этим я бы поспорил.  К  примеру,  доктор  Джойс  считает  делом
профессиональной чести  не  верить  до  конца  всему,  что  рассказывают
пациенты.
   - А мне кажется, - говорю, - что хороший психиатр  всегда  разоблачит
пациента-шарлатана. Большинству просто не хватает воображения, чтобы как
следует вжиться в роль.
   У нее изгибаются брови.
   - Возможно, -