рвыми  сошли  с  дистанции
расчетливые иностранцы: имя Лукаса Устрицы было вовсе не  тем  именем,  ради
которого стоило раздеваться до трусов. А после третьей перебивки цены отпали
основные претенденты из числа крупных коллекционеров:  слишком  высоки  были
ставки. Планку пытались удержать только двое: стареющий холеный банкир  (его
лицо периодически мелькало на страницах деловых газет) и молодой  бизнесмен,
темная лошадка из газонефтяного стойла. Их торг был по-настоящему красив,  а
интрига закручена до предела. Наблюдая за ними, я забыла  обо  всем.  Банкир
повышал цену осторожно, цепляясь зубами за каждую  лишнюю  сотню;  бизнесмен
пытался сломить сопротивление противника  лихими  кавалерийскими  наскоками.
Общими усилиями они преодолели рубеж в один миллион, и зал затаил дыхание.
   - Старый хрыч его обставит, вот увидишь, - жарко  прошептал  мне  на  ухо
Лавруха.
   - Свалится. Уж больно прижимист, - я была  всецело  на  стороне  молодого
ретивого жеребца. Широта его души увеличивала мои и без того  фантастические
комиссионные.
   -  Ничего.  Курочка  по  зернышку  клюет,  -  Лавруха  проявил   завидную
проницательность, которую я оценила  много  позже.  -  Парнишка  не  стайер,
салага, помяни мое слово...
   Я обвела глазами зал и сразу же выхватила из  толпы  Херри-боя.  От  него
исходили токи ненависти и полуобморочного желания обладать картиной.  Волосы
Херри-боя слиплись и намертво приклеились к черепу, кадык  поршнем  ходил  в
узком кожухе шеи, а глаза пожирали недосягаемых "Всадников", выставленных на
подиуме.
   Если бы Херри-бой родился в России, то в его душе сейчас звучали бы такты
"Прощания славянки". Через несколько минут картина уйдет  с  молотка,  и  ты
больше никогда не увидишь ее, бедняжка Херри-бой.
   Глухим расслабленным голосом банкир накинул еще  пару  сотен,  и  молодой
человек неожиданно сломался, притих и покинул поле  боя.  Выездка  и  конкур
были закончены для него навсегда. Аукционный жрец два раза ударил молоточком
и снова занес его для третьего удара. И тут случилось невероятное: никому не
известная  серая  личность  с  последнего  ряда  подняла  свою  табличку.  И
предложила сумму, на сто тысяч  превышающую  последнюю  цену.  Лицо  банкира
неожиданно превратилось в маску гнева: морщины на его лбу пошли  волнами,  а
крылья носа раздулись, как паруса какой-нибудь фелюги;  я  даже  испугалась,
что старика хватит апоплексический удар. Он так и  не  смог  перебить  цену,
заявленную серой личностью с последнего ряда. Видит око, да зуб неймет.
   Молоток в третий раз опустился на головы несчастных соискателей.
   Картина ушла, а мы с Лаврухой в одно мгновение стали богатыми. И  зайцами
проскочили в никогда не принадлежавший нам хай-класс.
   - Красиво сработано, - выдохнул  Лавруха,  вытирая  галстуком  вспотевший
лоб. - Беспроигрышная тактика...
   - Ты о ком?
   - О нынешнем владельце... Дождался критического момента и саданул старому
хрычу прямо в яйца. Но для такой тактики нужно иметь железные нервы  и  быть
профессионалом экстра-класса. Аукционным игроком. Похоже, что он работает на
кого-то, не для себя покупает...
   - Все-то ты знаешь, Снегирь!
   - А ты смотри и учись. Такие игры, между прочим, тоже  входят  в  систему
профессиональной подготовки галерейщиков.
   Я с удивлением уставилась на Лавруху. Я и подумать не могла, что  Снегирь
обладает такими познаниями в аукционных играх.
   - Ну, что варежку разинула, миллионерша? - подмигнул мне Снегирь.
   - Я даже не знала, что ты у нас такой крупный специалист.
   - Ты еще многого обо мне не знаешь. Идем, шампанского на радостях выпьем.
   В холле Снегирь продолжил свою лекцию.
   - Это же чистой воды психология, Кэт. Парень - физиономист  от  бога,  да
еще, наверное, с хорошим  образованием.  Наблюдает  за  участниками  торгов,
выжидает момент. Ясно, что повышать  ставки  до  бесконечности  никто  не  в
состоянии. И максимальная сумма всегда прочитывается на чьей-то алчной роже.
   - Ты думаешь?
   - Уверен. Когда предел наступает, игрока всегда что-то выдает.
   - Как он мог увидеть, он же сидел на последнем ряду...
   - Ты заметила, что у него был сотовый? Наверняка кто-то из команды  сидел
неподалеку от банкира с таким же телефоном. Или хозяин...
   - Это только твои предположения, Лавруха.
   - Не лишенные оснований предположения.
   Я несколько секунд разглядывала Снегиря. В нем ровным  счетом  ничего  не
изменилось: та же потешная рожа, те же толстые губы и не поддающаяся никаким
бритвам поросячья щетина. Те же круглые и блестящие птичьи глаза  (Лаврухина
внешность всегда старалась соответствовать фамилии). Ничего не изменилось, и
изменилось все. Я бросилась Лаврухе на шею, с трудом  подавив  торжествующий
крик.
   - Ты чего, Кэт?
   - У нас все получилось, Лаврентий! Мы провернули это дельце, и мы богаты!
Ты хоть это понимаешь?
   - Если честно - нет. Пока не возьму их в руки, наши  денежки,  ничему  не
поверю... Кстати, когда мы их получим?
   - Не сегодня и не в  ближайшую  неделю.  Ты  же  знаешь,  есть  еще  куча
формальностей... Да и вряд ли тебе  кто-то  выдаст  наличными  такую  сумму.
Вычтут налоги, откроют счет, переведут в банк...
   - Лучше заграничный. Швейцарский.
   - Хотелось бы.
   - Наконец-то я доберусь до Италии...
   - А на рождественские каникулы сгоняем в Париж, - поддержала Лавруху я. -
Возьмем Жеку, двойняшек и поедем... И еще в Барселону: мечтаю  увидеть  дома
Гауди . И
весь остальной мир тоже...
   Мы сразу же покинули аукцион, свободные и независимые молодые люди, и уже
в дверях гостиницы столкнулись с Херри-боем. Он потерянно стоял  у  кадки  с
экзотическим деревцем и курил (я еще ни разу не видела, чтобы он курил).
   - Ну, уважаемый, вот все и закончилось, - сказал Лавруха.
   - Это большая ошибка. Вы не понимаете...
   - Когда вы улетаете, Херри? - спросила я.
   - В следующую среду. Вы не могли бы познакомить меня с покупателем?
   - Мы даже не знаем, кто он, Херри.
   - Да, конечно, - он совсем по-русски бросил окурок в  кадку  и  побрел  к
выходу.
   - Жаль беднягу, - сказала я Лаврухе.
   - Что делать... Все получает только  победитель.  То  есть  мы.  И  новый
владелец картины, естественно. Поехали в Зеленогорск, Кэт.
   ...Как и следовало ожидать, правильная  Жека  вовсе  не  разделяла  наших
восторгов. Целый час  мы  сидели  на  покосившейся  терраске  Жекиной  дачи,
стараясь убедить ее в том счастье, которое нам привалило.
   - Как хотите, - Жека воинственно поджимала бледные губы. - Но ни  копейки
из этой суммы я не возьму...
   - Ты хотела сказать - ни  цента...  Это  же  доллары,  Жека!  Целая  куча
долларов, - в очередной  раз  пробубнил  Снегирь.  -  Ты  решаешь  все  свои
проблемы до конца жизни. Ты и крестники.  Живете  припеваючи  на  процент  с
капитала, Лавруху-младшего устраиваем в Итон,  Катысу-младшую  устраиваем  в
Оксфорд...
   - Нет. Это плохие деньги...
   - Послушай! - Лавруха уже начал терять терпение. - Мы никого не  убили  и
не ограбили в темной подворотне. Мы просто  воспользовались  шансом,  вот  и
все.
   - Они принесут беду, я это чувствую, - с тех пор,  как  Быкадоров  бросил
Жеку, в ней, по ее утверждению,  открылись  экстрасенсорные  способности.  -
Давайте просто забудем о них, раз уж так все получилось. Откажемся... У меня
дети, и я хочу жить спокойно.
   В концовке общей беседы я не участвовала. Переубедить  в  чем-то  упрямую
Жеку было дохлым номером.
   По  террасе  бродили  сонные  расплавленные  тени,  отяжелевшие  от  зноя
насекомые падали в чашки с шампанским, и где-то за деревьями вздыхал  залив.
И меня вдруг пронзило чувство острой зависти к миру вокруг. Тени никогда  не
лжесвидетельствовали, насекомые - не  крали  картин,  выдохшееся  шампанское
никогда не запугивало настоящего владельца доски, а заливу и в голову бы  не
пришло выставить краденую вещь на аукцион. А  мы  с  Лаврухой  были  мелкими
злодеями и портили природе всю ее отчетность.
   -  Жека!  -  по-прежнему  канючил  Снегирь.  -  Подумай   сама,   Жека...
Мать-одиночка с двумя детьми. Они же растут... А твой батик не продается  ни
черта. И твоя акварель. А когда детки попросят у тебя  компьютер  и  золотые
серьги в уши - вот тогда-то ты и наплачешься...
   Почему Снегирю так важно было выпросить у несчастной Жеки индульгенцию, я
так до конца и не поняла.
   - Даже если я буду подыхать от голода, я никогда не  воспользуюсь  вашими
погаными деньгами! - надменно заявила Жека.
   - Ну-ну, - Лавруха отодвинул стул и поднялся. -  Идем,  Кэт.  Как  видно,
наша   подруга   страдает   патологической   честностью.   А   это   требует
хирургического вмешательства.
   Возле самой калитки он обернулся и заорал:
   - Ты дура, Евгения!
   А потом по очереди поцеловал вертевшихся под ногами двойняшек и снова  не
удержался:
   - Ваша мама - дура, дети. Идиотка. Так ей и передайте.
   ...Всю дорогу до Питера  мы  молчали:  визит  к  Жеке  оставил  тягостное
впечатление, круговой поруки не получилось. Честная Жека была  нашим  слабым
местом,  я  никогда  не  подозревала  в   своей   аморфной   подруге   такой
несгибаемости, такого железобетонного упрямства. И не могла  понять,  почему
Жека так противится деньгам. Ведь не убили же мы никого в самом деле.  Разве
что подняли то, что плохо лежит. Девять человек из десяти  поступили  бы  на
нашем месте точно так же. Пошла ты к черту, Жека!..
   - Ты ведь тоже так думаешь? - наконец-то нарушил молчание  Лавруха,  и  я
вздрогнула.
   - Ты о чем?
   - О Евгении. Ты ведь тоже думаешь - "пошла ты к черту, Жека"!
   - Читаешь мысли. Ладно, подождем немного. Лето скоро кончится, грибов  не
будет и клюквы тоже. Никакого подножного корма. А когда ей в  очередной  раз
не дадут пособие на детей, сама к нам приползет.
   - Будем надеяться, - Лавруха подвел черту под нашими отношениями с Жекой,
которые вдруг стали зыбкими и совсем не правильными.
   ...Мы расстались в метро. Напутствуемая Снегирем ("ничего, скоро будем  в
персональном бронепоезде раскатывать, старуха"), я перескочила на свою ветку
и  спустя  двадцать  минут  уже  была  на  заплеванной,   до   боли   родной
"Василеостровской". Под ногами плавился асфальт, распаренные бомжи  клянчили
пустые бутылки,  шла  бойкая  торговля  газетами,  мороженым  и  шаурмой  из
собачатины. И я вдруг подумала о том, что скоро расстанусь со всем этим.
   Расстанусь без сожаления.
   Расстанусь  и  найму  себе  телохранителя  из  нацменьшинств.  Такого  же
преданного и  узкоглазого,  как  титовский  Жаик.  Еще  более  преданного  и
узкоглазого. Мои будущие деньги к этому обязывают и это  позволяют.  Я  буду
богатой сукой, я перевезу на Невский вывеску своей галереи, я смогу летать в
Париж, Лондон и Нью-Йорк  на  все  престижные  аукционы,  я  соберу  команду
профессионалов и начну сдавать их напрокат всем желающим приобретать картины
и вещи инкогнито...
   - ...Куда прешь, тварь! Глаза разуй!  -  облаяла  меня  какая-то  толстая
бабища с авоськами.
   Я открыла было рот, чтобы сладострастно огрызнуться, но тотчас же закрыла
его. Не стоит обращать внимание на такие мелочи,  когда  впереди  тебя  ждут
сияющие вершины.
   Вершины стали еще более ослепительными, когда я увидела один из титовских
джипов, припаркованных возле моей парадной. Мальчик не соврал,  он  увяз  во
мне и хочет видеть. Ну что ж, белая полоса продолжается.
   Когда я приблизилась на расстояние контрольного  выстрела  в  голову,  из
джипа вышел Жаик и привычно обшарил меня глазами.
   - Привет, - сказала я. - Термос привезли?
   - Сколько вам нужно на сборы? - он даже не удостоил меня ответом.
   - На какие сборы?
   - Вы знаете. Мне нужно отвезти вас к хозяину.
   - А если я не соглашусь?
   -  Исключено,  -  его  узкие  глаза  вспыхнули  предупредительным  светом
"Высокое напряжение". - Будете разбираться с ним  сами.  Я  только  выполняю
приказ.
   Шаг влево, шаг вправо - расстрел. Все понятно.
   - Вы подниметесь со мной? - кротко спросила я.
   - Да. Если это необходимо.
   В сопровождении телохранителя  я  поднялась  в  квартиру.  Телохранитель,
верный психологии предбанников, остался в коридоре, а я уселась в  кресло  и
обвела глазами комнату. Полированная стенка с хрусталем (память  о  покойной
бабушке), люстра, сработанная под маковки Кижей (память о  покойной  тетке),
три пейзажа (привет от Лаврухи) и гобелен с чайками, похожими на  отъевшихся
уток (привет от Жеки).
   И Пупик.
   Пупик не  обратил  никакого  внимания  на  титовского  телохранителя.  Он
вспрыгнул ко мне на руки и потерся спиной о мой подбородок.
   - Теряем время, - сказал Жаик.
   - Мне нужно сосредоточиться.
   В глубине коридора поблескивали его узкие глаза; он может  быть  отличным
натурщиком, прообразом  какого-нибудь  бога  Игуаны,  нужно  порекомендовать
казаха  Снегирю...  Я  сняла  со  шкафа  чемодан  (проклятый  казах,  верный
варварским обычаям своей степной родины,  даже  не  подумал  помочь  мне)  и
бросила в него стопку белья и пару платьев. Туда  же  полетели  косметика  и
шорты, которые  так  нравились  Быкадорову.  Затем  наступил  черед  ботинок
"Катерпиллер", отмеченных неоднократным  проявлением  подлости  моего  кота.
Швырнув ботинки прямо на платья, я щелкнула замками.
   - Я готова.
   - Идемте.
   - Подождите, Жаик. Еще кот. Но у меня нет корзинки...
   Корзинка Пупика, в которой он путешествовал от дома к дому в скорбные дни
моих предательств, осталась на даче у Жеки.
   Жаик наконец-то соизволил войти в комнату и  подхватил  кота  за  толстый
загривок.  Я  ожидала,  что  Пупик  начнет  вырываться  и  расцарапает  рожу
неожиданному  обидчику.  Но  Пупик  молчал  и  даже  не  сучил  лапами:   он
чувствовал, с кем имеет дело.
   Мы спустились вниз - я с чемоданом, а Жаик  -  с  котом.  Устроившись  на
сиденье, казах бросил Пупика назад и завел двигатель. На правом  запястье  у
него болтался золотой браслет, совсем не пошлый и вовсе  не  соответствующий
его подневольному чину. Два маленьких бриллианта у застежки и тонкие золотые
звенья. Сама застежка была выполнена в виде головы какого-то зверя.
   - Ценная вещь, - заметила я.
   - Фамильная ценность. Подарю первой девушке, которая мне понравится.
   Судя по спокойствию запястья, этой девушкой вряд ли окажусь я.
   - Куда мы едем? - я откинулась на сиденье.
   - Увидите.
   Исчерпывающая информация.
   ...Лихо  проскочив  все  мосты  от  Васильевского  до  Черной  речки,  мы
выбрались на загородную трассу и помчались в  сторону  Зеленогорска.  Стоило
тащиться по жаре от Жеки, чтобы снова, спустя какой-то час, проделать тот же
путь. Мой отъезд из Питера  больше  напоминал  самый  банальный  киднеппинг:
бандитский джип  и  бандитская  рожа  за  рулем.  Я  попыталась  разговорить
мрачного  казаха,  но  все  мои  попытки  завязать  с  ним  светскую  беседу
пресекались в зародыше.
   До Зеленогорска мы так и не доехали.  За  Сестрорецком  Жаик  свернул  на
нижнюю, недавно отремонтированную трассу, и джип понесся по берегу залива.
   - Вы бы так не гнали, любезный, - пролепетала я, вжимаясь  в  сиденье.  -
Еще переедете случайно мирных обывателей. Или на зайцев наступите.
   Улыбка вспорола лицо казаха  изнутри,  но  так  и  не  вырвалась  наружу.
Демократичные маленькие кафе и придорожные рестораны кончились. И  сразу  же
за ними пошла полоса  особняков.  Развязка  моей  скоропалительной  любовной
истории стремительно  приближалась.  Джип  Жаика  свернул  на  малоприметную
асфальтированную дорожку.
   - Приехали, - процедил казах.
   - Я вижу.
   Кирпичный,   в   полтора   человеческих   роста,   забор,   ощетинившийся
видеокамерами, произвел  на  меня  дурное  впечатление.  Совсем  немаленькая
усадьба  Гольтманов  по  сравнению  с  этим  шедевром  архитектурной   мысли
выглядела избушкой лесника.
   - Н-да. Не дом, а окружная тюрьма штата Массачусетс, - сказала я.
   - Вы там были? - казах был абсолютно лишен чувства юмора.
   - Нет, но... - аргументов в поддержку окружной тюрьмы  не  нашлось,  и  я
сочла за лучшее заткнуться.
   Тяжелые ворота без всякого  шума  отъехали  в  сторону,  и  мы  сразу  же
оказались у домика охраны. Из-за низкого  стекла  выглянула  хмурая  челюсть
охранника.
   - Документы предъявлять? - снова не удержалась я.
   - Оставьте при себе. Пока.
   Джип проехал по  дорожке  мимо  высоких  сосен,  корта  (о,  роскошь!)  и
бассейна (о, великолепие!) и остановился против трехэтажного особняка. Будет
что рассказать Снегирю и Жеке. Тем более что Жека находится совсем радом,  в
каком-нибудь десятке километров...
   Рядом и недосягаемо далеко,  если  учесть  наши  отношения,  стремительно
испортившиеся из-за картины.
   Парадные двери особняка  приоткрылись,  и  на  веранду  выскочил  молодой
человек, в котором я без труда узнала аукционного бизнесменчика,  все  время
повышавшего ставки. Я даже вздрогнула от неожиданности: даже появление здесь
Блаженнейшего Католикоса, Патриарха Всея Грузии Илии Второго, произвело  был
на меня меньшее впечатление. Бизнесменчик мелким бесом  подскочил  к  джипу,
сунул руку Жаику и почтительно приоткрыл мою дверцу.
   - Добрый вечер, - так же почтительно поздоровался он.
   Никакого  налета  высокомерия.  Я  приободрилась:  хоть  кто-то  со  мной
считается на территории этой запретной зоны. Подхватив ошалевшего от  дороги
и перемены мест Пупика, я вышла из машины и последовала за бизнесменчиком.

***

   Леха ждал меня в  гостиной,  больше  похожей  на  крытый  стадион.  Самый
обыкновенный  евростандарт,  ничего  выдающегося,  заметила  я  про  себя  и
успокоилась. Пупик принялся выдираться всеми четырьмя лапами, и мне пришлось
выпустить его.
   После этого я воззрилась на улыбавшегося Титова. Он стремительно  подошел
ко мне и стремительно поцеловал.
   - Ты приехала. Я счастлив, - счастье тоже выглядело торопливым,  если  не
сказать - скоропалительным.
   - Я приехала. Но не могу сказать, что счастлива. Твой казах...
   - Я скажу ему, чтобы был повежливее.
   - Не нужно. Зачем ты привез меня сюда?
   - Хочу, чтобы ты была рядом, - это прозвучало с теми же интонациями,  что
и его программное "Я хочу заполучить эту картину".
   - Мы совсем не знаем друг друга.
   - Мне достаточно того, что есть. Я скучал...
   Появившийся бизнесменчик прервал пламенные признания Лехи. Он принес  мой
видавший виды чемодан и поставил его  возле  кресла.  Теперь,  очевидно,  он
выполнял функции гостиничного боя.
   - Это все твои вещи? - удивился Леха, и  я  вдруг  почувствовала  легкую,
бьющую в голову, как хорошее вино, ярость.
   - На уик-энд хватит. Где моя комната?
   - Твоя комната?
   - Ну да... У тебя же есть комнаты для гостей.
   - Я думал... Ну, хорошо. Я провожу тебя.
   Мы поднялись на третий этаж. Пройдя  анфиладу  комнат,  набитых  книгами,
оружием и бытовой техникой последнего  поколения,  Титов  остановился  возле
одной из дверей и распахнул ее.
   - Прошу!
   За дверью оказалась спальня. Широкое, во  всю  стену,  окно  выходило  на
близкий залив. Я  подошла  к  окну,  постучала  по  стеклу  и  проницательно
спросила:
   - Пуленепробиваемое?
   - Да. Как ты догадалась?
   Бедный ты, бедный...
   - Торжественный ужин через час, - радостно сообщил мне Леха.
   - По какому поводу пирушка?
   Он подошел ко мне, обнял за плечи, повернул к себе и принялся неторопливо
расстегивать пуговицы на костюме.
   - Во-первых, ты приехала. А во-вторых... Ладно, я потом тебе  скажу,  что
будет во-вторых...
   ...В час мы явно не укладывались.
   Мне нравилось Лехино тело: оно было таким же  торопливо  натренированным,
как и вся его стремительная жизнь. В этом-то и заключалось  главное  отличие
Лехи от Быкадорова. Быкадоров был созерцателем, даже в любви. Он мог  часами
изучать мои руки и волосы, бродить пальцами по  коже,  сбиваться  с  главной
дороги и снова возвращаться на нее.
   Титов был совсем другим: он моментально оценивал ситуацию  и  моментально
выбирал