мягче пуха, руки-великаны,
руки-надежда, руки-покой. Их прикосновение обволакивает тебя
дыханием   вечности,   ты   сворачиваешься   в   комочек   и
погружаешься   в  сладостную  дрему.  Руки  носят,   качают,
баюкают, они ласковы и покорны, настойчивы и простодушны, им
хочется верить, отдаваясь вере и сну... Руки поют о любви.
       О  любви  великой,  о  любви  единственной,  о  любви
подлинной.  О той страсти, перед которой ничто  -  праздники
души  и  омуты  прегрешений; об испепеляющем  чувстве,  ради
которого  стоит  жить  и  умирать...  жить  в  предвкушении,
умирать от счастья.
      Любые  другие  чувства, любые иные страсти  -  белесые
личинки  под  замшелым  валуном. Грязные  шлюхи  на  пути  к
Сияющей  Жене.  Кровавогубые идолы на пути к Великому  Богу.
Камешки в сандалии - на пути.
     Шваль.
     Отребье.
     Гнусь.
     Предаться им - предательство.
       Огромное   лезвие   рассекает   уют   дремы,   грозой
раскатывается  мычание, и руки испуганно  исчезают.  Стихает
бормотание, уплывает дрема, остаются лишь тучи,  ожидание  и
тайная уверенность: все было не зря.
     Смысл этой уверенности плохо понятен тебе самому.
     Возможно, ты сходишь с ума.
     Возможно, нет.
     ...В многоцветной кипени проявляется знак.
     Золотой лотос.
      Следом  приходит  человек. Человек ли?  Он  стоит  под
сверкающим  венцом: руки и бедра округлы  подобно  слоновьим
хоботам,  лик  прекраснее миров Брахмы и сияет  ярче  полной
луны,  у  гостя  прямые плечи и орлиный нос,  широкая  грудь
придает ему царственное величие, а гибкая шея не уступает  в
совершенстве морской раковине. Вооружен он луком  из  побега
сахарного  тростника,  тетива состоит из  вереницы  жужжащих
пчел, а пять стрел - это пять благоухающих цветов на длинных
стеблях.
     Его одеяния лазурного оттенка, кудри украшены венком из
кейсар-соцветий,  а над головой вьется стяг  с  изображением
'c! ab.) морской макары.
      Это Любовь. Символ Крита-Юги, Эры Совершенства; символ
Золотого  Века,  когда  мир  был  идеален  и  существам   не
требовалось  разделение на варны, а также -  на  смертных  и
бессмертных.
      ...Рядом  с  золотым лотосом мгла  рождает  серебряную
пластину с изображением зайца.
      Заяц барабанит передними лапками и испуганно смолкает,
когда рядом с пластиной-обителью возникает строгий исполин.
      Одежда гиганта цвета старой бронзы, поступь величава и
горда,  а  взгляд  очей с покрасневшими белками  пронизывает
тебя  насквозь. Брахманский шнур свисает с его левого плеча,
диадема   царя-кшатрия   украшает   голову,   жезл   вайшьи-
землевладельца  держит он в правой руке, сандалии  шудры  на
его  ногах,  но  нет  в  том кощунства,  нет  и  осквернения
святынь.
     Это Закон.
       Символ   Трета-Юги,  Серебряного  Века;  символ   Эры
Разделения,  когда  добродетель  уменьшается  на   треть   и
приходится  костылем  Закона  подпирать  корову  Мироздания,
потерявшую одну ногу.
       ...Медно-красные  весы  возникают  подле   серебряной
пластины.
      Чаши их все время колеблются, меряя невидимое взору, и
мнится: когда они остановятся, настанет конец света.
       Стройный  красавец  выходит  следом.  Он  идет,  чуть
пританцовывая, смуглый, тонкий в кости, обнаженный, если  не
считать высокой шапки синего бархата, а также многочисленных
браслетов на лодыжках и запястьях. Четыре руки у красавца, и
кудри  его  уложены  в  "джата-мукута"  -  прическу  высшего
существа; лишь глаза беспокойно шныряют по сторонам,  словно
голодные мыши, не портя, впрочем, общего впечатления, а лишь
создавая ощущение вечного поиска.
     Это Польза.
      Символ  Двапара-Юги, Медного Века; символ  Эры  Опеки,
когда  сила  Закона  иссякает наполовину и  Польза  приходит
объяснить невеждам, что следует, а чего не следует делать.
      Ты  с  ужасом  ждешь явления кривой сабли  из  черного
железа  - знака Кали-Юги, Эры Мрака, Эпохи Разрушения  -  но
этого не происходит.
     И ты с облегчением понимаешь: час не пробил.
     ...Троица стоит пред тобой.
     Любовь, Закон и Польза.
      Триварга,  три  опоры и три ценности  бытия.  Юноша  с
цветочным луком улыбается исполину-Закону, подходит к нему и
легонько  гладит  пальцами  по  щеке.  Жужжат  пчелы-тетива,
распускаются  благоу-хающие наконечники  стрел,  и  лазурные
одеяния переливаются всеми оттенками весеннего неба. В ответ
Закон бьет Любовь кулаком в лицо. Слышен слабый хруст, венок
падает  в  грязь  с  головы юноши, а  тебя  передергивает  -
вспоминается   сломанный   нос   мальчишки   Панчалийца.   И
воспоминание почему-то насквозь пропитано омерзением.  Но  в
следующую  секунду Любовь кошкой отпрыгивает назад,  страшно
улыбается окровавленным ртом, и вот три стрелы из пяти, одна
'  другой, поражают грудь исполина, украшенного знаками всех
варн.
      Гигант шатается, но падать не спешит. Из-за его  спины
ужом  выныривает Польза, и весы гибкого красавца с бегающими
глазками летят в голову Любви.
      Драка.  Постыдная, мерзкая драка, базарное  толковище,
непристойность... позор.
      Закон  и  Польза теснят Любовь, сбивают наземь,  вяжут
руки  измочаленными  веревками, пыль  скрывает  всю  троицу,
пыль,  пелена...  Стяг с изображением  макары  падает,  ноги
топчутся  по  нему,  и  когда ты вновь видишь  исковерканную
Любовь,  то  черты юноши кажутся тебе знакомыми:  насильник-
убийца,   раджа-изверг,   бесстыдно  обнаженный   экзекутор,
безумный воин с палицей...
     Видения твоих снов.
     Призраки Искуса.
      И  запоздалым пониманием приходит: в иных обличьях  не
вырваться.  Стать уродом, стать выродком, стать кем  угодно,
пусть даже зверем, пусть даже чудовищем - лишь бы свобода!
      В  этот  момент песнь об испепеляющем чувстве, которую
мурлыкала тебе мгла, баюкая на руках, кажется кощунством.
     Насилием над сутью.
      Когда  понимание становится острым  как  бритва  и  ты
больше  не в силах терпеть, ты видишь, как Польза  берет  из
ничего  кривую саблю, полумесяц черного металла, и всаживает
на треть в спину Закону.
       Исполин   дико  вскрикивает,  грозя  обрушить   опоры
Вселенной,  валится  на  колени  и  каменеет  над  недвижной
Любовью.
      Гибкий красавец-победитель стоит над ними. Четыре руки
у  него, и четыре лица теперь у Пользы: собственный  лик,  и
лик  юноши с цветочными стрелами, и лицо исполина в одеяниях
цвета старой бронзы, и череп с измазанным кровью ртом.
     Рот в крови похож на рот Любви после удара Закона.
      Четырехликая Польза тихо смеется, звеня браслетами,  а
ты  не  можешь  оторвать взгляда от кривой сабли  -  черного
символа Эры Мрака.
     Которая пришла.
     В тебя.
     - ...все мы - дети случая, обстоятельств и чьей-то злой
воли. Все. Без исключения.
     - Тебя ударить еще раз?
     - Не надо, Учитель. Смешно: я зову тебя Учителем, и мне
кажется, слово это расплескивается брызгами, не касаясь того
старика,  что  сидит  передо мной и строгает  деревяшку!  Ты
выходишь из этого слова сухим, будто фламинго из воды.
     - Ну и что?
     - Ничего... мне даже нравится. Нравится? Еще день назад
я  не  понимал, что значит "нравится". Может быть  "полезно"
или  "вредно", может быть "достойно" или "недостойно", может
быть... Конечно же, если я упаду тебе в ноги и стану  молить
отдать мне Топор-Подарок, ты откажешь?
     - Откажу.
     - А если я решу предаться дичайшей аскезе во имя Шивы и
"k*+o-g(bl у Синешеего еще один топор, ты скажешь мне, что я
глупец?
     - Ты глупец.
     - Правильно. Все правильно... Да и дело, в сущности, не
в топоре.
      -  Дело  не  в  топоре.  Я ношу  его  сейчас  лишь  из
благодарности и еще потому, что я - Рама-с-Топором. Но  мне,
чтобы понять это, понадобилась почти вся жизнь.
      -  Я  всегда  быстро  схватывал науку.  Даже  такую...
Сегодня  я  заглянул  в себя. До того  я  смотрел  вокруг  и
собирал  подаяние - знанием, умением, тайными  мантрами  или
искусством управлять слонами! Даже предаваясь созерцанию,  я
смотрел  в  себя и видел все что угодно, кроме самого  себя!
Закон  накладывал на мои глаза повязку, а Польза  завязывала
концы у меня на затылке.
     - Ты полагаешь, что сегодня изменился?
      -  Нет.  Я  не  изменился. Я  по-прежнему  Дрона,  сын
Жаворонка, Брахман-из-Ларца. Я - былой. Измениться  я  смогу
лишь  чуть-чуть. Да и то не скоро... Если завтра я кинусь  в
разгул,  плюну в рожу Закону или отдавлю Пользе  ее  любимую
мозоль  -  это будет глупо. Прежняя милостыня,  пущенная  на
попойку. Разница в одном: на сей раз милостыню подал мне ты.
Но ведь это не в счет?
     - Это не в счет.
     - Ты видел все, что видел я?
     - Ты стоял, держа мой топор. Не более.
     - И хорошо, что не видел... Во мне есть плод, в котором
живет червь. Они оба есть, и оба во мне: плод и червь.  Плод
находился  во мне от рождения среди многих других плодов,  а
червя  подпустили для каких-то червивых целей. До сих пор  я
боялся  попробовать  сочную мякоть  -  а  вдруг  осквернюсь,
вкусив  червя?  Боялся, сам не зная об  этом.  Я  больше  не
боюсь. Учитель... Ведь червь тоже не боится! И отличается от
меня одним: он ест, а я боюсь... Будем есть вместе.
     - Мне нечего ответить.
     - Тогда молчи. Нет, не так. Скажи мне последнее, прежде
чем  я  испрошу у тебя разрешения и покину пределы Махендры,
лучшей   из  гор!  Там,  в  Начале  Безначалья,   когда   ты
пригоршнями  швырял в меня сокровища Астро-Видьи...  это  не
было подачкой?
     - Подачкой было одно - последний удар кулаком.
     - Врешь!
      - Ты действительно изменился, Дрона. Разве так говорят
с  Учителем или хотя бы просто со старшим? Конечно,  вру.  И
смеюсь сейчас не над тобой, так что можешь не интересоваться
причинами.
      -  Прости... Наверное, я плохой ученик. Плох тем,  что
слишком  хорош. Сходясь с тобой на равнине,  я  ощущал  себя
зеркалом,  водной гладью, начищенным щитом; ты отражался  во
мне,  каждый твой удар, каждый поступок, и я сам не заметил,
как  частично  отразил и твой огонь, пламя  твоей  неистовой
души. Отразил, впитав в себя. Зеркало стало мутным, да?
      -  Вряд  ли. Но мой предыдущий ученик чувствовал  себя
пауком,  занятым  ловлей мух. Ему, которого  ты  знаешь  под
(,%-%, Гангеи Грозного, это не мешало. Паук и зеркало... что
дальше?
      -  Паук  и зеркало... Смешно: я чувствую себя  пауком,
когда вершу обряд и заставляю... заставляю...
      -  Мальчик мой, заканчивай начатое! Ты хотел  сказать:
"Заставляю  богов  выполнить свои  прямые  обязанности!"  Ты
запамятовал  - я тоже брахман, и не самый плохой.  Все,  что
знает  Хотравахана из Шальвапурской обители, знаю и  я.  Тем
паче что без напоминания опытных брахманов небожители сперва
увиливают,  а потом и вовсе машут рукой на эти самые  прямые
обязанности! Сам ведь знаешь: слово "брахман" означает "жрец-
хранитель"...  а  там  рукой подать и до  "жреца-охранника".
Охранять  -  не менее почетно, чем хранить. Люди  забыли  об
этом,  и  боги  забыли об этом, и я боюсь, что скоро  явится
некто, возжаждав наполнить старое слово новым смыслом. Тогда
охранник   превратится  в  надсмотрщика.   Видишь,   как   я
заговорил! Хоть в Веды заноси, для поучения...
      -  Но  небесное оружие зовут даром богов! А  я,  когда
отражал твои уроки, чувствовал иное... Мне казалось,  что  в
моей  зеркальной  глади виден не бой  и  результат  действия
боевых  мантр,  а  кощунственное соитие, похабная  картинка,
какими  соблазняют юнцов шлюхи-вешьи! Я никогда и никому  не
рассказывал об этом...
      -  И  правильно делал. Тем более что прокол сути можно
представить себе и так.
     - Что представить?
      -  Прокол  сути. Когда ты выкрикиваешь боевую  мантру,
вызывая  "Грохочущие стрелы" или превращая обычные колесницы
в  Ракшас-Виманы,  ты вступаешь в соитие  с  Калой-Временем.
Слово сливается с Делом и Духом, проникая в лоно Времени,  и
поток  живительного семени устремляется  в  бездну.  Там,  в
мириадах  реальностей  и  возможностей,  в  пучине   Атмана-
Безликого,  твое  семя находит единственно необходимую  тебе
вещь   и  оплодотворяет  ее,  получая  в  качестве  зародыша
сокровенную  суть  находки.  Ее "вещность".  После  чего  ты
выдергиваешь  зародыш обратно и вкладываешь во  что  угодно.
Стрекало  становится громовой палицей, колесница - повозкой-
гигантом в стальной броне, стрелы грохочут, копья пламенеют,
а поток стебельков травы-куша косит ряды пехоты и всадников.
Ты доволен, враги мертвы, а голубоглазая Кала смеется...
      - Вряд ли. Не думаю, что ей смешно. Летающие колесницы
из   хрусталя  и  золота,  огненные  тучи  "Южных   Агнцев",
девятиэтажные   храмы,  непробиваемые  панцири   -   мантры,
мантры... проколы сути. Мы превращаем Время в девку.
     - Оставим. Я не расположен спорить с тобой.
      -  Я  и  не  спорю.  Я думаю вслух. Вечер,  становится
прохладно, а лучший способ согреться - думать вслух.
      -  Лучший способ согреться - развести костер. Сходи-ка
за хворостом...
     - И все равно, Учитель: мы дети случая, обстоятельств и
чьей-то злой воли.
     - Я не стану бить тебя.
     - Да. А жаль...

                             ***

      Щурясь  от  ласки  рассветного солнца,  Рама  провожал
взглядом одинокую фигурку странника.
     Нет, уже не странника - ищущего.
      Вон  он пересекает луг, бредет по склону, опираясь  на
длинный посох...
      -  Учись  жить заново, - пробормотал старый  аскет.  -
Учись, падай, разбивай лоб! Иначе ничего не получится. Шива,
Горец-Столпник,  ответь: какому дураку моя жизнь  показалась
верхом  счастья,  что  он  решил  ее  воспроизвести  в  этом
бедолаге?
      -  Жаворонку, сыну Брихаса, - прозвучал ответ. - И еще
последышу   Адити-Безграничности.   Опекуну   Мира.    Зачем
спрашиваешь, если знаешь?
     Рама обернулся.
     За ним никого не было.
       -   Да,   Горец,  -  кивнул  аскет.  -  Знаю.  Тишина
обволакивала Махендру пуховым одеялом. Лишь грустно щебетали
воробьи-чатаки,   способные   утолять   жажду    единственно
дождевыми каплями. Чатаки просили ливня.
     ОМ, ТАТ и CAT!
       А   впрочем...  да,  это  я,  Ганеша,   ваш   любимый
Слоноглавец, умник, каких мало!
      Я сижу на табурете, вертя в хоботе свежий гиацинт, и с
ухмылкой    разглядываю   нашего   буяна,    ниспровергателя
авторитетов, нашего замечательного Раму-с-Топором.
      Таким он мне ужасно нравится: сидя за резным столиком,
Рама в третий раз перечитывает написанное мной.
     Словно забыв, что сам же и рассказал мне правду о своей
встрече с Дроной.
:
      - Я тебе и половины не говорил! - наконец роняет он. -
И половины! Откуда ты узнал?
      -  Бог  я  или  не  бог?  -  Веселье  распирает  меня,
прорываясь наружу весьма неприличным хрюканьем. - Кладезь  я
мудрости или не кладезь?
      -  Ты  мне  голову не морочь, кладезь!  Откуда  узнал,
говорю?!
      -  От  верблюда!  Горбатого! Слыхал,  на  таких  купцы
поклажу возят? Лучше вспомни, обильный подвигами: для кого я
с этими записями стараюсь?
     - Для Черного Островитянина! Летописца-Расчленителя!
      - А кто близ его ашрама хижину год назад поставил? Как
раз после неудачного визита к панчалам? Кто с Островитянином
лясы по вечерам точит?
     Вот что мне в Рамочке по душе - это его нижняя челюсть.
     Моей так в жизни не отвиснуть. Даром что слоновья.

                          ГЛАВА XI
                 КШАТРИИ БРАХМАНУ НЕ ТОВАРИЩ

      Заметки Мародера; южный берег реки Господня Колесница,
Кампилья, первая столица панчалов; середина сезона Варшах

     В город его пустили, как всегда, без всяких проволочек.
Да  и  то, кому взбредет в голову задерживать странствующего
брахмана?
      Дрона  неторопливо шел по улице, направляясь к дворцу.
Как  и  положено столице, Кампилья была возведена близ реки,
обнесена  мощными  укреплениями, и  над  каждыми  из  восьми
ведущих в столицу ворот красовались надвратные башни-гопуры.
Дворцовый  комплекс  располагался в  центре  города,  и  еще
издалека Дроне стали видны бастионы и угловые башни, а также
вышки   на   крышах,  откуда  цари-Панчалийцы   предпочитали
любоваться звездным небом.
      Вполне  можно было позволить себе глазеть по сторонам,
не рискуя потерять направление.
      Дрона часто бывал в крупных городах. Ни один из них не
произвел  на него особого впечатления, разве что  первый,  в
который  он  попал.  Да  и то... В общем,  ему  было  с  чем
сравнивать.  Брахман-из-Ларца  бесстрастно  отмечал  излишне
пышную, помпезную архитектуру панчалийской столицы, зачастую
расходившуюся с "Каноном Зодчих". Вычурная лепка на  фасадах
жилых   домов,   золоченые  статуи  в  скверах,   совершенно
неуместные барельефы на стенах общественных зданий...
      Излишествами  грешила и одежда  горожан  всех  варн  и
сословий. Если кто-то мог позволить себе "павлинье  перо"  -
он позволял. Яркие, кричащие цвета, дорогие шелка, кошениль,
драгоценное  шитье,  тяжелые  гирлянды,  серебро  и   золото
украшений, обильно усыпанных самоцветами; у людей победнее -
крикливо-яркие дхоти, стеклянные бусы из "вареного" жадеита,
надраенная до ослепительного блеска медь браслетов...
     И сами браслеты: на щиколотках, запястьях, у плеча, под
коленом,   с   бубенцами,  колокольчиками,   погремушками...
красота!
      Город  словно старался продемонстрировать  всем  (и  в
первую  очередь  самому  себе)  свое  богатство,  роскошь  и
могущество.
       Увы,   истинно   богатые   и   могущественные   редко
демонстрируют свое достояние.
     Они в этом просто не нуждаются.
      Нет,  это  не была нищета, прикрытая дутым золотом,  -
язык  не  поворачивался назвать государство панчалов  слабым
или  бедным.  Дело  было  в  другом.  Могущественный  сосед,
Хастинапур, все время марой маячил на горизонте,  и  панчалы
из  кожи  вон  лезли,  чтобы развеять этот  призрак  сиянием
собственного натужного великолепия и бряцанием оружия.
     Кстати, об оружии.
     И о тех, кто его носил.
      По  умытой  дождями  Кампилье  в  разных  направлениях
маршировали, печатая шаг, отряды вооруженных воинов - словно
вот-вот  должна  была  разразиться война  и  войскам  отдали
приказ спешно передислоцироваться.
      Сомнительно,  чтобы лазутчики и соглядатаи  из  Города
Слона   попались   на   этот  нехитрый   прием,   призванный
продемонстрировать  всякому большую  численность,  выучку  и
боеготовность панчалийской армии.
      Но... здесь все было чуть-чуть утрированным, чуть-чуть
ненастоящим.
     Если бы Дрона умел улыбаться, он бы улыбнулся.
     Но Брахман-из-Ларца этого не умел.
       А  то,  что  губы  подергиваются,  -  это,  наверное,
судорога...

                             ***

     - Ты куда, уважаемый? - Длинноусый стражник был вежлив,
но тверд, продолжая загораживать Дроне дорогу.
     - К вашему радже, Друпаде-Панчалийцу. Стражник позволил
себе усмехнуться в усы.
      - Раджа сегодня очень занят. Думаю также, что он будет
занят  завтра и послезавтра... Пройди-ка ты лучше, любезный,
вон в ту калитку. Запись на аграхару <Аграхара - деревня или
местность,   дарованные  брахману   (группе   брахманов)   в
кормление. Дар очищал дарителя от всех грехов> после  обеда,
а сейчас тебя покормят и дадут место для отдыха.
      -  Благодарю за совет, верный страж. Но мне нужен  сам
великий раджа, а не грамота на кормление.
     - Да? - Брови стражника изогнулись двумя луками, и даже
усы его смешно встопорщились. - И кто же ты такой? Наставник
богов? Великий мудрец Лучшенький-риши? Его корова Шамбала?
      -  Я  -  Дрона, сын Жаворонка, брахман по рождению.  Я
проходил вместе с вашим раджой период брахмачарьи в  обители
близ Шальвапура, - степенно объяснил Дрона.
      Стражник хмыкнул с недоверием, разглядывая докучливого
странника,  сдвинул набок обмотанный тюрбаном шлем,  почесал
за ухом...
       -  А  имеются  ли  у  тебя,  уважаемый,  какие-нибудь
верительные грамоты? Или,