емитом.
Выдергивая из сердца свои занозы, он ругал своих  дядюшек,  как
последний жидоед:
     --  Проклятые  миллионеры!  А  мне старого пиджака послать
жалеют. Потому что я необрезанный. Вот же чертовы жиды!
     От обиды и волнения Миша заикался еще больше, чем  обычно,
и  у  него  судорожно  дергалось  лицо. Миша утверждал, что его
контузило бомбой на фронте. В результате он стал заикаться и  у
него  появился  на лице странный тик: у него постоянно дергался
рот, словно он все время что-то сосет и пытается проглотить, но
это ему никак не удается.
     Может быть, эту. мелочь не стояло бы  упоминать,  если  бы
Миша Гейм-Данилов не хвастался, что он был собутыльником Васьки
Сталина. А раз так, то эти детали принадлежат истории. А выводы
из  этого пусть делают всякие там психоаналитики, которые любят
копаться в таких деталях.
     Трудно сказать, чем занимался Миша Гейм в доме  чудес.  Он
взял себе литературный псевдоним Дубовой, но вскоре выяснилось,
что  он  глуп как дуб и писать не умеет. Да к тому же и лентяй.
Может быть, его дядюшки были и правы, что отказались от него.
     Поэтому одни говорили,  что  Миша  помогает  бездельничать
Жоржику  Бутырскому. А другие считали, что чародей Гильруд, как
филантроп,  взял  собутыльника  Васьки   Сталина   просто   для
коллекции -- как музейную редкость.

     Глава 8. СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

     Добродетельная  жена  -- венец для мужа своего; а позорная
-- как гниль в костях его.
                      Притчи Соломоновы. 12 : 4

     Как ни старался папа Миллер сосватать свою дочь за  Бориса
Руднева, но из этого ничего не получалось.
     Хотя  у  Нины,  как  на  витрине  фруктового  магазина,  в
приятном изобилии рассыпались все соблазнительные плоды  зрелой
женственности,  но она вела себя немножко не по сезону. То, как
маленькая девочка, лезет отцу на колени, то  пискливым  голосом
фантазирует   про   чистую  любовь  и  хвастается  отвергнутыми
поклонниками, то  ляпнет  какую-нибудь  непечатную  остроту  и,
сделав невинные глаза, чистосердечно признается:
     -- Я страшно люблю хамить!-- и покажет кончик языка. Глядя
на Нину, соседи говорили:
     -- Ах какая очаровательная девушка! Другие задерут подол и
крутят  любовь,  как  скаженные.  А  эта  такая скромная, такая
благовоспитанная. Одно удовольствие для родителей.
     Однако и в доме Миллеров тоже  были  свои  проблемы.  Если
Нина никак не влюблялась, то зато на старости лет влюбился папа
Миллер. Как говорится, седина в бороду, а бес в ребро.
     --  А  получилось .это так. Адам Абрамович взял себе новую
секретаршу по имени Магдалина.  А  Нина  вскоре  уговорила  эту
Магдалину,   чтобы  та  по  вечерам  позировала  ей  на  курсах
рисования в качестве натурщицы. Нина уверяла, что из  Магдалины
получится великолепная рубенсовская женщина.
     Когда  папа  Миллер  увидел  голенькие  наброски,  которые
делала с Магдалины его дочь красной сангиной, да еще чуть ли не
в  натуральную  величину,  у  него   тоже   появился   вкус   к
рубенсовским  женщинам. Несмотря на свой почтенный воз раст, он
по уши влюбился в Магдалину и ходил теперь сам :. не свой.
     Почти каждый день он прибегал на радио "Свобода". Вроде  к
дочке.  А  на  .самом  деле,  чтобы посмотреть на Магдалину. Во
всяком случае, так рассказывала  Нина,  которая  даже  немножко
гордилась этим.
     После этого в доме Миллеров произошла маленькая революция.
Семейным  ложем родителей служило самодельное сооружение в углу
гостиной, нечто вроде двух диванов, сдвинутых  вместе  в  форме
угольника,  какими  пользуются  каменщики.  Раньше папа с мамой
спали как циркуль, голова к голове. Теперь же в  знак  протеста
они перевернулись друг. к другу ногами.

     Весь  день  Милиция Ивановна обиженно вздыхала и принимала
таблетки от головной боли.  А  Акакий  Петрович  в  подавленном
состоянии  сидел  в  своем  продавленном  зеленом  1  кресле  и
принимал какие-то таблетки от меланхолии. Нина <  же  бегала
между  папой и мамой, которые не разговаривали друг с другом, и
не знала, что делать.
     Чтобы хоть как-то разрядить напряженную атмосферу в  доме,
Акакий Петрович иногда приглашал в гости Бориса Руднева. Просто
так,  как  друга  дома.  Иногда  другу  дома казалось, что папа
Миллер  приглашает  его   нарочно:   чтобы   разбудить   спящую
красавицу,   которая  запаздывает  с  пробуждением.  Но  спящая
красавица пробуждаться не торопилась, и друг дома даже не  знал
толком,  к  кому  он,  собственно, ходит в гости: к дочке или к
папе с мамой?
     Дверь комнаты, где спала Нина, закрывалась так  тщательно,
словно там была мастерская фальшивомонетчиков.

     --  Там  у  меня  ужасный  беспорядок,--  объясняла спящая
красавица.
     Осенью в доме Миллеров прибавились новые люди.  К  Милиции
Ивановне  из  провинции  приехала  Агнесса  Ивановна  с дочерью
Катей, которая была почти одного возраста с Ниной.
     -- Это что, мамина сестра?-- спросил Борис.
     --  Нет,   просто   знакомые,--   ответила   Нина.   Позже
выяснилось, что гости из провинции -- это все-таки Нинины тетка
и двоюродная сестра. Казалось, что Нина то ли стесняется, то ли
недолюбливает   своих   родственников.  Благодаря  искалеченным
бедрам одна  нога  Агнессы  Ивановны  была  значительно  короче
другой, и она с трудом ковыляла по комнате, опираясь на толстую
палку с резиновым наконечником и постоянно цепляясь за стулья и
за дырки в старом ковре на полу.
     -- Что это у нее такое?-- сочувственно спросил друг дома.
     --  Искривление  позвоночника,--  неохотно ответила Нина.-
Упала. Когда была ребенком.
     -- А где ее муж?
     -- Пропал без вести... На войне...
     -- Но  дочка  у  нее  очень  симпатичная,-  похвалил  друг
дома,--  Только что это она, когда разговаривает, так все время
в сторону смотрит?
     -- Она просто глаза  прячет,фыркнула  кузина  Нииа,-Потому
что она косоглазая.
     --  Нина,  как  тебе  не  стыдно!вмешался Акакий Петрович,
который дремал в своем кресле.-- Да, вчера я  обещал  Кате  мой
фотоаппарат, а ты его взяла с собой. Зачем ты это делаешь?
     -- Да, но я сама фотографировала.
     -- Но ведь в аппарате нет пленки. Зачем ты врешь?
     -- Раз я говорю, значит, это так1-- упрямо тряхнула
кудрями дочь.
     -- Мерзавка,-- тихо, словно самому себе, пробормотал отец.
     Нина   обиженно  надула  щеки.  На  мгновение  в  ее  лице
мелькнуло что-то неприятное. Затем она ушла в  свою  комнату  и
хлопнула дверью.
     Чтобы преодолеть неловкое молчание, поскольку заговорили о
фото,  Борис  попросил  разрешения  посмотреть  семейный
фотоальбом, который лежал на комоде.
     Вот фотография. Акакия Петровича в молодости. На  редкость
красивый   молодой  человек.  Хорошенький,  как  херувим.  Даже
немножко сладенький. Но глаза усталые и  печальные.  Словно  он
уже  родился  таким же сонным флегматиком, как сейчас, когда он
сидит и клюет носом в  своем  кресле.  Словно  у  него  усталая
кровь.
     Затем  шла  семейная  фотография Милиции Ивановны: большая
купеческая семья с угрюмыми лицами. Даже  в  молодости  Милиция
Ивановна  была  такой  же  жабой,  как  теперь.  Но  видно, что
властная бой-баба. И глаза как у совы. И как  только  эта  жаба
умудрилась поймать такого херувимчика?
     Перелистав еще несколько страниц, Борис увидел фотографию,
которая показалась ему знакомой. Мужчина в военной форме времен
революции.  На  голове   дикая копна волос, спадающих до
плеч, как у батьки Махно. Уродливый,  как  черт,  и  глаза  как
гвозди.  Уродец  сидел,  положив одну руку на кривую кавказскую
шашку с богатой серебряной чеканкой, а другой рукой держался за
огромный маузер в деревянной кобуре. На маузере ясно  виднелась
маленькая  именная  пластинка  с  загнутым  углом, что означало
Почетное золотое оружие Реввоенсовета.
     -- Кто это такой?-- спросил Борис.
     -- А это был такой герой Перекопа,-- сонно ответил  Акакий
Петрович.-  Когда-то,  в  молодости,  он  ухаживал  за Милицией
Ивановной. Вот и попал в альбом.
     -- Я его тоже немножко знал,- сказал Борис,- Мы тогда жили
по соседству. Около Петровского  парка.
     Альбом  шел  в  хронологической  последовательности,   как
семейная   хроника.   На   следующей  странице  было  несколько
фотографий очень красивой молодой женщины. Сначала она в  белом
кружевном  платье  с  оборочками -- как кисейная барышня. Но на
следующей фотографии эта кисейная барышня уже в  военной  форме
из  грубого  сукна  и  с  наганом у пояса. Лицо у нее холодное,
гордое  и  надменное.  И  это  лицо  опять  показалось   Борису
знакомым.
     -- А кто это?- спросил он.
     --  Это сестра героя Перекопа. Когда-то они все с Милицией
Ивановной дружили. Воспоминания молодости.
     -- А-а-а... Так я ее  тоже  немножко  знал.  Я  тогда  еще
совсем  мальчишкой  был. А она тогда ромбы носила, что-то вроде
генерала  в  ГПУ--  НКВД.  Как  ее  звали?   Орбели..   Зинаида
Генриховна.
     --  Да, она взяла эту фамилию после революции. А вы знаете
ее настоящую фамилию?
     Вспомнив свою молодость,  Акакий  Петрович  немного
оживился:
     --  Она урожденная княжна Шаховская. Столбовое дворянство,
от Рюриковичей. Но старый князь Шаховской  был  большой  чудак.
Когда  ему  было  уже  под семьдесят, он женился на молоденькой
еврейке с целой кучей еврейских детей. Старый князь  всех  этих
еврейчиков  усыновил.  Чтобы люди потом думали, что это от него
самого. С тех  пор  пошли  князья  Шаховские,  во  чистокровные
евреи.
     -- А почему ж она переменила фамилию?
     -- Она была очень экзальтированная натура. Прямо из
Смольного  института благородных девиц она пошла работать в ЧК.
Ну и фамилия князей Шаховских там немножко мешала.
     На следующей странице  Борис  нашел  еще  одну  интересную
фотографию.  Какая-то другая девица, одетая по моде 30-х годов.
И тоже очень красивая. Она идет по парку и катит  впереди  себя
нарядное,  из  кожи  и  никеля, кресло для инвалидов, в котором
сидит горбун с умным  лицом,  с  огромной,  как  у  марсианина,
головой  и  маленькими,  высохшими  и  мертвыми ногами. А рядом
шагает герой Перекопа с шашкой и маузером.
     -- А это кто?-- спросил Борис.
     -- Просто так,-- пожал  плечами  Акакий  Петрович,-  общие
знакомые.
     Борис  посмотрел  на фотографию еще раз. Да, действительно
общие знакомые. Ведь это красавица Ольга, жена  Максима.  Тихий
ангел, после которого и началась вся эта чертовщина с Максимом.
Ведь  и  этот  горбун  тогда  тоже жил где-то около Петровского
парка. Ольга из жалости, чтобы составить ему  компанию,  иногда
катала его по парку. А Борис тогда ловил в пруду головастиков и
удивлялся,  зачем эта красавица гуляет с горбуном, про которого
говорили, что он потомок знаменитого  революционера  декабриста
князя Оболенского.
     В  переулке  Энтузиастов  пахло  осенью,  дождем и прелыми
листьями. Когда Борис шел домой, ему стало немножко грустно  на
душе.  Может быть, от этих старых фотографий, которые напомнили
ему его детство и отеческий дом.
     Все было так хорошо, пока не случилась эта чертова история
с Максимом, где главную роль играла эта злосчастная Ольга. Хотя
она и выглядела как бледный ангел, но ведь  уже  и  до  Максима
из-за  нее  было  два  самоубийства.  Сначала  студент, который
выстрелил себе в рот из  нагана.  А  потом  Завалишин,  дальний
родственник поэта Серафима Аллилуева.
     Рядом  с  Ольгой,  как  пудель,  постоянно  крутился  этот
колченогий герой Перекопа в своих идиотских красных галифе. Как
будто красавице Ольге нравилась эта компания горбунов и уродов.
А с другой стороны около Ольги как змея все время увивалась эта
княжна Шаховская-Орбели, кисейная  барышня  и  чекистка.  Такая
трогательная дружба, прямо как в романах Чарской.
     Но  кончилось  все  это  плохо.  Ольга  умерла  загадочной
смертью. А Максим от горя чуть не помешался. Потом  умер  и  их
ребенок.  А Максим занялся сатановедением и всякой чертовщиной.
Сидит, как доктор Фауст, зарывшись в свои средневековые книжки,
и бредит про ведьм и ведьмаков.
     Потом  началась  Великая  Чистка,  где  подмели  и   героя
Перекопа,  и  его  сестренку. А чернокнижник Максим, теперь уже
начальник 13-го отдела НКВД, сидит и хвастается, что это он  их
посадил  --  и  за  какие-то темные дела. Но что это за дела --
молчит, так как это государственная тайна.
     Тогда пьяный Максим бормотал, что Зинка Орбели -это помесь
сатаны и  антихриста,  полукняжна  и  полумарсианка.  А  теперь
трезвый  Акакий Петрович подтверждает, что она вовсе не Орбели,
а княжна Шаховская. Но и не княжна  Шаховская,  а  чистокровная
еврейка. И не Зинаида Генриховна, а Гершелевна. Такая путаница,
что  тут  и сам черт не разберется. Но так или иначе, а вся эта
темная история началась с красавицы Ольги. Тихий ангел, бледная
вошь, которая завела Максима по ту сторону добра и зла.
     Борис расправил  плечи  и  вдохнул  полной  грудью  свежий
осенний  воздух.  Потом  он  раскинул  руки  и  потянулся,  как
сильный, здоровый зверь. Так, что затрещало в суставах.
     "Эх, как хорошо  и  просто  все  кругом,--  подумал
он.--  И как только люди сами себе портят эту жизнь. Сами себе?
Или одни другим?"
     Когда-то в 20-х годах на окраине  Ростова,  в  Нахичевани,
жила дружная пожилая пара скопцов, Никифор Захарович и Аграфена
Демидовна.  Они принадлежали к небольшой колонии секты скопцов,
которые остались в Нахнчевани еще от царского времени. Это были
простые  люди,  которых  соседи  уважали  за  их  трудолюбие  и
готовность помочь ближнему.
     Никифор Захарович держал пасеку и угощал соседских детишек
медом,  а  про  Аграфену  Демидовну говорили, что у нее золотые
руки и что дом у них -- полная чаша. В  этом  доме  не  хватало
только одного -- детей.
     Поэтому  на  старости  лет  Никифор  Захарович  и Аграфена
Демидовна решили взять себе  приемного  ребенка.  Тогда,  после
революции  и  гражданской  войны,  в детдомах было полно всяких
детей. Они просто пошли в детдом и выбрали себе там подходящего
мальчишку с рыжими вихрами. По  документам  малыш  был  круглым
сиротой по имени Остап Ос-тапович Оглоедов.
     Маленький  Остапка прижился в доме скопцов, и они полюбили
своего приемного сына. Но однажды, искупав Ос-тапку  в  корыте,
мать сказала отцу:
     --  А  ты  знаешь, Никифор Захарыч, наш Остапка-то того...
обрезанный.
     -- Ну и что? С людьми всяко бывает.
     -- Да, но ведь в Ростове полно евреев...
     -- Что ты, Аграфена Демидна. Ведь он на  еврея  совсем  не
похож. Да и фамилия у него русская.
     -- А может, он не чистый еврей, а того... с прожидью?
     -- Кто это знает?-- развел руками Никифор Захарович.-Пущай
это Господь Бог решает.
     Когда мальчик немного подрос, он совсем забыл про детдом и
стал задавать  всякие вопросы. Чтобы не рассказывать сказки про
аиста, приемные родители сказали Остапке,  что  его  подбросили
бродячие  цыгане,  которые  оставили  его  на пороге их дома. В
Ростове было много цыган, которым приписывали всякие  трюки,  и
Остапка поверил этому.
     Когда  Остапка  пошел  в  школу,  он  даже гордился этим и
говорил, что он цыган. Но потом мальчишки стали смеяться:

     -- Какой ты цыган, коли ты обрезанный!
     Когда  Остап   достиг   юношеского   возраста,   он   стал
подозревать,  что  с ним что-то не в порядке: хотя сам он вырос
огромного роста, больше всех своих сверстников, но половые
     -органы у  него  остались  маленькие,  как  у  ребенка.  А
мальчишки,  когда  их  водили  на  общие  медицинские  осмотры,
конечно, посмеивались:
     -- Эй, ты, гермафродит!
     В душе Остап стал стесняться сначала мальчишек, а потом  и
девчонок.  А  внешне,  чтобы компенсировать этот недостаток, он
стал выкидывать в школе такие замысловатые фокусы,  что  вскоре
приобрел  себе  двойную  славу:  первого  хулигана -- и первого
труса.
     Вскоре и приемные родители заметили, что с Остапом  что-то
не   в   порядке.   Парень   он   был   довольно   смышленый  и
сообразительный,   но   в   школе   учился   плохо.   Вся   его
сообразительность  шла  на  какие-то хитрости. И если он что-то
делал, то всегда искал какие-то окольные пути.
     --  Ох,  чуяло  мое  сердце,--  вздохнула  Аграфена
Демидов-на.-  Хотя  рожа  у  него и русская, но душа, вэй, вэй,
еврейская. Потому он и рыжий.
     Потом в доме старого пасечника, который всю жизнь славился
своей честностью, несколько раз появлялась милиция с  обысками.
Когда Остапа в конце концов арестовали и посадили в труддом для
малолетних   правонарушителей,   Ники-фор   Захарович  печально
покачал головой:.
     -- Ну вот, значит, Господь Бог так и рассудил. Это нам  за
наши грехи.
     --  Это  не  наши  грехи,  а чужие грехи,-сказала Аграфена
Демидовна.- А мы за них  расплачиваемся.  Потому  про  рыжих  и
говорят, что Бог шельму метит.
     Так  или  иначе,  но  с  тех пор потерялся след Останов на
улицах Ростова. И ничего о  нем  приемные  родители  больше  не
слышали. Остап опять стал сиротой.
     Через   несколько   лет  след  Остала  нашелся  на  улицах
Ленинграда. Он учился в литературном институте  и,  как  бедный
студент,  немножко  прирабатывал  себе на жизнь спекуляцией. Но
товар у него был такой  хитроумный,  что  до  этого  не  всякий
додумается.  Остап  торговал  своим  задом.  Вернее,  и задом и
передом, так как этот хитрый товар продавался с  обоих  концов.
Нужно только знать, к кому с какого конца подойти.
     Одновременно  Остап был сексотом и осведомителем НКВД, где
очень интересовались  его  клиентурой.  Потом  подошла  Великая
Чистка.  Некоторые  жители  Ленинграда  и  посейчас помнят, как
после убийства Кирова  в  Ленинграде  за  одну  ночь  почему-то
переарестовали  всех  педерастов.  Некоторую  роль в этой акции
играл и  Остап.  Сначала  с  помощью  Остапа  подмели  всю  его
клиентуру.  А потом и самого Остапа отправили по тому же адресу
-- в Сибирь. И замело след Останов сибирскими снегами.
     После  смерти  Сталина  частично  распустили   заключенных
концлагерей.   Началась   своего   рода  оттепель.  В  журналах
появилось  даже  несколько  сочувственных  очерков   из   жизни
заключенных. Например, повесть Анны Вальцевой "Квартира No 13",
которую   напечатали  в  журнале  "Москва",  No  1,  и  которая
перекликалась со старым очерком  Владимира  Короленко  "Дом  No
13".
     В  связи  с  такой оттепелью немножко оттаял также и Остап
Оглоедов, который теперь уже работал  на  радио  "Свобода".  Он
стал больше рассказывать о своем прошлом, и ему тоже захотелось
писать.
     --  Эх, если я когда-нибудь напишу мою биографию,--
говорил Остап,-- это будет самая интересная книга в мире.
     Несмотря на такой соблазн, книгу эту он почему-то не писал
и только с сожалением хмыкал носом:
     -- Хм, а особенно это было б интересно  для  милиционеров.
Хотя   жил   Остап  под  фамилией  Оглоедов,  но  в  работе  он
предпочитал  пользоваться   литературными   псевдонимами.   Для
упрощения  мыслительного  процеса он просто открывал телефонную
книгу, подписывал  свои  скрипты  первым  попавшимся  именем  и
объяснял:
     --  Я  человек  не гордый, за славой не гонюсь. Абы она за
мной не гналась,-- И он осторожно оглядывался.
     Если некоторые люди  боятся  своей  собственной  тени,  то
Остап  почему-то  боялся своего имени. Если его окликали сзади,
он испуганно вздрагивал.
     --  Знаете,   это   имя   напоминает   мне   одни   только
неприятности,-  оправдывался  он.-  Всякие там анкеты, допросы,
шмоны. Свою биографию Остап Оглоедов начинал так:
     -- Когда я родился, я был  совсем  маленький.--  Потом  он
уныло  вздыхал:--  А когда я стал большой, меня сразу упекли за
колючую проволоку.
     Чтобы его не  заподозрили  в  недостатке  образования,  он
поучительно поднимал палец кверху:
     --   А  знаете,  братцы,  тюрьма  --  это  похлеще  всяких
университетов!
     Сослуживцам Остап говорил, что в тюремные ун