агентом в немецкой армии.  Правда,  он  заведовал
там  армейской  прачечной  и  воевал,  так  сказать,  с грязным
бельем.
     Но  стирать  свое  собственное  белье  потомок  Чингисхана
считал  ниже  своего  достоинства. Поэтому от горделивого поэта
довольно прозаически -- извините за  выражение  --  пованивало.
Дабы  привести его в человеческий вид, Акоп однажды удержал ему
деньги из жалованья, чтобы купить ему свежего белья и  рубашек.
Но  тишайший Лука Перфильевич вдруг разбушевался, как настоящий
Чингисхан;
     -- К черту рубашки!-- завопил он.-- Давай деньги!
     -- А зачем тебе деньги?
     -- Это не твое дело. Мои деньги -- захочу  и  сожгу!  Акоп
повернулся к швейцару Назару:
     -- Слушай, куда он таскает свои деньги?
     --  Да  все  туды же,-- уныло ответил Назар.-- Все в ту же
дырку.
     Потомок Чингисхана вырвал деньги из рук Акопа  и  выскочил
из  бухгалтерии  так стремительно, словно от этого зависела его
жизнь или смерть.
     По  этому  поводу  устроили  производственное   совещание.
Комиссар Гильруд предложил:
     --  А  нельзя  ли  заставить  эту разбойницу, чтобы она не
грабила бедного старика?
     -- Ее можно,-- флегматично сказал  Филимон,--  Но  его  --
нельзя.
     -- Почему?
     --  Он  себе  моментально  другую  найдет,-  хмуро ответил
Аргамон.-- Да еще похлеще первой.
     -- Так что же делать?
     --  Ничего,--  хором  ответили  Филимон  и  Артамон.  Акоп
Саркисьян-резюмировал:
     -- Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны...
     Действительно,   источником   всех   странностей   потомка
Чингисхана  была  любовь.   Как   настоящий   магометанин,   он
утверждал,  что  у  него  было  шесть  жен. Каждый Новый год он
публично писал всем своим шести женам поздравительные  открытки
во  все  концы  света,  но ответа не получал ни от одной. Потом
выяснилось,  что   аморальность   многоженства   носила   чисто
платонический  характер: все эти жены существовали только в его
пылком воображении.
     Как в своем литературном творчестве, так и  в  жизни  Лука
Тимуров  признавал  только  несчастную  любовь.  И  в жизни это
удавалось ему даже лучше, чем на бумаге. Каким-то особым чутьем
он находил себе соответствующий  объект  обожания.  Обычно  это
была  подержанная  блудница  с  темным прошлым. К ее ногам, как
мышь в нору, он тащил абсолютно все: свое жалованье,  папиросы,
еду,  цветы и, наконец, свои стихи про несчастную любовь. Когда
его припирали к стенке, он сердито огрызался:
     -- А может быть, у  меня  по  отношению  к  ней  моральные
обязательства? Может быть, грехи молодости?
     Ни   на   что   большее,   кроме  возможности  пострадать,
престарелый обожатель не рассчитывал.  Рано  или  поздно  такое
бескорыстие   становилось   невмоготу   даже  самой  прожженной
блуднице, и она отказывала ему от дома. Тогда  Лука  бродил  по
дому  чудес немножко грустный, немножко растерянный и .не знал,
куда девать свои папиросы, стихи и деньги. Но вскоре  он  опять
находил себе очередной предмет обожания, еще похлеще первого, и
снова принимался счастливо страдать.
     Помимо  шести несуществующих жен, о которых он вспоминал с
большим удовольствием, у потомка Чинхисхана  имелась  еще  одна
настоящая жена, о которой он вспоминать не любил.
     Седьмая  жена  потомка Чингисхана, писательница и поэтесса
Ирина Забубенная, была фигура оригинальная и красочная во  всех
отношениях.   Как   и  большинство  членов  оперативной  группы
Гильруда, родом она  была  из  Прибалтики.  Говорили,  что  она
полуеврейка   и   во  время  войны  оперировала  как  баронесса
Роэенберг. Но сама она об этом помалкивала.
     Теперь   же   баронесса   Розенберг    переключилась    на
психологическую  войну и стала Ириной Забубенной. Для хлеба она
бойко строчила обычную казенную пропаганду. Зато для  души  она
писала на редкость чистые, искренние и проникновенные стихи или
стилизованные  рассказы  о  возвышающих  качествах человеческой
души,  или   символические   повести,   выточенные   мастерским
филиграном белых строф.
     Читателю  невольно  представлялась призрачная, как далекая
мечта, поэтесса в строгом платье из  черного  бархата  с  белым
воротничком  из  брабантских  кружев.  Читатель  видел неземное
существо, сотканное из  солнечных  лучей  и  чистых,  орошенных
росой  лепестков  белых  роз  в  том  саду,  где  поют соловьи.
Читатель ощущал слабые  и  нежные  восковые  пальчики,  которые
пахнут  ладаном,  и голос, ласкающий слух, как журчание лесного
ручейка.
     Так же думал  и  Филимон  Сикля,  когда  однажды  сидел  в
редакции  дома  чудес  и  правил  рукопись Ирины Забубенной. По
пустому коридору приближались шаги.  Сначала  Филимон  подумал,
что это шагает Каменный Гость. Но в комнату вошла самая обычная
пожилая  женщина, небольшого роста и слегка склонная к полноте.
Филимон непроизвольно бросил взгляд на ноги  посетительницы  --
уж  не  железные  ли  у  нее  сапоги? Нет, женщина была обута в
простые туфли со стоптанными каблуками. Но зато поступь  у  нее
была железная.
     Когда  поэтесса Ирина Забубенная подошла ближе, то запахло
от нее  не  ладаном,  а  густой  смесью  водочного  перегара  и
махорки.  Когда  она  раскрыла  рот, то вместо нежного журчания
ручейка раздался пропитой мужской баритон. Не вынимая  изо  рта
цигарку, поэтесса решительно потребовала аванс.
     --  Это,  собственно,  не  для  меня,--  извинилась бывшая
баронесса,-- а для моих хахалей.
     -- Кха-кха,-- поперхнулся Филимон.
     -- Да, в моем возрасте уже  приходится  покупать  мужчинам
водку,--  откровенно пояснила баронесса-поэтесса, которая пишет
стихи про чистую любовь.- Иначе с вашим братом каши не сваришь.
     Когда Ирина Забубенная была помоложе, она  была  идеальной
парой для своего супруга. Потомок Чингисхана всегда стремился к
несчастной  любви,  и Ирина давала ему все возможности испытать
это удовольствие на практике. В поисках творческого вдохновения
она устраивала пьяные оргии и на глазах у  своего  благоверного
мужа  изменяла  ему  сразу с несколькими собутыльниками в самом
голом смысле этого слова.
     А потомок Чингисхана сидел за столом, как в кино, наблюдал
все происходящее,  пил  водку  с  теми,  кто  дожидался   своей
очереди, плакал горючими слезами и экспромтом сочинял стихи про
несчастную  любовь.  Потом  Ирина  вспоминала, как Мережковский
описывал  интимную  жизнь  Аристотеля  и  его  возлюбленной.  В
подражание   Аристотелю   потомок   Чингисхана   становился  на
четвереньки, а пьяная  Ирина  садилась  на  него  верхом  и  со
стаканом водки в руке каталась на нем голая по комнате.
     Во   время  одной,  из  таких  пьяных  вакханалий  потомок
Чинхисхана, мешая водку со слезами, нацарапал на обрывке бумаги
бессвязную песенку "Серые глаза". Кто-то подобрал к этим словам
музыку, и вскоре этот печальный романс  распевала  вся  Москва,
затем весь Советский Союз. Его переписывали из рук в руки.
     Через  несколько  лет  из Франции, Америки и даже Японии в
Москву тайком привозили пластинки, где грустно звучал  всемирно
известный романс на слова неизвестного автора "Серые глаза". Но
потомку  Чингисхана  от  этого  легче  не стало. Обладательница
серых глаз по-прежнему каталась верхом на всемирно  неизвестном
поэте.
     Хотя  жили  они  теперь  в  разводе,  но факт седьмой жены
оспаривать было нельзя, так как  налицо  имелся  взрослый  сын.
Своим  видом  этот  отпрыск  поэзии  и  прозы  походил на мать,
характером -- на отца. А по фамилии он был ни в мать ни в отца,
а в проезжего молодца. Звали его почему-то Алексей Шелапутин. А
сокращенно его звали Люсей.
     Хотя имя Люся было женское, но говорили, что это  можно  в
высших  сферах  и  в  хороших  еврейских семьях. Так, например,
режиссера  Алексея  Каплера,  в  которого  была  влюблена  сама
Светлана  Сталина, тоже звали Люсей. Правда, потом папа Сталин,
не считаясь с модами, загнал этого Люсю на 10 лет в концлагерь.
     Люся Шелапутин ходил по дому чудес всегда как-то  немножко
бочком,  подпрыгивающей  петушиной  походкой,  осторожно поджав
руки в локтях и вытянув вперед острый  носик,  торчавший  между
испуганно вытаращенными глазками. Стихов он не писал, но тем не
менее  постоянно в кого-то влюблялся и с точно такими же, как у
папаши, результатами.
     Посмотрев    на    Люсю,    всезнайка    Остап    Оглоедов
глубокомысленно покачал головой:
     --  Сразу видать, что за фрукт. Пальцем деланный. Потому у
него в голове этакий перекос -- параллакс.
     По   профессии   Люся   Шелапутин   был   профессиональным
неудачником. А по штатному списку дома чудес он числился личным
шофером  управделами.  Но ездить Артамону было почти некуда, и,
чтобы  шофер  не  болтался  без  дела,  он  поручил   Люсе   по
совместительству должность своего лейб-биб-лиотекаря.
     Когда-то  Артамон  достал где-то кучу старых книг, которые
свалили  в  одной  из  задних   комнат,   назвав   этот   чулан
библиотекой.  Никто  об этой библиотеке ничего не знал, а кто и
узнавал, тому говорилось, что она пока еще находится  в  стадии
комплектации.  С  тех  пор лейб-библиотекарь Люся мирно сидел в
своем   чулане   и,   запершись   на   ключ,   занимался   этой
комплектацией.  Судя  по толстому слою пыли на полках, к книгам
он никогда не прикасался.
     Таинственной библиотекой пользовались только два человека.
Когда управделами требовалось опохмелиться без  свидетелей,  он
приходил   инспектировать  работу  своего  лейб-библиотекаря  и
рычал:
     -- Люся, ты опять бездельничаешь? А ну-ка сбегай за пивом!
     -- Какого вам?-- испуганно таращил глаза Люся.
     -- А ты что, сам .не знаешь?  Мюнхенского,  конечно!  Люся
молча   хватал   свой   изорванный   портфель,  который  служил
специально для таких целей, и сломя голову  мчался  в  соседнюю
пивную.   Если   приходили   посетители,   им  говорилось,  что
управделами уехал по  срочным  делам.  Тем  временем  неистовый
Артамон  мутными  глазами  обозревал свою библиотеку, вспоминал
золотые времена, когда он был директором школы для  дефективных
детей, и всячески распекал своего лейб-библиотекаря.
     Иногда  в  книжный  чулан  с озабоченным видом наведывался
потомок Чингисхана. Поправляя сползающие на нос очки, он шептал
что-то  на  ухо  своему  проблематичному   сыну.   Люся   делал
удивленное лицо:
     --  Ха,  я  думал,  как  бы у тебя денег занять, а ты меня
обскакал и пришел у меня занимать. С удовольствием бы, папочка,
но у меня в кармане -- вошь на аркане.
     Проблематичный отец мрачно грыз пустой мундштук и вздыхал:
     -- Если денег нет, то дай хоть закурить.
     -- Что, закурить?-- всплескивал руками сын.-- Да ты, папа,
прямо мои мысли читаешь. Я сам только что  подумал,  нет  ли  у
тебя лишней папироски?
     Как-то   Гильруда   спросили,   зачем   он  держит  такого
бездельника, как Люся. Комиссар задумчиво пожевал губами:
     -- Из уважения к русской истории. Ведь  это  последний  из
Чингисханов.
     Где-то  и  когда-то  лежал  вдоль большой дороги лошадиный
череп. Бежала  по  дороге  мышка,  увидела  череп,  понюхала  и
устроилась  в  нем  на жительство. Чтобы не скучать, пригласила
мышка в компаньоны навозного жука. За жуком  приползла  улитка.
За улиткой дождевой червяк, божья коровка и прочие Божьи твари.
Так они и жили -- не тужили.
     Со  стороны  казалось,  что  по  такому же принципу жили и
чудаки в доме чудес. В тихом домике  по  соседству  мирно,  как
купеческая возлюбленная, дремала военная разведка. А в потайную
калитку   между  домами  вместо  веселого  купца  теперь  бегал
комиссар дома чудес Сося Гильруд.
     Свою кличку Гоняло Мученик папа  Миллер  заслужил  честно.
Хотя  бегал  он много, но доходов это приносило мало. Разве что
угостят папироской. Поэтому семью содержала, собственно говоря,
Нина, которая работала машинисткой на радио "Свобода".
     Однажды, когда дела  с  заработком  были  особенно  плохи,
Гоняло  Мученик  вспомнил,  что  в  доме  чудес иногда покупают
статьи  со  стороны.  И  он  решил  испытать  свое  счастье   в
литературе.
     Для  начала  Акакий  Петрович  списал  или,  как  говорят,
скомпонировал свою статейку из нескольких чужих статей. Пока он
прямо списывал, все шло хорошо.  Но  в  промежутках  получалась
такая  путаница,  что  Акакий  Петрович  старался скрыть это за
умышленно неразборчивым почерком. Одновременно это  скрывало  и
дефекты правописания.
     Затем Гоняло Мученик передал эту писанину Борису Рудневу с
просьбой посодействовать. При этом он занял у Бориса сто рублей
в счет  будущего гонорара. Друг семьи почитал, чертыхнулся -- и
переписал  все  заново.  Потом  он  передал  эту  стряпню  Сосе
Гильруду. Комиссар дома чудес посмотрел на подпись папы Миллера
и понимающе усмехнулся:
     --   Статья   паршивая,   но   зато  невеста  там  оч-чень
соблазнительная.
     Вскоре Гоняло Мученик заплатил Борису свой  долг  натурой,
сунув  ему  еще  несколько  статей,  которые оказались еще хуже
первой. Хотя выглядел  папа  Миллер  как  продувшийся  в  карты
аристократ, но в душе он был мелким шулером.
     Тем   временем  Нина  получила  повышение  по  службе:  из
машинистки ее перевели в секретарши.  Да  еще  в  секретарши  у
самого Адама Абрамовича. Теперь Нина ходила сияющая и мечтала о
большой карьере.

     По   этому  случаю  в  доме  Миллеров  устроили  маленький
семейный праздник. И в качестве единственного гостя  пригласили
Бориса  --  Как  друга  семьи.  Чтобы  облегчить  Нине  будущую
карьеру, Борис подарил ей маленькую свинку из  слоновой  кости,
которую он купил в антикварном магазине и которые, как говорят,
приносят  счастье.  Нина  повертела подарок в руках и поморщила
носик:
     -- Вы это  на  что  намекаете?  Впрочем,  я  действительно
большая свинья.
     В  семейном празднике принимала участие также мать Милиции
Ивановны. Если мама Миллер  напоминала  собой  милиционера,  то
бабушка  больше  всего  походила  на  отставного  разбойника  с
большой дороги. К тому же разбойника, не раскаявшегося в  своих
грехах.
     Эта  мрачная  старушенция  смотрела  на  всех исподлобья и
молчала. Звали ее Ираида Феодоровна, наподобие того,  как  царя
Ивана величают Иоанном. Если кто-нибудь по оплошности пропускал
это  "о", то бабушенция отворачивалась, словно разговаривают не
с ней, и потом долго косилась на обидчика.
     После чая Нина посмотрела в окошко  и  сладко  зевнула.  А
Борис  стал  комбинировать.  На  дворе дождь и ветер -- раз. По
такой собачьей погоде бабушка, конечно, не захочет выходить  из
дома -- два. А родители останутся вместе с бабушкой.
     -- Нина, пойдемте в кино?-- предложил он.
     --  Прекрасная  идея!- воскликнула бабушка-разбойница и от
удовольствия  даже  хлопнула  себя   по   колену.   Она   сразу
сообразила,  что  платить будет Нинин кавалер и можно сходить в
кино на халтуру.
     Милиция Ивановна начала раскачиваться на стуле:
     -- Ну что ж, придется сходить.
     Гоняло Мученик попытался притвориться спящим, но  это  ему
не удалось.
     -- Кики, собирайся!-- коротко приказала супруга. По узкой,
окруженной талым снегом и лужами дорожке идти можно было только
гуськом. Впереди размашисто шагала бабушка и приговаривала:
     --  Мы  еще и не по таким дорогам хаживали... За бабушкой,
как передвижная тумба для афиш, переваливалась с  боку  на  бок
Милиция Ивановна и на ходу оправдывалась:
     --  Терпеть  не  могу  это  проклятое  кино.  Разве что за
компанию...
     Следом,  втянув  голову  в  плечи,  понуро  плелся  Гоняло
Мученик  и  боялся потерять свои калоши. За папой, как козочка,
прыгала Нина и сердилась:
     -- Тьфу, у меня уже все ноги мокрые! И кому только  пришла
в голову эта глупая затея идти в кино!
     Процессию  замыкал  охотник  за девушкой нового типа. Он с
интересом  наблюдал,  как  Нина  судорожно  мечется,   стараясь
держаться  от  него  подальше. Ничего, думал он, зато в кино он
хоть посидит рядом с героиней своего  романа.  Может  быть,  на
экране будет стрельба и от страха героиня прижмется к герою.
     Но  в  кино  Нина  моментально  спряталась  между  отцом и
матерью, а Борис очутился рядом с бабушкой. От  старушки  пахло
перцем  и ладаном, напоминая не то монастырь, не то разбойничий
вертеп. Хоть бы стрельбы не было, думал он, а  то  эта  бабушка
еще начнет прижиматься.
     После  перерыва пришлось поменяться местами, и на этот раз
Нина  оказалась  рядом  с  Борисом.  Когда  героиня  на  экране
заплакала,  он осторожно погладил ручку своей героини. Так, как
делают все парочки на всех кино мира. Но  девушка  нового  типа
судорожно отдернула руку и отодвинулась в сторону.
     -- Эй вы там!-- раздался голос.-- Не мотайте головами!
     Все  настоящие мужчины -- в душе охотники и любят ту дичь,
которая дается в руки не  сразу.  Какой  интерес  свернуть  шею
домашней  утке? Никакого. А вот дикая утка -- это совсем другое
дело. Здесь нужно встать ни свет ни заря и потом часами  лазить
по  пояс  в  воде  и  зарослях камыша. Снизу подмывает холодная
водичка,  сверху  припекает  горячее  солнышко,  а   посередине
покусывают комарики. Разве это не удовольствие?
     С этой точки зрения Нина была идеальнейшим объектом охоты.
В руки она так просто не давалась. Ни так ни этак.
     Чтобы хоть как-то избавиться от родителей, Борис пригласил
свою героиню  в  плавательный  бассейн.  Уж  сюда  папа, мама и
бабушка вряд ли увяжутся. Встретившись с Ниной у воды,  охотник
с трудом узнал свою дичь.
     Дома,  когда  Нина  лезла  отцу  на  колени,  она казалась
великовозрастным ребенком. Теперь же, в купальном костюме,  она
выглядела  совсем иначе. С любой точки зрения -- анатомической,
поэтической  или   прозаической   --   это   было   совершенное
произведение  живой природы. Не слишком много, не слишком мало.
Как раз то, что в искусстве называется каноном. Не  девушка,  а
богиня.
     -- Пойдемте в воду,-- сказал он и протянул ей руку.
     --   .Уберите  ваши  волосатые  лапы!--  зашипела  богиня.
"Порядки, как в музее,- подумал он.Смотреть можно, но руками не
трогать".
     Он нырнул в воду с трамплина,  а  она  подошла  к  другому
концу  бассейна. Вынырнув, он увидел, что она, как и полагается
купающимся богиням, стоит в воде по колени.
     -- Плывите сюда!- позвал он.
     Но Нина упорно не хотела покидать  место,  предназначенное
для богинь.
     -- В чем дело?-- спросил он.
     -- Я не умею плавать,-- призналась богиня.
     -- Давайте я вас научу.
     -- Нет, нет, уберите ваши противные лапы! Пойдемте лучше в
буфет.
     В  буфете  Нина  проглотила  полдюжины бутербродов с таким
аппетитом, словно она только что переплыла Ла-Манш-ский пролив.
Затем она решительно заявила, что соскучилась без папы  и  идет
домой.
     Борис  анализировал ситуацию так. Конечно, Нина ведет себя
немножко странно. Но это вполне естественно, если  знать  новые
классовые  предрассудки  советского  общества  и учитывать, что
Нина только маленькая секретарша.
     Поскольку  после  революции  частная  собственность   была
уничтожена,  в  новом  советском  обществе  классовый отбор или
селекция происходили в основном по линии образования.  И  Борис
хорошо знал это на собственном опыте.
     Когда  он  учился  в  индустриальном институте, где ковали
технократию, новое советское дворянство, в пункте ухаживания за
девушками там существовал строгий кастовый распорядок.
     Ухаживать полагалось только за студентками.  Предпочтением
пользовались    студентки    самого   легкого   факультета   --
химического,  где  учились   только   девушки   и   футболисты.
Принималось  за  аксиому,  что  у студентки красота и ум -- это
столь же редкое совпадение, как редко хороший футболист  бывает
хорошим  студентом.  Поэтому  дирекция  сразу  отправляла  всех
хорошеньких девушек и футболистов на химфак.
     Если ухаживать за девушкой  из  мелиоративного,  или,  как
говорили,  во