Отлично! Засучим рукава, как
засучивали встарь!
      Ядавам  необходимо  очиститься!  Провести  грандиозный
обряд,  совершить  великое паломничество, принести  обильные
жертвы,  смыть  с  себя скверну - и тогда  скользкие  пальцы
трупа-Закона лишатся цепкости.
      Что  ж, попробуем ненадолго повернуть Время вспять!  В
конце  концов,  удалось  же Пандавам  завершить  "Приношение
Коня",  хотя  сил для этого понадобилось втрое  больше,  чем
предполагалось?! Удалось!
     И ему удастся! Бхагаван он или тварь дрожащая?!
     В глубине души Черный Баламут понимал, что хватается за
соломинку,   что   проклятия,   пророчества   и    знамения,
вцепившиеся в него мертвой хваткой, не отпустят свою добычу.
В  мире, сотворенном Творцом-Отсутствующим - им самим! -  он
бессилен что-либо изменить...
     Но не попытаться он не мог!
      И  вот  снова  вспыхнули  жертвенные  огни  в  храмах,
славящие  мудрость  Бхагавана  брахманы  вернулись  к  своим
обязанностям,  денно  и нощно звучали  над  Дваракой  святые
гимны,  заглушая грай ворон, стражники наводили  порядок  на
улицах...  Черный  Баламут и его соплеменники  готовились  к
совершению великого очистительного паломничества.
      Через  месяц  мужчины  Двараки  во  главе  с  Кришной,
облаченным в шафрановые одежды, на многих колесницах, слонах
и повозках выступили по направлению к Прабхасе, дабы омыться
в священных водах.
     Баламут пытался дважды войти в одну и ту же реку.

                             ***

      Священные воды Прабхасы открылись перед ядавами сразу,
рывком, словно некий гигант-данав отбросил в сторону  ширму,
скрывавшую плес от людского взора. Бхагаван тронул погонщика
за  плечо,  и  белый  слон,  на  котором  восседал  Господь-
Господин, послушно остановился.
      Кришна  смотрел  на раскинувшийся перед  ним  простор,
лазурь  меж  двумя  берегами,  ласково  играющую  солнечными
блестками,  и  в  душе  его постепенно воцарялся  благостный
покой.  Никаких  дурных знамений! Исчезло воронье,  что  всю
дорогу   со   скрипучим   карканьем  вилось   над   головами
паломников,   стих  колючий  ветер,  лопнула  и  расползлась
гнильем грязно-бурая дерюга туч...
     Закон отступился, не в силах покарать тех, кто на время
смиренно  вернулся  в  его  лоно! А  потом...  Потом  старый
доходяга-Закон  уйдет окончательно, и все будет  в  порядке.
Все-таки Кришна сумел!
      Да  и  как  могло быть иначе - в мире, сотворенном  им
самим?!
      Сейчас надо будет велеть, чтоб разбивали лагерь, а  на
рассвете,  согласно  обычаю, будут воздвигнуты  жертвенники,
нужные  слова  произнесутся в нужное время, былое  восстанет
ото  сна  - и люди с Бхагаваном во главе смиренно  войдут  в
священные воды, омывая тело и душу, отбрасывая прочь все то,
что совсем недавно грозило им гибелью.
     Все будет именно так.
     Потому что так хочет Господь, творец этого мира!
     Ом мани.

                             ***

      ...Тихий и теплый вечер шерстяным покрывалом  укутывал
плечи  усталых  ядавов. Загорались костры, слышались  шутки,
смех,  кое-где  затянули  песни - тягостные  предчувствия  и
гибельные  знамения последних дней быстро  улетучивались  из
/ ,ob(. Ядавы воспряли духом. Все будет хорошо! Их Господь с
ними, он не оставил их в беде. Завтра утром...
      Впрочем,  до утра еще далеко, вся ночь впереди,  и  не
грех священными возлияниями отметить столь удачное окончание
паломничества!
     Что вы говорите? Обрядовые чаши куда-то запропастились?
Да  бхут с ними, с обрядовыми... давай какие есть. А я и  из
горлышка  хлебну.  Ничего-ничего,  вознесем  хвалы,  и   все
пройдет как по маслу. По топленому. Вот, я его уже в  костер
плеснул. Через руку? Не так надо было? А как? Тебе-то  какое
дело, дубина, брахман я или нет? Сойдет! Короче, наливай! Во
славу...
      Мелькали  в  кровавых отблесках костров  разгоряченные
лица  паломников.  Чаши с хмельной гаудой  и  сурой  шли  по
кругу. Нестройные песнопения, которые, по идее, должны  были
освятить  возлияния, вскоре беспомощно смолкли  и  сменились
веселым  галдежом,  постепенно  перераставшим  в  бессвязные
пьяные выкрики.
      -  А  ты?  Где  ты  был, когда я на  Поле  Куру  кровь
проливал?! В Тедженте отсиживался?!
      -  Ты?!  Это я, я пострадал за отечество, а ты,  шакал
паршивый...
     - Я шакал? Нет, я шакал?! Умри, падаль!
      Алым  высверком  полыхнул обнаженный клинок.  Короткий
свист рассекаемого воздуха, предсмертное хрипение...
     - Братан! Люди, эта сука братана зарезала! Получи!
     - Бходжи! Наших бьют! К оружию!
     - Эй, вришнийцы! Мужественные Бараны, спина к спине!
     - Это все из-за вас, осквернители!
      -  Убивайте  их,  убивайте!.. Бхагаван  разберет,  где
свои...
      От  соседних  костров уже бежали вооруженные  люди,  и
сполохи  пламени в испуге отшатывались, выхватив из  темноты
искаженные яростью лица.
      Резня  мгновенно  распространилась  по  всему  лагерю.
Пьяное  безумие охватило ядавов, и они убивали друг друга  с
остервенением   бешеных  зверей.  От  разбросанных   кострищ
занималась  трава, кустарник, и вскоре весь лагерь  уже  был
объят пламенем.
      Черный Баламут в оцепенении смотрел на происходящее. А
перед глазами у него стоял догорающий лагерь Пандавов в том,
прошлом мире и - трупы, трупы, трупы...
     Все повторялось вновь - в другом месте и по-другому, но
он  не сумел этого избежать. Когтистая лапа уходящего Закона
дотянулась  до  племени,  взлелеявшего  колыбель  с   черным
младенцем, - через годы и йоджаны, через, казалось  бы,  уже
непреодолимую границу между новым и старым миром.
     Проклятия сбываются.
     Так было, есть и... будет?
     Нет!
     Не бывать вовеки!
      Бхагаван  в ярости вскочил, и в руках его,  словно  по
волшебству,  появилась  тяжелая  железная  палица.  Побоище?
Безумие?!  Отлично!  Он сам, Господин этого  мира,  исполнит
/`%$- g%`b --.%! Пусть погибнут те, кому это суждено было на
веку, - но Бхагаван останется!
     Умрите, любя Меня!
      Бхагаван  схватил  за  плечо перепуганного  мальчишку,
искавшего спасения за спиной живого бога.
      -  Бери  колесницу,  скачи  в  Хастинапур!  Мне  нужен
Арджуна! Скажи: Господь кришна призывает Обезьянознаменного!
И поторопись!
      Вскоре  громыхнул топот копыт: мальчишка был  счастлив
умчаться хоть на край света, хоть в Преисподнюю, лишь бы  не
смотреть в безумные глаза Бхагавана.
     Из темноты возник юркий коротышка с окровавленным ножом
в  руке. Задержись Кришна на минуту, он узнал бы в коротышке
Правдолюба, своего родича, - но Черный Баламут без колебаний
обрушил на голову человека удар своей смертоносной палицы.
     Мне отмщение!
     Аз воздам!
     Н-на!.. смерть осквернителям!

                             ***

      Уже светало, когда Кришна выбрел к берегу реки. Позади
осталось  ночное побоище, уничтожившее весь  род  Яду,  угли
вместо лагеря, и - трупы, трупы, трупы...
     Все повторилось.
     И снова он выжил - один из всех.
     Если б он еще понимал, зачем ему эта проклятая жизнь...
      Черный  Баламут не сразу заметил могучую фигуру  Рамы-
Здоровяка - сводный брат недвижно сидел на берегу.
      Баламут подошел и опустился рядом на траву, мокрую  от
росы.
     Помолчали.
     - Рода Яду больше нет, - тихо проговорил Кришна.
     "Я знаю", - был молчаливый ответ.
     - Но мы-то остались! Мы с тобой - живы!
     Здоровяк молчал.
     - Я - Бхагаван этого мира! Я смогу все исправить!
     Сводный брат Господина молчал.
      - Ты не веришь мне. И, в общем, правильно не веришь. Я
сам не верю себе... Что же будешь теперь делать ты?
      "Я  не  хочу больше жить. Я умру. Сейчас.  Эй,  тезка,
далекий мой тезка, ты слышишь меня? Я уже иду..."
      Исполин глубоко вздохнул и понурил голову. Его могучее
тело  словно сразу стало меньше, съежилось, и Кришна увидел,
как из груди брата ползут нескончаемые чешуйчатые кольца.
      Великий  Змей Шеша, Опора Вселенной, чье имя  означает
"Последний"   и   чьей   земной  ипостасью   был   Здоровяк,
возвращался домой.
      Кришна  сидел  и смотрел, как течет по реке  к  океану
гигантская душа Змея, а когда все кончилось, Черный  Баламут
взглянул в успокоившуюся воду - и отшатнулся.
     Из воды на него глядело лицо старика.
     Творец?
     Смертный?
     Все это уже не имело для Отсутствующего значения.
      "Несчастный! Ты получил то, чего хотел!" Но  он  хотел
совсем  иного! Впрочем... чего он на самом деле желал ТОГДА,
когда  гордо потребовал у Брахмы дара за собранный им чужой,
краденый Жар?
     Чего он хочет сейчас, хочет искренне, так, как не хотел
никогда и ничего в своей земной жизни?!
      Кришна с усилием поднялся на ноги и побрел куда  глаза
глядят.
     И когда впереди за деревьями мелькнула фигура одинокого
охотника,  Черный Баламут сделал последнее, на что  еще  был
способен...
      Охотник,  не  торопясь, подошел к  лежавшей  на  земле
огненно-рыжей лани, которую он сразил каленой стрелой, - и в
ужасе замер, глядя на мертвое тело гибкого смуглого юноши  в
шафрановых одеждах.
     Юноша улыбался мертвыми губами.

                             ***

      Когда  страшная весть долетела до Города  Слона  -  на
следующее  же  утро из ворот Голубого Лотоса вышел  воинский
отряд. Во главе отряда ехала колесница величайшего из бойцов
- Серебряного Арджуны, покорителя народов, убийцы Грозного с
дерзким  Секачом. Белая грива кудрей витязя уже была  далеко
не  похожа  на  кипу  хлопка  - скорее  на  снежную  вершину
Кайласы,  да  и  в окладистой бороде обильно сверкали  седые
пряди.  Близясь  к  шестидесятилетнему  рубежу,  Арджуна   и
выглядел на все свои годы, но в "гнезде" до сих пор держался
прямо,  на  зависть молодым, и лук в руке героя  по-прежнему
грозил врагам.
      Бывший  ужас Курукшетры спешил к своему бывшему  суте,
живой царь - к мертвому богу.

       Дварака  встретила  героя  скорбным  плачем  и  дымом
погребальных костров. Груженные бесчисленными трупами телеги
въезжали   в   город,  траурной  веренице  не  было   конца,
погребальные костры горели день и ночь напролет, заволакивая
небо  жирной  копотью;  вдовы бросались  в  огонь  вслед  за
погибшими мужьями, и Арджуне казалось, что теперь это  будет
продолжаться вечно.
      Тело Черного Баламута привезли в закрытом саркофаге из
священного дерева Дару <Дару - гималайский кедр>, и  Арджуна
не  счел  нужным  проверять, чьи останки в  действительности
покоятся   в  скорбной  домовине.  Господь  Кришна,   Черный
Баламут, ушел из земной жизни. Подглядывать и сомневаться  -
недостойно.
      По  городу  ползли слухи о приближающемся  наводнении:
дескать,   Великий  Змей  пробудился  ото   сна   и   теперь
раскачивает  землю,  норовя утопить в океанских  волнах  все
живое.
        Толпы    беженцев,   потянувшиеся   через   Двараку,
подтверждали опасения.
      Надо было спасать живых, и Арджуна распорядился спешно
#.b."(bl  караван,  чья дорога лежала в  Хастина-пур:  Город
Слона   оставался  единственной  более  или  менее  надежной
твердыней в рушащемся мире.
      В  первую  очередь  Серебряный приказал  собираться  в
дорогу  многочисленным женам - теперь уже вдовам  -  Черного
Баламута с их малолетними детьми. Это было последнее, что он
мог сделать для покойного Бха-гавана.
     Для своего возницы.

      В покоях Кришны царило запустение. Покрывшиеся пылью и
паутиной кресла, застеленные златоткаными скатертями  столы,
светильники,  в  которых  высохло  масло,  сор   и   дохлые,
хрустящие стрекозы на полу...
      В  глаза  Арджуне бросилась обгорелая  кипа  пальмовых
листьев   в  углу  одной  из  комнат.  Серебряный  нагнулся,
отряхнул  пепел... Несколько листов уцелели  -  лишь  слегка
обуглились  по  краям,  и  Арджуна  стал  читать   неровные,
прыгающие строчки, словно буквы благородного языка  внезапно
охватило бешенство:
      "О  Эра  Мрака!  - несправедливость  на  три  четверти
воцарилась в мире, а на долю добродетели осталась  четвертая
часть.  Коротка  жизнь человеческая, больны мужество,  ум  и
сила,  едва тлеет духовная мощь! Люди торгуют Законом, точно
мясом, из-за краткости века ученые отныне не в силах постичь
науку, высокие стали средними, а средние - низкими.
      В  пищу  идет  козье и овечье молоко,  а  также  рыбья
печень;  даже твердые в обетах, поддавшись алчности, подняли
руку  друг на друга. Отец пошел против сына, а сын -  против
отца; брахманы погрязли в разлагольствованиях, забыв моления
и  возлияния, решасъ обсуждать и оспаривать Веды. В  низинах
растят  урожай,  в  ярмо  впрягают  коров,  годовалых  телят
используют  для  перевозок,  а  родичи  хвалятся   убийством
родичей, не встречая нигде осуждения!
      Кшатрии превратились в терние людское: не защитники, а
стяжатели, они находят удовольствие лишь в наказании.  Варны
смешались  в  единое  месиво,  жажда  обогащения  превратила
торговые   сделки   в  сосредоточение   обмана,   и   обряды
исполняются как придется. Без всякой нужды губятся деревья и
целые рощи, в храмах положили останки трупов, поклоняясь им,
аки   святыне,  и  даже  наставнику  одалживают  только  под
залог..."
      И  дальше, на полях, мелким нервным почерком,  знаками
языка обыденного:
     "...дурак! Пыжился, надувался пузырем... Творец! А ведь
и  вправду Творец - радуйся, гордись, недоумок! Или  все  не
зря?Предопределение... неизбежность, чьим орудием я стал  не
по  воле этого небесного хлыща, а по воле рока, который  над
всеми  нами... всеми... нами... Кто-то должен был  разорвать
пуповину,  и не вина повитухи, что ребенок оказался  уродом!
Или  вина?  Моя  вина, моя величайшая вина?!  Или...  голова
болит, болит, болит... Они теперь сеют рис террасами, потому
что моления об урожае остаются пустым сотрясением воздуха! И
посевная  начинается летом, ибо проще полагаться на муссоны,
чем  на святость брахмана - взывателя, проще собрать  рис  в
-  g +% зимы, чтобы сразу засеять землю хлопком и бобами, до
следующего  цикла. Они справляются сами!.. Чаша...  где  моя
чаша?!  Осколки... черепки... прах. Откуда бралась  огненная
мощь  стрел  при произнесении "Прадарана-мантры"?  Из  каких
далей?!  Не  из  этого  ли мира, моего творения?!  Я  видел:
горшок  с  таркшьей, серой и всякой прочей дрянью взрывается
хуже,  но для этого требуется всего лишь промасленный фитиль
и  огниво,  а раньше требовалось Слово, Дело и  Дух!  Что  я
создал  ?!  Что  я выпросил?., что... И ведь  это  -  только
начало!  Абсолют  включает в себя все: даже  подлость,  даже
собственное бессилие... голова болит..."
       И   на   последнем  уцелевшем  листе,  корявой  вязью
вульгарного диалекта Пайшачи:
     Священным чудищем хочу я быть, уродом из камня черного,
под сводом гранатового храма, в Бенаресе.
     И созерцателем, трагически бесстрастным, глазами узкими
глядеть  перед собой, глядеть туда, где в небе  ярко-красном
ужасный  Шива  мчит  дорогой золотой строй  тяжких  колесниц
сквозь аспидные тучи: сверкание колес и молнии огней,  резня
кровавая и бег коней летучий, и море алое с мильярдами очей!
      Проклятие тебе перед лицом костров, ничтожный человек,
объевшийся  надеждой, когда убийства жгут  кровавою  одеждой
всю жизнь, распятую в пустотах вечеров!
<Стихи Э. Верхарна "Там">
      Арджуна аккуратно сложил уцелевшие листки и спрятал их
в походную суму.
       "Последняя  Песнь  Господа,  -  подумал  он.  -  Надо
сохранить.  Отдам  кому - нибудь из мудрых...  Вьясе  отдам.
Черному Островитянину".

                             ***

      Ночью  Арджуне  приснился сон.  Они  с  братьями  были
мертвы,  их  остывающие  тела скорчились  на  земле,  а  над
трупами   стоял   сын  Наставника  Дроны.  За   его   спиной
возвышалась фигура Темной Богини, покровительницы  гибельной
отваги;  одна из неисчислимых рук божества лежала  на  плече
убийцы, и улыбка Кали светилась во мраке.
      Смертная тоска охватила Арджуну при виде этой  улыбки,
лунного серпа во мраке... Он попытался вскочить, крикнуть  -
и проснулся.
      Было  еще  темно.  Сын  Громовержца  поднялся,  ощущая
противную  ломоту  в коленях, затеплил лампадку,  кашляя  от
вони горелого масла; бронзовое зеркало стояло на подставке у
стены, и из его глади на Арджуну смотрел он сам.
      Седой  старик, худой, сутулый, лицо прорезали морщины,
борода  торчит  клочьями,  а в глубине  некогда  синих  глаз
полновластно царит страх.
     Да, страх, который прежде боялся этой лазури как чумы.
     Или только делал вид, что боится?
     Арджуна не знал ответа.

                             ***

      На  рассвете  караван выступил из  Двараки.  Двигались
молча.  С  хмурого  неба  срывалась  мелкая  морось,  дорога
размокла, и мулы с натугой тащили по чавкающей грязи телеги,
где восседали вдовы Бхагавана, лелея нехитрый скарб.
       Ближе  к  вечеру,  когда  начало  смеркаться,  дорогу
каравану заступили вооруженные люди.
      "Абхиры,  -  криво  усмехнулся  Арджуна,  хорошо  зная
повадки этого разбойничьего племени. - Что ж, это не Секач и
не Грозный..."
     И, не торопясь, наложил на тетиву первую стрелу.
      Воины-хастинапурцы придвинулись друг к другу, сомкнули
щиты  и  взяли копья наперевес. Казалось, их поведение  лишь
раззадорило  разбойников:  с удалым  гиканьем  они  кинулись
вперед.
     Арджуна видел, как стрелы его раз за разом находят свои
цели,  как  валятся на землю убитые абхиры, но  врагов  было
слишком  много,  а потуги Обезьянознаменного лишь  озлобляли
налетчиков.  Старик  с  луком  интересовал  их  в  последнюю
очередь, ни одного дротика не полетело в сторону Арджуны,  а
там  и  вовсе случилось невероятное: опустел первый из  двух
чудесных неистощимых колчанов героя!
      Вскоре  иссяк  и второй, а запасная тетива  лопнула  с
противным взвизгом.
      Строй  защитников каравана к тому времени распался,  и
абхиры методично приканчивали самых невезучих - кто не успел
спастись бегством.
      А  потешный  старик,  который  спрыгнул  с  повозки  и
принялся  бить разбойников своим луком, вызывал  лишь  общий
хохот.
      Наконец  атаман  шайки вырвал лук у  седого  дурака  и
отшвырнул оружие в сторону.
     - Уймись, дедушка! Добром прошу: уймись, не позорь свои
седины! Развоевался, понимаешь...
      И,  подхватив  на плечо одну из вопящих  вдов  Черного
Баламута,   поволок   добычу   в   кусты,   явно   собираясь
использовать бабу по ее природному назначению и выбросив  из
головы взбалмошного деда.
      Разбойники  были  увлечены грабежом,  счастливчики  из
хастинапурских  вояк успешно смазали пятки  салом,  а  вдовы
Кришны    оплакивали   свою   горькую   участь,   машинально
присматривая себе абхиров помоложе, и никому не было дела до
бесполезного старика, рыдающего в грязи...

                             ***

      Когда через месяц жалкие остатки каравана добрались до
Города  Слона, Арджуна метался в бреду на замызганной телеге
и никого не хотел узнавать. Он плакал, кричал, все порывался
куда-то бежать, чего-то требовал... Месяц ушел на то,  чтобы
поставить его на ноги.
      Наконец  он  появился  в зале  Совета:  исхудавший,  с
ввалившимися  глазами,  тряся  курдюком  дряблой  старческой
кожи, провисшей под подбородком.
     Старший из Пандавов, восседая на троне, сейчас выглядел
,+ $h% своего брата.
     Кроме них двоих, в зале никого не было.
      - Я все знаю. - Царь Справедливости сбежал по ступеням
и  обнял  бывшего Витязя. - Я все... все... Тебе  не  успели
передать:  Дварака  скрылась под водами моря.  Пожалуй,  так
даже  лучше.  Пусть  мертвые сами хоронят  своих  мертвецов.
Иногда  мне кажется, что Великая Бхарата умирает по  той  же
причине: ею правят ожившие трупы!
     - Ты тоже?! - задохнулся Арджуна. - Ты тоже видишь этот
сон?!
      -  Я  тоже.  И близнецы. И, по-моему, Бхима,  хотя  он
никогда  не  может  вспомнить, что именно  ему  снилось.