- Не сейчас. Все будет происходить  в  торжественной  обстановке.  Сейчас
сходим за шампанским, и я представлю вас друг другу.
   - Кого?
   - Тебя и картину.
   Всю дорогу до ближайшего магазинчика "24 часа" и обратно  Снегирь  хранил
молчание. Я видела, чего это ему стоило. Лицо Лаврухи ходило  ходуном,  щеки
вздувались, а рот постоянно растягивался в улыбке. Я начала бояться - как бы
Лавруху не разнесло изнутри.
   - Если ты не освободишься от тайны в ближайшие пять  минут,  тебя  хватит
апоплексический удар, - припугнула я Снегиря.
   - Уже хватил, -  признался  Лавруха.  -  Как  только  Ванька  снял  ее  в
инфракрасном излучении и мы сделали спектральный анализ.
   - Так быстро? - удивилась я.
   - Они получили новое оборудование, американское... Компьютерная обработка
данных. Ладно, все это неважно. Важно то, что ты умница, Кэт!
   ...Я знала Ваньку Бергмана много лет, но еще  никогда  не  видела  его  в
таком возбужденном состоянии. Его  изящная,  построенная  по  всем  правилам
золотого сечения лысина  то  и  дело  покрывалась  испариной,  а  по  вискам
струился пот. Ванька сидел на стремянке возле стены, заставленной стеллажами
со специальной литературой, и рылся в каком-то журнале.
   А на отдельном мольберте у окна,  под  огромным  увеличительным  стеклом,
стояла картина.
   - А вот и  мы,  -  сказал  Снегирь  и  выстрелил  в  потолок  пробкой  от
шампанского.
   - Я нашел, - Бергман обвел нас  невидящим  взглядом.  -  Кое-что  о  нем.
Последняя статья в "Вестнике Британской Академии".
   - О ком? - я уставилась на Бергмана.
   - Об авторе, - ответил за Ваньку Снегирь.
   - Вы установили авторство?
   - С очень большой долей вероятности. Девяносто девять  и  девять  десятых
процента. Сама все увидишь.
   Снегирь проворно разлил шампанское по глиняным кружкам.
   - Похожа на модель? - спросил он у Бергмана.
   - Кто? - Бергман близоруко сощурился.
   - Да Катька же! Удивительное сходство.... Ну, друзья мои, за лучший  день
в нашей жизни.
   Снегирь подошел к мольберту и чокнулся с  увеличительным  стеклом.  Затем
принялся раскладывать снимки на полу.
   -  Итак,  -  голос  Снегиря  был  таким  торжественным,  что  я  невольно
вздрогнула. - Рубеж веков, что-то около 1498 - 1499 года.
   - Пятнадцатый век, - прошептала я.
   - Пятнадцатый век, Нидерланды. Полный текст надписи под  изображением,  -
Снегирь ткнул в одну из фотографий:
   - "Tota pulchra es, amica mea, et macula non est in te".
   - "Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на  тебе",  -  гулким,
полуобморочным эхом отозвался Бергман.
   -  Именно.  Надпись  иногда  сопутствует  Деве  Марии,  в  ипостаси   так
называемой "Жены Апокалипсиса". Так же, как и луна, двенадцать звезд,  белая
мантия и голубой плащ.
   Нет, ничто  больше  не  может  удержать  меня.  Я  подошла  к  картине  и
благоговейно коснулась ее края, с трудом подавляя желание упасть на  колени.
Я бы и упала, если бы Снегирь не поддержал  меня.  Его  прерывистое  дыхание
обдало жаром мой несчастный, промокший от волнения затылок.
   - Обрати внимание на застежку мантии, Кэт.
   - А что?
   Снегирь подхватил меня под руку и поволок к компьютеру, быстро пробежался
по кнопкам.
   - Мы сканировали детали. Сейчас ты поймешь...
   Снегирь  дал  максимальное  увеличение,  и  на  экране  монитора  зависла
застежка. Что-то отдаленно напоминающее ракушку.
   - Ну?! - Снегирь торжествовал. - Знаешь, что это?
   - Похоже на ракушку.
   - Да, сразу видно, что ты не специалист по моллюскам. Это устрица.
   - Устрица?
   - Ну! Соображай быстрее! Чему-то  же  тебя  учили  на  искусствоведческом
факультете...
   Смутная догадка пронзила меня. Единственная лекция  на  четвертом  курсе,
искусствовед из Амстердама с высохшим лицом средневекового мистика...
   - Ты хочешь сказать, что это Лукас ван Остреа? - тихо спросила я.
   - Да! - Лавруха швырнул кружку с остатками  шампанского  об  пол,  и  она
разлетелась на мелкие куски. - Да, черт возьми! Да, да,  да!  Именно  это  я
хочу сказать. Лукас ван Остреа. Лукас Устрица! Это его знак...
   Ноги отказались мне служить, и я села на пол рядом с осколками кружки.
   - А теперь послушаем нашего уважаемого Ивана Теодоровича с его последними
сведениями о Лукасе ван Остреа, - Снегирь пристроился на полу рядом со мной.
   Бергман осторожно кашлянул в сухую, похожую на лапку ящерицы ладонь.
   - Сначала общие сведения, - начал он. - Лукас  ван  Остреа,  по  прозвищу
Лукас Устрица. Год рождения приблизительно 1466-й,  год  смерти  неизвестен.
Одна из самых загадочных и мистических  личностей  в  истории  искусств.  До
настоящего времени дошли всего лишь три его работы...
   - Четыре! - не выдержал Снегирь.
   - ...До настоящего времени дошли три его работы.
   Одна хранится в Лувре, другая в музее Прадо  в  Мадриде.  Еще  одна  -  в
Голландии, в так  называемом  Мертвом  Городе  Остреа.  Страховка  луврского
Остреа, "Hortus conclusus" - "Запертый сад" - колеблется в пределах от  пяти
до пяти с половиной миллионов долларов. Это, конечно, рыночная  цена.  Я  не
говорю о реальной ее стоимости.
   Я крепко сжала пальцы Снегиря.
   - Сведений о нем  мало,  в  основном  это  легенды  с  не  очень  хорошим
подтекстом. Современники считали его семенем дьявола.
   - Семенем дьявола? - я втянула голову в плечи, вспомнив  огонь  в  глазах
мертвого Быкадорова.
   - Он был чрезвычайно плодовит, некоторое время работал в Брюгге, Генте  и
Антверпене, но нигде долго  не  задерживался.  Ему  сопутствовали  скандалы,
многие его заказчики, становившиеся потом владельцами  картин,  умирали  при
невыясненных обстоятельствах сразу же после написания.
   - Насильственной смертью? - спросил Лавруха.
   - В том-то и дело, что нет...
   Смерть Быкадорова никак не  назовешь  насильственной,  обширный  инфаркт,
очень респектабельно... Я с трудом заставила себя не думать об  этом.  Конец
двадцатого века, разнузданный материализм,  ты  должна  трезво  смотреть  на
вещи, Кэт!..
   - Смерть не была насильственной, хотя очевидцы  утверждали,  что  картины
как будто выкачивали соки из окружающего мира, - Бергман  раздул  ноздри.  -
Его изображения были более живыми,  чем  сама  жизнь.  Даже  недоброжелатели
Устрицы не могли не признать, что его полотна  божественно  хороши.  У  него
было еще одно прозвище - "пробный  камень  антихриста".  Возможно,  так  его
стали называть позднее.
   - Ничего себе!
   - Ты сказал, что он был очень плодовит, -  Снегирь  отхлебнул  шампанское
прямо из горлышка. - Тогда почему до нас дошло только несколько картин?
   - Большая их часть уничтожена еще при жизни  Лукаса  Устрицы.  Или  сразу
после его смерти. Несколько  свихнувшихся  бюргеров  взяли  на  себя  миссию
возмездия. В "Хрониках города Гента" указана пара-тройка имен. Якоб де  Фас,
стрелок Питер и некий Хендрик Артенсен. Последний  был  из  Мертвого  Города
Остреа - единственный оставшийся в живых после наводнения 1499 года...
   - А сам Устрица?
   - О его смерти ничего не известно. Предполагают, что  он  тоже  погиб  во
время наводнения. Во всяком случае, после 1499 года его никто не видел.
   - Сколько она может стоить? - спросила я.
   - Не знаю... Во всяком случае, по размерам доска  больше,  чем  "Запертый
сад", и находится в довольно приличном состоянии....
   - Но это еще не все, Кэт. -  Снегирь  крепко  сжал  мои  плечи.  -  Самое
интересное мы приберегли на десерт.
   - Думаю, ты уже ничем не можешь меня  удивить,  -  от  обилия  информации
голова моя шла кругом, а тело приобрело пугающую легкость.
   - И напрасно. Дело в том, что это не картина.
   - Не картина?
   - Вернее, не совсем картина. Судя по всему, это внешняя створка триптиха,
Кэт.
   - Внешняя створка триптиха?
   - Идем, я покажу тебе ее обратную сторону. Ваньке  пришла  светлая  мысль
сфотографировать ее в  инфракрасных  лучах.  Под  несколькими  слоями  масла
существует еще одно изображение.
   Я прижала руки к щекам, и сердце мое бешено заколотилось.
   - И вы собираетесь его раскрыть?
   - А как ты думаешь? Конечно, собираемся. Сделаем компрессик, снимем более
поздние наслоения,  вот  и  все...  Не  бойся,  ты  имеешь  дело  с  лучшими
реставраторами этого города.
   - Нет! - это вырвалось помимо моей воли: я снова вспомнила прикрытые веки
Быкадорова, за которыми бушевал ад.
   - Что-то я  тебя  не  узнаю.  Ты  же  ведь  была  инициатором  и  идейным
вдохновителем. Теперь поздно что-либо менять. Мы просто обязаны это сделать.
Открыть новую вещь Лукаса ван Остреа, такой шанс выпадает раз в жизни!
   - Ну хорошо, - я сдалась. -  Допустим.  Допустим,  вы  проводите  все  на
высшем уровне. Что потом?
   - Мы должны будем обнародовать это, - веско сказал Бергман. -  Невозможно
долго скрывать такую ценность.
   Снегирь  нахмурился:  похоже,  по  гладкой   и   благостной   поверхности
реставрационного коллектива пошли первые трещины разногласий.
   - Полегче, Ванюша. Ты забываешь, что картина принадлежит мне.  -  Снегирь
вовсю раскручивал миф о покупке картины у ветхой старушки из Опочки.
   - И что ты собираешься с ней делать?
   - Что хочу, то и сделаю, - неожиданно окрысился Снегирь. - Могу с  маслом
съесть, могу господину Пиотровскому подарить на день ангела.  А  могу  и  на
аукцион выставить.
   - Ты не понимаешь, Лаврентий, - Ванька наконец-то  слез  со  стремянки  и
нервно заходил по мастерской. - Это же национальное достояние...
   - Значит, я являюсь владельцем национального достояния. Только и всего.
   - Нет.... Я тебе не позволю...
   Снегирь со злобой уставился на Ваньку.
   - Интересно, каким же это образом  ты  можешь  мне  не  позволить?  Разве
забыл, что у нас частная собственность охраняется государством?
   - Эта картина не может...
   - Ах, не может!
   С неожиданной для  его  грузного  тела  ловкостью  Снегирь  накинулся  на
тщедушного Ваньку, и спустя секунду они уже катались по  полу.  Я  с  ужасом
взирала на беспричинную и беспощадную мальчишескую драку двух тридцатилетних
лбов. Снегирь наседал, но и Ванька оказывал ему достойное  сопротивление.  И
все-таки силы были неравны. Через несколько минут огрубевшие пальцы  Снегиря
сомкнулись на бергмановском кадыке, и Ванька отчаянно захрипел.
   Мне с трудом удалось оттащить Лавруху - и то после того, как я обдала его
остатками шампанского. Руки Снегиря разжались, и он  всей  тушей  рухнул  на
пол. Ванька же, скуля, отполз в дальний угол и затих.
   - Черт, что это было, -  замычал  Снегирь.  -  Я  тебя  чуть  не  убил...
Помутнение какое-то.
   - Ничего себе, помутнение, - сглотнул Ванька.
   - Ничего не могу понять... Мальчики кровавые в глазах, - Лавруха все  еще
не мог прийти в себя.
   Я обернулась на картину. И снова мне показалось, что ресницы  рыжеволосой
Девы Марии дрогнули. Или это была просто игра света?
   - Ладно, - я попыталась примирить дураков-реставраторов. - Будем  считать
инцидент исчерпанным и отнесем его на счет нервного  потрясения.  Не  каждый
день к нам в руки такие полотна плывут.
   - Вот именно.... Прости меня, Ванька.
   - Я не сержусь, - щуплый Бергман всегда обладал кротостью матери  Терезы.
И всех более ранних святых, вместе взятых.
   - Идиоты. Вот  так  посмотришь  на  вас  и  уверишься  в  "пробном  камне
антихриста".  Должно  быть,  эта  картина  действительно  как-то  влияет  на
людей...
   - Скажешь тоже! - Снегирь поморщился  и  снова  воззрился  на  Ваньку.  -
Поможешь мне снять слои?
   - Конечно, - Бергман почти успокоился и снова водрузил очки на нос.
   - Отлично. Ты, Кэт, можешь отправляться спать. А мы тебе завтра позвоним.
   - Ну уж дудки, - возмутилась я. - Во-первых, я тоже  хочу  присутствовать
на этом историческом  событии.  И,  во-вторых,  должен  же  кто-то  за  вами
присматривать, иначе вы друг другу кадыки повырываете.
   Мое предложение было воспринято благосклонно.
   - И когда вы собираетесь начать? - спросила я.
   - Прямо сейчас и начнем, - видно было, что ЛавРухе не терпится приступить
к работе. - Ты пока можешь подняться наверх, поспать часок. Все равно ничего
интересного сейчас не будет. Пока аэфтэшкой  покроем,  пока  компресс,  пока
слой размягчится, пока краска набухнет...
   - И всего лишь часок? - недоверчиво спросила я.
   - У Ваньки смывка новая, презент коллег из галереи Уффици.  Так  что  спи
спокойно, дорогой товарищ. На заключительную часть драмы  мы  тебя  позовем.
Сама понимаешь, реставрация - процесс интимный. "Камасутра" отдыхает.
   Им  все-таки  удалось  уломать  меня.  Им  хотелось   обладать   картиной
безраздельно и без свидетелей, так, как обладают женщиной.  Это  было  очень
по-мужски, и я не стала спорить. Я уважала чужие чувства.
   Прихватив  "Вестник  Британской  Академии",  заложенный  на  странице  со
статьей  о  Лукасе  ван  Остреа,  я  отправилась  наверх,  на  второй   этаж
мастерской, в крошечную монашескую келью  Ваньки.  Забравшись  с  ногами  на
кушетку, я открыла статью с пророческим названием "Deadly kiss" .
   Выглядит  слишком  уж  романтично  для  такого  консервативного  издания.
Фамилия автора не очень-то  смахивала  на  английскую,  некий  Ламберт-Херри
Якобе.  Я  перевернула  несколько  страниц  и   заглянула   в   комментарии:
Ламберт-Херри оказался довольно молодым человеком и - по совместительству  -
директором музея Мертвого Города Остреа.
   С фотографии на меня взирала типичная голландская,  кисло-интеллигентская
морда: круглые очочки и такой же круглый подбородок. "Deadly kiss"  оказался
слишком сложным для моего бытового английского;  хорошо  еще,  что  полиглот
Ванька  успел  сделать  подстрочник  тех  абзацев,  которые  непосредственно
касались биографии художника. Странная  статья,  смесь  панегирика,  эссе  и
теософского трактата, сразу видно, что достопочтенный Ламберт-Херри серьезно
болен Лукасом Устрицей. Интересно будет посмотреть, как вытянется его  лицо,
когда он узнает о существовании четвертой работы...
   И узнает ли он об этом когда-нибудь?
   Я вытянулась на жестком бергмановском  ложе.  Что-то  внутри  мешало  мне
полностью насладиться триумфом первооткрывателя -  как  будто  я  стояла  на
хрупком льду и под моими ногами неслышно  ворочалась  бездна.  Нет,  это  не
связано с "пробным камнем  дьявола",  я  всегда  была  кондовой  реалисткой.
Чертов Марич маячил за моей спиной, вот  кто.  Пока  не  будет  окончательно
выяснено происхождение картины, я не успокоюсь. Ведь не могла  же  она  быть
фамильной ценностью фартового вора  Быкадорова,  в  самом  деле!..  Я  вдруг
подумала о том, что Снегирь прав,  -  если  все  сложится  удачно  и  звезды
встанут именно так, как они стоят сейчас в рыжих волосах Девы  Марии,  доску
можно выставить на аукцион.
   Почему бы и нет?
   Наверняка   найдутся   ценители,   особенно   если    снабдить    картину
соответствующим пресс-релизом. А это не одна сотня тысяч долларов. С нищетой
будет покончено навсегда, я смогу поднять галерею, скупить на  корню  лучших
художников, выйти на международный уровень и крупно  играть.  Играть  -  вот
чего я хотела больше всего. Играть и выигрывать. И потом, мы  так  похожи  с
моделью Лукаса, это еще больше увеличит мои шансы.
   Интересно, нет ли у меня родственников в Голландии?..
   Ни тетка, после смерти которой мне досталась квартира на Васильевском, ни
мама, до сих пор живущая в Самарканде, ничего мне об этом не говорили. И про
своего отца я слышала только байки: он утонул в арыке  через  полгода  после
моего рождения. А вдруг он был голландцем и его всегда тянуло к  устрицам?..
Устрицы в арыке, неплохой сюжет...
   Мне расхотелось  оставаться  одной  наверху,  и  я  решила  спуститься  в
мастерскую.
   ...Лавруха, скрестив руки,  стоял  у  стола,  на  котором  теперь  лежала
картина. Ванька аккуратно проглаживал компресс утюгом. Когда  процедура  был
закончена, он счистил взбухшую краску шпателем и снова наложил компресс.
   - Ну, что? - шепотом спросила я у Снегиря.
   - Третий слой... Совсем немного осталось, потерпи.
   Манипуляции с компрессами и шпателем длились  бесконечно.  Пальцы  Ваньки
крупно дрожали. Я, не отрываясь, смотрела на прямоугольник доски: теперь  он
уже не был таким беспросветно глухим. Под тонкой пленкой, отделяющей нас  от
пятнадцатого  века,  уже  просматривались  смутные  контуры  фигур.  Отложив
шпатель, Ванька вооружился марлевым  тампоном  и  аккуратно  выбрал  остатки
самой поздней по времени масляной покраски.
   Все.
   В час быка мы выпустили демонов наружу, еще  не  подозревая,  что  они  -
демоны...
   Последний слой был  снят,  и  освобожденная  из  плена  столетий  картина
предстала перед нами, сверкая и переливаясь девственными,  казалось,  только
что наложенными красками. В жизни я не видела ничего прекрасней и яростней.
   Четыре фигуры на лошадях, темное пламя ада внизу, раздавленные  тени  под
копытами. От тишины, стоявшей  в  мастерской,  у  меня  лопались  барабанные
перепонки.
   - Что это? - спросила я.
   - Похоже на всадников Апокалипсиса, - судорожно сглотнул Ванька. - Бог ты
мой, он действительно великий художник...
   От картины шло странное тепло - или все дело в лампах, которыми она  была
окружена? Я не могла избавиться от мысли, что картина дышит и ноздри лошадей
вибрируют.
   - Мать твою, они же сейчас нас растопчут... - Лавруха ухватился за меня.
   Они действительно хотели нас растоптать, они сделали бы  это  немедленно,
если бы клетка картины не останавливала бы их. В глазах всадников, в  глазах
их коней, в их развевающихся гривах было столько божественного гнева, что  я
невольно отступила.
   - Победоносный на белом коне. Война на рыжем коне. Голод на вороном коне.
Смерть на бледном коне. И Ад следует за  ним...  -  голос  Ваньки  звучал  в
ледяной пустоте.
   Мне показалось, что бледный конь смерти повернул голову, - и в его зрачке
блеснула устрица.
   Знак Лукаса ван Остреа.
   Картина втягивала нас как воронка, я не знаю даже, сколько  мы  простояли
над ней. Детали изображения змеями переползали в  нас,  чтобы  навсегда  там
остаться. Первым очнулся Снегирь.
   - Пойду за водкой... - пролепетал он.
   - Я с тобой, - тотчас же присоединилась к нему я...Уже в  подворотне  нас
догнал Ванька.
   - Решил составить вам компанию, - пряча глаза, сказал он.
   Лавруха остановился, задрал подбородок к ясному, уже налитому зноем небу,
и расхохотался.
   - Испугался,  да?  Боишься  остаться  с  Ними  наедине?  Признайся,  Иван
Теодорович!
   - Не испугался.... Но все равно, как-то не по себе...  -  Ванька  поскреб
затылок.
   - Вот что, - я видела их насквозь: и Ваньку,  и  Снегиря.  -  Давайте  уж
будем откровенными до конца.  Ты  ведь  тоже  чувствуешь  себя  не  в  своей
тарелке, Снегирь. Иначе бы не побежал за водкой. Верно?
   - Ну, допустим, за водкой я готов бежать всегда.... А в общем, ты  права,
Кэт, Как-то муторно, вдруг о душе стал  думать...  Ая,  между  прочим,  даже
некрещеный... И склонен к материалистическому взгляду на  мир.  Не  нравится
мне все это.
   - Ладно. Остановимся на том, что мы, три взрослых человека, испугались  и
сбежали.
   Где-то   вдалеке,   за   домами,   раздались   глухие   раскаты    грома.
Впечатлительный  Ванька  вздрогнул,  а  совсем  не  впечатлительный  Снегирь
коротко хохотнул.
   - Как вы думаете, что это может быть? - спросила я.
   - Всадники Апокалипсиса стучат в нашу избушку и вопят "Отдай мое сердце"!
- Лавруха, по правилам давно забытой детской  игры,  ухватился  за  меня.  Я
вскрикнула от неожиданности.
   - Не надо так шутить, Лаврентий, - тихо сказал Ванька.  -  Картины  живут
своей жизнью, о которой мы ничего не знаем. И еще неизвестно, что у  них  на
уме.
   Ванька и Снегирь  напились.  Тут  же,  в  мастерской,  под  испепеляющими
взглядами всадников. Не пила только я. Я  просто  не  могла  пить,  находясь
рядом с  бешеными  тысячами  долларов.  Ясно,  что  долго  хранить  в  тайне
"Всадников Апокалипсиса" не  удастся,  слишком